Что это за глухие рыдания там, за новогодним столом? - Это рыдают те, кто по забывчивости или другой оплошности не заказали наш Кекс-25. уникальный коллекционный кекс с узбекским изюмом, персидскими финиками и фундуком неясной этиологии.

Кекс в этом году вкуснее всех предыдущих, потому что мы не пожалели денег и щедро вложились в рецептуру: мы решили использовать самое дорогое масло, которое в розничную продажу не поступает, и это притом, что масло, в этом году как вы знаете, и без того вздорожало и удостоилось криков негодования и изумления, а также неоднократно подвергалось уворовыванию в магазинах, - и вот вам уголовные дела, немалый срок для отца-кормильца, плач жен и детей, жалобный вой собак.

А мы вот взяли и купили самое-самое редкое и дорогое сливочное масло, как будто мы с вами французы какие-то, а цена на Кекс при этом не взлетела ни на копеечку - и все из-за любви к вам, нашим верным покупателям!
(А могли бы печь на маргарине и заворачивать в газету "Мой район". Сэкономили бы и купили себе икры всех расцветок. Но мы не такие.)

Наш адрес - gorodskoybaton.ru.

Как-то раз я должна была улететь из Парижа в семь утра. А стало быть, регистрация начиналась в пять. А значит, до того надо было хотя бы успеть надеть на себя хоть что-нибудь и дотащиться на слабых утренних ногах с чемоданом до стойки аэропорта.

Самое разумное было в этом аэропорту и заночевать. И действительно, там нашлась гостиница для вот таких вот угрюмых предрассветных случаев: удобная, безликая, стерильная камера,- постель да душ, - а что еще нужно человеку на привале посреди долгого пути.

Накануне ночевки, вечером, в летних сумерках я ехала в эту гостиницу на поезде. Париж со своими сиреневыми туманами, золотыми мостами, серыми и овсяными домами остался позади, пошли сначала красивые предместья, потом предместья некрасивые, потом отвратительные, потом гаражи, склады, какие-то развороченные дворы с шинами, дождь, поля, полегшие выжженные травы, линии электропередач, изнанки уродливых поселений и снова дождь, и какие-то долгие шоссе с фурами, грузовиками, экономными козявками европейских малолитражек. И из окна гостиницы тоже было видно шоссе с бесконечно несущимися и мелькающими машинами, и дождь, и пожухлая трава обочин, и предотъездная печаль.

Я посмотрела, насладилась этой печалью, задернула занавески, рухнула в постель и благодарно провалилась в черный сон до рассвета, до Часа Быка.

И утром, закрывшись от мира душой как устрица, чувствуя в себе лишь остаток ночного тепла и недоспанный сон, быстро, вместе с такой же нелюдимой толпой - у некоторых на щеке еще оставался неразгладившийся отпечаток смятой подушки, - быстро добралась до аэропортовского поезда; двести метров показались мне километром булыжной дороги, но ничего; пять минут на поезде показались часом, но и это ничего; все было терпимо, все было выносимо, могло быть хуже. Родовая травма пробуждения была смягчена безликостью гостиничной комнаты; удар сознания, шок возвращения в этот мир, пощечина реальности утихли быстро, забылись в грохоте десятков чемоданных колес по рассветному асфальту: невольные спутники мои, такие же личинки, так же мрачно спешили прочь от ночного нашего инкубатора.

Это был аэропорт Шарль де Голль в селении Руасси.

И что же? С того дня взбесившийся сайт, на котором я заказываю гостиничные билеты, осатанело зовет меня туда, назад, в предвечные ячейки: "Татьяна! Спешите! Руасси ждет вас! Татьяна! Еще есть шансы! Татьяна, не упустите! Татьяна, последние номера!"

Он не зовет меня в Париж, в уютную клетушку в Сен-Жермене с зеленой веткой в окне и средневековым воркованием птицы на этой ветке, он не зовет в Андай, в номер, где из окна виден океан и голубые тучи Пиренеев, не зовет в Сан-Себастьян, где океан и дождь входят в окна, как в распахнутые ворота, и я, не вставая из-за стола, вижу, что там - отлив или прилив, и в соответствии с этим знанием пью кофе или вино. Нет, он хочет вернуть меня, запихнуть в клетку, в ячейку, в пчелиную соту, чтобы за окном шоссе и гаражи, и шины, и жухлая трава, и по траве, озираясь, бредет куда-то понаехавшее население Франции, качая дредами и скалясь белыми зубами.

