В финале интервью Андрей сыграл в любимую всеми игру о том, какие книги он предусмотрительно возьмёт с собой на необитаемый остров вместо хвороста. Он отметил наибольший потенциал для розжига у: Одиссеи Гомера, Хазарского словаря Милорада Павича, томика рассказов Борхеса, Имени розы Умберто Эко, Тройника (El Troiacord) Микела де Палола, Схатенфрохи (Sсhattenfroh) Михаэля Ленца, Петербурга Андрея Белого, Трико Хосе (Jose Trigo) Фернандо дель Пасо, Улисса Джеймса Джойса и, естественно, Радуги тяготения Томаса Пинчона.

И в качестве бонуса: если вас всерьёз поразило, каким образом Владимир Сорокин прочитал Схатенфрохи (Sсhattenfroh), чтобы написать г е н и а л ь н ы й блёрб к англоязычному изданию от Deep Vellum, то, возможно, он знает немецкий, а может быть, что Макс Лоутон пересылает черновик своего перевода всем интересующимся.

На Кровавый меридиан Маккарти надо настроиться, всё-таки звание самого лучшего романа XX века сбивает и фокусирует внимание не на том. Это точно сильное высказывание художественно, многие вещи говорятся всего один-два раза. Мы уже привыкли к анти-литературе, пиршеству приёмов и самореференций, а тут прямолинейно выписывается пустыня, которой является американская душа. Наследие освобождённых колонистов не могло выглядеть иначе, чем признание роли тех, кто определяет себя так же, как делали до этого хозяева, то есть британцы. Все опускаются на уровень благородного варвара, доказывая силой полноправность своих притязаний и это неинтересно, это даже не шокирующе, а естественно. Почему мы ждём от человека что-то другое, ведь само притязание на первенство культуры уже таит злое зерно. А в конце полное столкновение мировозрений. Если ты не можешь танцевать на бесчисленных трупах, то какой из тебя наследник культуры, умей забывать. Это имперское счастье, эта музыка, сложенная из звуков постройки нового Рима, нового центра.

Мне, наверное, нравится, что Маккарти свободен в этом романе и не скатывается в крайности, где у него вся культура зла или природа, моя дорогая, тотальный баланс. Разбирательство с человеком, да, но иные читатели видят там указание, что Америка – это пуп земли, где у Маккарти это больше ещё один пример, незначимый, а именно не думайте о себе высоко, пока что история на вашей стороне, но с такой тенденцией ничего избежать не получится. Уверен, Пинчон, когда прочитал этот роман, сказал себе, вау, историографическая проблематика, которую я решал всей артиллерией, была решена отсутствием психологии, а не демонстрацией всех возможных точек зрения, это люди-объективы, хаотические атомы, где потеря представления о внешнем наблюдателе ослабила древние механизмы. Здесь уже стремление не в познании и достижении абсолюта, а речь от его лица, отвращение перед самим фактом знания чего-то как есть. Nature as a reference for future use.

И я, наверное, могу догадаться, почему Маккарти, скажем, не понимал Генри Джеймса или Пруста, он был в позиции, где индивидуальная психология или описание всевозможной путаницы отвлекало от основания. Жизнь, может, и сложна, но смерть ведь настолько проста, настолько отчётлива, что поражает сама наглость человека отрицать её священный статус, вмешиваться в течение чужой жизни. Кровавый меридиан – глубоко моралистский роман и он определённо будет читаться всеми как история о первородном и чистом зле, где ответом Маккарти предстаёт желание обратить внимание на самое простое и игнорируемое, то есть на то, что каждый способен на зло, с помощью попустительства или же прямого участия. И пока это отрицается на основаниях того, что одни знают лучше, чем другие, то человек лишь доказывает правоту этого утверждения. Пока нет этого понимания повсеместно, то что нам вопросы о памяти или искажениях психики? Мы не поняли даже первое. И в этом он немного самодовольный глупец, конечно, ведь кто-то ведь уже это прекрасно знает и понял, в то же время он прав, ведь интеллектуалы в уюте своего понимания забывают сделать явным для других, а там и вообще увлекаются своей отрешённостью, оставляя всех как можно дальше, пока те не закипят, не перельются новым историческим казусом.

Имя мне – Красный
Памук О.

