Не вспомню когда я плакал, но слёзы в глазах были недавно. Был поздний вечер, все уже легли, я работал, набирал тексты, Лучику не спалось. Он осторожно подсел и почему-то спросил когда Ди придёт к нам в гости. На что я протянул ему телефон, открыл ватсапп и сказал спросить её лично. Он так старательно набирал: «Привет, Ди. Это Лука…». Далее я снова погрузился в работу и когда отвлёкся, увидел как он, в полной темноте, освещённый экраном телефона, смеётся, глядя на текст, что-то формулирует, потом получает ответное сообщение. Два моих сердечка: одно совсем рядом, другое в нескольких сотнях метров, в другой квартире, перебирают в темноте по клавиатуре телефона, хватаются пальчиками за эти невидимые золотые светящиеся нити сестры и брата. И я был уверен, Ди на той стороне тоже улыбалась, глядя в экран. Эта сцена была в самое отцовское сердце. Невероятно трогательный и пронзительный момент.

Я не знал. Тот мужик в машине был не просто так. Как выяснилось позже мой друг в то утро (время в связи с поясами плюс-минус) потерял отца и так же плакал в машине, только на другой части Земли.
Держись. Крепко обнимаю. Жаль, что не рядом. Говорю эти слова в тысячный раз.

В связи с событиями скопирую переписку с Отцом Артемием накануне моего Дня рождения. Как уже писал выше, в этот раз чувствовал себя невероятно наполненным. Только прилетели с Юга России, столько эмоций, какая-то предпраздничная суета, звоню маме. Мам, туда-сюда, прилетели, а она не слышит, диалог прерывается. Можно, говорит, я перезвоню, мы тут на кладбище ездили, к папе, попрощаюсь и перезвоню.
И всё моё нутро рухнуло. Вот прямо в те же тысячи километров от Благовещенской до Иркутска вниз…

«Отец Артемий, интимный вопрос. Сегодня День памяти моего отца.
Я забыл об этом, если честно.
Пятнадцать лет. В тот день я был самым ответственным за происходящее: выслушивал неприемлемые сознанию «привезите костюм, рубаху, носки и туфли, галстук по желанию». Вникал в какие-то похоронные мелочи, хотя голова была над уровнем неба. И вот только вчера я написал в своих заметках, что не припомню, чтобы я легче входил в своё предднерождение, а днём звоню маме… Я снова там, пятнадцать лет назад. Можно не отмечать День смерти/памяти? Можно отмечать День рождения? Потому как День памяти безумно болючий. Тем более, что он уже пятнадцать лет как накануне моего Дня рождения».

«Для твоего отца нет понятия времени, он в вечности. Ему без разницы в какой день о нём вспоминают. День памяти, поминовения, он для нас, для живых, для себя, для детей, для того чтобы память жила и моё личное мнение, можешь выбрать тот, который не причиняет тебе боль».

Дружище, этот день навсегда с нами. Как я уже тебе неоднократно говорил, наша задача - поднять семейное знамя и достойно нести его дальше. И пусть будет меньше боли, уверен отцы меньше всего хотели бы этого. Давай вспоминать их светлыми моментами, моментами мудрости, радости, горя и без этого хватает. Обнимаю крепко, держись, всё будет хорошо, посмотри на меня.

«Снизу недра, сверху кедра, между ними лагерё-о-ок, нынче я ужасно нервный, у меня окончен срок»
Откуда я знал текст этой песни, одному богу известно. Родители всегда были любителями советской «попсы», пластинки пели голосами Леонтьева и Кузьмина, кассеты – Антонова и Весёлыми ребятами. Иногда бывал рок, откуда папа в те годы брал Стикс до сих пор не понимаю. Я упивался Модерн Токингом, Анонсом, первыми хитами Кар-Мэна и Марины Журавлёвой. Как появился в фонотеке Жаров – до сих пор не понятно. Но в тот момент его репертуар выручил.
Возможно, это одна из самых романтичных историй в моей жизни, когда три одноклассницы согласились поехать со мной на речку. Уговаривать долго не пришлось: я просто предложил, они, почти не думая, согласились. В деревне делать особо нечего, зимой вообще глухо, а летом в основном огород и выходные у Куды.
Туда мы ехали весело, мой мотоцикл… хотя, как «мой»..папин. Точнее не папин, а дедушки Вани, отца моей мамы, наш первый семейный гуковский транспорт ИЖ-Юпитер 2К, 1970 года (который сейчас стоит отреставрированный у меня на паркинге). Так вот, мотоцикл был с коляской. Знакомая грунтовка вдоль полей мягко вела нас к заветной реке. Встречный ветер обдавал теплом, сочно пахло скошенной травой, дымом от смеси «семьдесят шестого» и масла, который со стрекотом вырывался двумя сизыми лентами из мчащего нас по пояс в рапсе мотоцикла. Ирка с Анькой сидели в коляске, Наташка позади меня. Конечно, если бы она обняла и прижала, удерживаясь, я б на месте умер, но у ИЖа была предательская ручка между нами. Она держалась за эту дурацкую дугу, улыбалась, прищурившись, то и дело поправляя развивающиеся волосы, падающие ей на лицо, я смотрел на неё в треснувшее зеркало, направляя мотоцикл рулём, не глядя по памяти. Это сейчас все балОваны, видели всё что можно и нельзя, а если не видели, могут загуглить. Тогда всё было максимально запретно и скромно. Ох уж эти деревенские платья, где случайно съехавший вырез показывал коленку или бедро, сносил подростку голову. А карты с фотографиями обнажённых мы всем классом (мужской его половиной) выменяли у солдат из соседней воинской части и передавали друг другу строго по записи на один день. А тут только я и три моих четырнадцатилетних одноклассницы. В купальниках! Голова моя в облаках ровно до той секунды, как мотор заглох на обратном пути. Обратно, кстати, в горку. Толкали все в лучах августовского заката по гравийной обочине Качугского тракта, над которым поднимались и пылинки, и мошкара, а машины в тех девяностых ехали так редко, что можно было говорить по три-пять минут, прежде чем что-то помешает. Было жутко стыдно перед девчонками за своего старого коня, поэтому я пел. А что было петь, только то, что поётся. Не пелся тогда ни Леонтьев, ни Кузьмин, ни тем более Модерн Токинг. Жаров со своими «Недрами» и «Ушаночками» был почему-то максимально в точку. Я толкал и пел, девчонки помогали, редко проезжающий транспорт непонятно почему не останавливался. Но это были самые незабываемые воспоминания конца лета девяносто третьего.