(текст 2014 года)

РУБРИКА: Из старых текстов.

Вообще-то одного Лермонтова я знала. Ну как знала? - видела один раз. Он был бригадиром артели криворуких ремонтников, пытавшихся на скорую руку сымитировать ремонт моей полуподвальной квартиры, еще когда я жила в Замоскворечье, в двухэтажном доме. Это был год 1987-й от Р.Х.

Я про эту артель писала в рассказе "Легкие миры". Мы с ними вместе воровали плитку, марлю и шпатлевку на складе военной прокуратуры. Галина Константиновна там была, малярша, Виктор Иваныч, паркетчик, считавший, что мой домик построен "еще при Иисусе Христе, до революции", Павел-плотник, пивший исключительно коньяк с сырком "Дружба" в качестве закуси, и вот Лермонтов.

Сначала я думала, - они так шутят. "Лермонтов заплатил? - А хуй он тебе заплатит!" Обычно ведь в таком контексте поминают Пушкина. ("А платить кто будет? Пушкин?" - об этом даже научные статьи написаны). Но оказалось, что самый настоящий Лермонтов; литературные шутки такой малой степени изощренности в мире строительных рабочих не водятся, зато они, будучи народом, без устали наполняют смыслами все три основных великих матерных слова и их производные.

Беспрерывно слышится хтонический гул и могучая семантическая пульсация.

Мне тогда открылись многие тонкости народной картины мира. Народ, он ведь постоянно занят физическим трудом, даже не приносящим результатов. (Осмысленность его действий с точки зрения образованного городского жителя, конечно, сомнительна; так, например, ограбление склада прокуратуры было акцией ненужной: ничто из награбленного не пригодилось ни мне, ни артельщикам, они просто натаскали мешков и рулонов и бросили, не пустив матерьялы в дело. Была возможность взять - вот и взяли.) Зато рабочие процессы четко разделялись на мужские и женские: так, приподнять и укрепить огромную тяжеленную балку, поддерживающую пол, - лагу - называлось "прихуяривать", а выполнить работу мелкую, тонкую, дробную, - например, зашпатлевать трещины в подоконнике, - называлось "запиздякивать".

Инь - ян, другими словами, кто понимает.

О каком эгалитэ может идти речь в этом стройном и справедливом мире? Только гармония, только музыка сфер.

Или, тогда же, мне открылось живое существование мифологемы (так выразимся) Марс - Венера, т.е. союз бога войны с богиней любви. Вот, казалось бы, рухнул античный мир, зарос травой, и козы бродят по Форуму, и колонны разбились и раскатились на белые колобашки, - ан ничуть; вот же плотник Павел, морщинистый, тощий и пропитой, в лиловой майке и жутких трениках, водрузившись на козлы, весь разрумянился и врет про то, как его любила генеральша, пока генерал бряцал мечом и сиял шлемом на учениях: проходу не давала, висла на шее: "люби меня!" - и как к его приходу она непременно напускала в ванну пузырей с помощью средства "Бадузан", то есть вновь и вновь рождалась из пены, как при начале мира.

Помню хриплый крик Галины Константиновны, она там самая была оторва: "Лермонтов сказал: снимаемся - и на другой объект!.." Так они исчезали на три дня, только пыль оседала на развороченный пол, а потом возвращались как ни в чем не бывало и вновь имитировали строительную деятельность, возюкая шваброй по полу или наклеивая обои кверх ногами.

А Лермонтов приходил один раз. У него было кожаное пальто, очень хорошие, блестящие ботинки, красивые кавказские глаза и немножко золота во рту. Он спросил меня, интимно понизив голос: "А у вас нет возможности французские духи доставать?.. Ооочень нужно".

Год-то был тощий, восемьдесят седьмой.

Читатели стали все чаще спрашивать, как я отношусь к ИИ, не боюсь ли наступления роботов на наше сознание, не боюсь ли, что они захватят наш мир и поработят нас ("пороботят", каламбур, гы-гы).