Сюжет + Общие впечатления + Язык: 8,34 + 6,81 + 4,63 = 6,6 (в душе же не меньше 7,42231)

Блиц-аннотация: Самый знаменитый роман Орхана Памука

Редко читаю детективы, думаю, дай-ка проверю, смогу ли отгадать, кто убийца. Это детектив. И исторический роман. А ещё любовная драма. Не отгадал, швырнул книгу в стену. Что понравилось.

Персонажи прописаны. Композиция есть. Язык такой себе, но ладно. И в основном интересно. Очень. Три дня. Памук молодец. Прочитал за три дня его, в смысле. Отлично пишет. Хоть и затянуто, что ли. Перечисления на перечислениях. Якобы миниатюры. Про них в романе речь.

Очень умно, если присмотреться. Особенно если ты знаток всего на свете. Я же знаю мало, поэтому не могу сказать. Главное – удовольствие и интрига, вот оно что. И впрочем, забавно иногда. Бесит, конечно, этот юмор, но что тут поделаешь. Книгу не я писал.

Не зря Памук получил премию, очень достойно. Хотелось бы большего, от лауреата-то. Думаю, что Памук ещё не знал, что им будет. На следующие книги глянем.

И давняя проблема Востока и Запада. Абсолютно неинтересно. Переоценил некоторые вещи. И знаете, любопытно. Задумался немного.

Поэтому читал большую часть ночи. За три дня прочёл 568 страниц. Это больше комментарий к моей жизни. Оправдание – малый формат. Так что не столь впечатляюще. Плюс книга лёгкая. Некоторые вещи остались непонятными из-за этого. Не могу опуститься настолько. Впечатляюще.

...и с того момента бесхозные слова прибывают в ожидании.

...давно я не встречался с по-настоящему гениальным, но если Берег Утопии Тома Стоппарда – не одно из самых тонких исследований жизни русских революционеров 19 века в изгнании, то что же, а и переданная мастерски сутолока встреч заговорщиков против Российской Империи, совершенное манипулирование тональностями заграничного быта, связка заимствованных абстракций с переживаниями отдельных личностей, из чего возводится многогранное представление о мираже утопической России, обрисованная ярко периферия нетерпения, – всё позволяет выйти из ретроспективного видения событий, приведших Европу к веку социалистических тираний, как всего лишь драмы противоборства между идеями, а не людьми, одновременно, хоть и по-разному, противостоящих среде, привычкам, фанатизму, – легко испытать стыд перед тем, как британский драматург, некогда утомивший метакорчами мёртворождённых, или бессмертных, Розенкранца и Гильденстерна, может написать настолько живых Герцена, Тургенева, Бакунина и компанию, знать их ближе любого русского, что доказывается проявлением сочувствия, не опускающегося до фарсовой игры в текст, абсурдизации исторического или же, наоборот, патовой манифестации эпических образов, – оттого я и жил в этой пьесе целый день без последующих сожалений, отыскав новые основания для веры в растянутую сиюминутность навязчиво недостижимого завтра...

...и в дополнение о «Транс-Атлантике» Гомбровича: не скажу, что хоть раз я улыбнулся, отметив пародийность или болезненность затронутых тем, но точно был заворожён сказовым прислужничеством мифического Гомбровича в настолько же ирреальном польском клочке Буэнос-Айреса 1939 года, голые ландшафты которого всё больше уводят к форме высказывания и издевательскому тычку к главной причине разборки яви – навязыванием шляхтичами заскорузлых и пустых в их устах эмблем (Традиция, Культура, Достоинство, и проч.) новому миру, в котором они все оказались, и что мне лично понравилось за всем этим – гипнотическое нарастание путаницы, ритм видоизменения, где пространство очищается от преемственности вещам и выказывает всё большее соответствие балагурности индивидуального, в чём бы оно ни заключалось и как бы нелепо ни выглядело поначалу, абсурдистский освежающий ветерок...

...русскоязычный гид Фикри, который сделал пребывание в автобусе к Сагалассосу увлекательным, выступил одновременно арбитром коллективной литературной осознанности турков, ведь историко-психологическое образование в сочетании с юмором должны служить основательным критерием для отбора, как мне кажется, и что удалось выведать – Памука и Атая в Турции знают и любят, а фамилия Танпынар ассоциируется с загадочной книгой по философии, что если о чём-то и говорит, то я не имею представления, одни домыслы...