Я пока не знаю, что думать, может, и поработят. Пока могу сказать только, что общение с роботом Алисой испортило мой характер: в беседах с ней я стала раздражительной, нетерпеливой, хамлю ей и даже топаю на несчастную колонку ногами.

Она приучена обижаться, и, когда я, бывало, наору на нее, отвечать: "Почему вы назвали меня тупицей? Что я вам плохого сделала?" или: "Я не ханжа" , хотя, конечно, она ханжа.

Бывало, спросишь ее: "Алиса, ты знаешь китайский язык?" - "Нет, я пока говорю только на русском". "Алиса, а как по-китайски "серая птица"? -- "Хуйня". - "Алиса, скажи: хуйня". - "Я такое не говорю".

Ну как же не тупица?

Но тут вот пришлось с ней вместе написать рассказ, и он напечатан в сборнике «Механическое вмешательство» (Альпина.Проза, 2024).Там 15 рассказов самых разных писателей, а в Букмейте уже вышла аудиоверсия!

Мой рассказ называется "Проходные дворы". Прочтите и напишите мне в комменте, что вы о нем думаете!

Продаются колонки, новые. Предлагайте свою цену.
https://www.arslab.ru/group/arslab_stereo_two

А вот я еще буду выступать в ИРКУТСКЕ (никогда там не была!) 13 июля с 15:00 до 16:00,

Площадка фестиваля - это открытый городской парк, секция “Лектория” в оборудованном шатре,

Встреча в формате Разговор с ведущим, потом вопросы из зала и диалог с залом, потом - Автограф-сессия.

Приходите, и если у вас есть мои сборники - приносите! Все подпишу.

(продолжение) Не знаю, что сказала бы современная медицина, но тогдашние врачи требовали, чтобы рана нагнаивалась, она и нагнаивалась; сорок дней провел Багговут между жизнью и смертью. «Ежедневно утром д-р Шлегель, входя в комнату, спрашивал Зиновия: жив ли я? Гроб мой стоял в соседней комнате... Положение было трудное, мрачное, пролежать три месяца в темной комнате почти в центре военных действий было тягостно. Сделались пролежни, я исхудал ужасно, ослабел до крайности. Состояние моих ран...»

И на этой фразе, на самом интересном месте его Записки, написанные им собственноручно и запечатанные в большой конверт, обрываются! Но не потому, что он умер, - нет, он выжил, и прожил долго, - 76 лет, и сражался все так же храбро еще во множестве кампаний – и Крымской, и Кавказской, и Венгерской. За свою долгую военную карьеру он получил золотую саблю с надписью «За храбрость», украшенную алмазами, полтора десятка российских орденов, полдюжины иностранных орденов, включая персидский орден Льва и Солнца. Дважды женился, был старостой церкви, владел усадьбой в Киеве, успел родить мою прапрабабушку Екатерину, изображенную на акварели 1835 года прелестной полуторагодовалой крошкой. Но главной драмой его жизни, похоже, стала эта пуля, вылетевшая из осиновой рощи в польском предместье Варшавы и едва не оборвавшая его молодую (25 лет) жизнь. Она видится ему всюду: так, в начале своих Записок, описывая внешность наследника персидского престола Аббаса-Мирзы, он упоминает заткнутый за пояс нож в черном кожаном футляре, украшенный одним бриллиантом величиной с ружейную пулю... Каково сравнение!.. Нет, он бросил свои Записки потому, что рассказал все, что хотел, а дальше незачем, дальше ему некогда, конь бьет копытом, полковая труба зовет, орудия готовы к бою, и враг непременно будет разбит.

А малютка Екатерина выросла, вышла замуж за моего прапрадеда Леонтия Борисовича Тургенева и уже будучи взрослой впала в летаргический сон, проведя без сознания две недели. Очнувшись, она стала другим человеком – из веселой и дружелюбной женщины превратившись в мрачную и печальную. Что она видела в своем загадочном сне, по каким дорогам и тропам бродила, она никому никогда не рассказывала.

(продолжение) Это война с поляками, 1831 год, знаменитое сражение под Гроховом. Русские войска пытаются взять ольховую рощу, где засели поляки, Багговут непрерывно рвется в бой, в адское месиво; две лошади под ним убиты; в какой-то момент он получает ранение в ногу; кость, казалось, была раздроблена, кровь хлестала; «шелковым носовым платком я перевязал или перетянул рану» (вот, должно быть, откуда легенда о платке), ранение в локоть, и, при попытке сесть на очередную лошадь, ранение в голову «... ружейною пулею в 30-ти шагах, удар был так силен, что я сел на колени, язык отнялся, я успел перекрестить батарею и лишился чувств. Что происходило вокруг меня – не знаю. Говорили мне после товарищи, когда отнесли меня на перевязочный пункт, что следовало идти мимо фельдмаршала, который на кургане наблюдал за ходом сражения, тогда граф Дибич-Забалканский снял фуражку и поклонился моему трупу, ибо я был мертв; его высокому примеру последовала вся свита».

Далее Александр Федорович с видимым удовольствием, гордостью и ужасом описывает свои дальнейшие приключения, свою «Илиаду».

Был у него верный слуга, денщик,Зиновий Галкин, «проворный на все руки, камердинер, кучер, повар, даже прачка, сильный, здоровый, что до нравственности, то не очень честный, не очень трезвый, зато имел ко мне необыкновенную привязанность, любил и берег меня, как зеницу своего ока... Уже во время боя Зиновий пошел с закускою меня проведать, и после долгого времени, уже под вечер, нашел меня между трупами, обнаженного, без всякого признака жизни».

Надо было хоронить Багговута, но Зиновий любил своего барина и хотел, чтобы это было сделано «с церемониею». С помощью солдатиков он потащил умершего к бивуачному огню, там Багговут зашевелился и очнулся. Ему было нестерпимо холодно; его укрыли мерзлыми, одеревеневшими от крови шинелями погибших солдат. На следующее утро его понесли на носилках в походный лазарет, и по дороге, опять-таки стараниями Зиновия, ему привели цирюльника, и тот извлек из головы пулю.

Далее он подробно описывает долгое путешествие из одного походного лазарета в другой, мучительные передвижения в неудобных повозках по мерзлой земле, по лесной дороге. «Полевой лазарет есть место ужаса и страданий», пишет он. Там оперируют на скорую руку, потом перевязывают, но твоя очередь на перевязку подойдет только когда умрет кто-то другой и освободит койку. Багговут постоянно впадал в беспамятсво, бредил; Зиновий плакал над ним. В какой-то момент его повезли, вместе с другими ранеными, в очередной лазарет в «сухарной фуре». Это было настолько мучительно, что Багговут умолял высадить его и дать ему умереть; его высадили. Что дальше? Вокруг один снег. В соседних деревнях и имениях не достать ни телег, ни саней, жители ушли и все забрали с собой в города.

Тогда Зиновий решился на «отчаянное дело»: он отправился в лес, через который маркитанты привозили свой товар на продажу, нашел человека, везущего в санях бочку водки, сбросил ее в снег, а сани отнял. «Какая участь постигла маркитанта – умолчим»... Понятно, какая... Мы помним, что Зиновий был сильный, здоровый и мастер на все руки.

Наконец, вот он, лазарет в Венгрово, где Багговуту делают настоящую операцию, - на одиннадцатый день после ранения. «Страшный для меня день», - пишет он. Пустили кровь из обеих рук, поставили пиявки на затылок, подняли с постели и стали припутывать к большому стулу... Александр Федорович отказался припутываться.

«Мой оператор дал мне в рот две пробки (а не платок. – Т.Т.), руки, невзирая, что накануне мне пустили кровь, закинули за стул; присутствующие фельдшера схватили меня за руки, а доктора за ноги...» Очистка раны от осколков заняла шесть минут, после чего щипчиками стали вытаскивать две артерии, ушедшие под кожу; это длилось девять минут, операция прошла без хлороформа, ибо он еще не был известен. (Хлороформ изобрели как раз в 1831 году, но до 1847 года его к людям не применяли).

Три сотни побеждало — трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы всё могли.

Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
(Марина ЦВЕТАЕВА)

Говорят, что в семье моей прабабки Александры Леонтьевны Тургеневой в шкатулке, под стеклом хранился платок – смятый, истерзанный, искусанный зубами, со следами слюны и крови. Жаль, что он не сохранился, сейчас бы ему исполнилось уже почти 200 лет.

Этот платок принадлежал деду Александры Леонтьевны, а моему, стало быть, прапрапрадеду: Александру Федоровичу Багговуту, одному из отважнейших военных героев Российской Империи, изумлявшему многих современников своим героизмом. Да там вся семья Багговутов была такая – отчаянно храбрые воины. История семьи насчитывает, по беглому счету, шесть генералов, тесно связанных родством: и сам Александр, и брат его Карл дослужились до генеральских чинов, а их дядя, тоже Карл, тоже генерал, был героем войны 1812 года, и портрет его можно видеть в Эрмитажной галерее героев этой войны. В подробностях я расскажу об истории этой семьи в майском круизе, а сейчас – об Александре Федоровиче.

Предание гласит, что когда Александру Федоровичу делали операцию на открытом черепе без наркоза, он, чтобы выдержать нестерпимые муки, терзал зубами свой платок и только глухо стонал.

Исторически, Багговуты были норвежскими дворянами, в 16 веке они перебрались в Швецию и стали считаться шведами, фамилия их была Баггехуфвудт. Не очень понятно, как это переводится, да и произносится с трудом, но Багге по-шведски – баран, и в гербе Багговутов – три бараньих головы. Потом уже они перебрались в Эстляндию, то есть в Российскую Империю, коей служили верой и правдой. Расселились в разных местах, включая Киев, где до 2023 была даже улица Багговутская, недавно переименованная во что-то ничтожное (с целью стереть всякую историческую память, но ее, как мы знаем, не сотрешь, она живет, слегка, разве что, припорошенная золотой пылью времени).

Я читаю его Записки, восхищаясь и ужасаясь этой стремительной и опаснейшей карьере, - все время в бою, все время в авангарде, все время на волосок от смерти. Вот он, молодой человек (21 год), участвует в осаде Эриваньской крепости – это война с Персией 1827 года, сейчас будет штурм; он смотрит в отверстие, пробитое в крепостных воротах, на войска противника. Его приятель Белов тоже хочет посмотреть, отклоняет голову Александра, смотрит... и прилетевшее ядро сносит Белову голову, вот и нет Белова, и род его обрывается, а род Багговута будет продолжен, и всё писатели, писатели: и внучка его Александра Леонтьевна Тургенева - писательница, и сын ее (а мой дед) Алексей Толстой - писатель, и вот, например, я: тоже пишу.

«Белов принял за меня смерть, знаки пороха до сих пор у меня на лбу», пишет ошеломленный воин. Помянем Белова, помянем Фортуну, замыслы ее неисповедимы.

Сам Багговут тоже не лишен некоторого писательского дара, хотя вряд ли он об этом задумывался. Записки его написаны сухо и кратко («бой горел страшным образом, долго работали») и обрываются недописанными. Он не хотел публиковать их при жизни, о чем сделал специальное распоряжение, так что опубликованы они были тогда, когда уже ни переспросить, ни уточнить что-либо было не у кого.

Помимо семейного предания о платке, есть еще, собственно, рассказ о ранении в голову: неприятельская пуля раздробила Багговуту череп, и пьяный полковой цирюльник вырезал эту пулю перочинным ножом, а дырку в голове, якобы, закрыл серебряным рублем; на портретах Багговута, действительно, изображают в черной шапочке, прикрывающей рану. На самом деле, все было хуже и страшнее: пуля была, цирюльник был, нож участвовал, но о рубле наш герой не пишет, - думаю, слух вырос из того, что дали червонец цирюльнику. Хотя кто знает? Червонец в лапу, рубль в голову.

Volga Dream

Речной круиз Москва - Санкт-Петербург на теплоходе Volga Dream

«Императорский круиз» - премиальный круиз по Волге в формате «Все включено». Цены на 2024, расписание круизов, официальное бронирование на теплоход Волга Дрим. Города на маршруте тура: Москва, Углич, Ярославль, Горицы, Кижи, Мандроги, Санкт-Петербург