У Моне есть картина с женщиной в роще. Модель, по всей видимости, была уже какое-то время мертва, так как ее силуэт стал распадаться. Душераздирающее зрелище!

Это борозды? Это иней? Это какие-то соскребы с палитры, размазанные по грязному холсту.

Каждый, кто смотрит на этот «Закат на Сене», видит просто кусок помидора, прилипший к небу.

К 150-летию первой выставки импрессионистов собирали первых отзывов на них.

В новом выпуске проекта Григория Ревзина «Портреты русской цивилизации» — Хабаровск.

Хабаровск — город, загадочный тем, что он очень хорош. По всему это должен быть понятный большой (больше 600 тыс. населения) город советской индустриализации, приметы таких хорошо известны: состоит в основном из больших заводов, растянутых вдоль транспортной артерии на расстояние, крайне затрудняющее жизнь (в данном случае — вдоль Амура на 40 км), промзоны наполовину или больше превратились в свалки металлолома, к ним примыкают военные части и микрорайоны хрущевок и брежневок, тут и там бараки, сараи и гаражи, в центре площадь Ленина. И главное — в Хабаровске все это есть. А ощущения героической неустроенности трудной жизни — нет.

Нью-Йорк, ближайшее будущее. Из новостных сводок, которые поздними вечерами в гостиничном номере смотрит уставшая Ли (Кирстен Данст), знаменитый репортер и фотограф, становится ясно, что США охвачены гражданской войной, а Вашингтон скоро превратится в горячую точку вроде Алеппо или Багдада, откуда она годами посылала свои ужасные хроники, так ничему и не научившие общество, состоящее, увы, из «глотателей газетных сплетен». В отеле перебои с электричеством и водой, из постояльцев только пресса, в лобби царит характерная для старейшей в мире профессии атмосфера цинизма и ажитации. Коллеги Ли обзванивают источники в поисках хоть каких-нибудь инсайдов — что дальше, выстоит ли власть против объединивших силы сепаратистов из Техаса и Калифорнии, или президент готов уже сложить полномочия? Ли, задумавшая совершить марш-бросок в сердце страны и проинтервьюировать главу государства, которое вот-вот исчезнет с политической карты, спорит с напарником. Тот уговаривает взять в эту рисковую вылазку дряхлого обозревателя из NYT, а также прибившуюся к ним сразу после теракта в Сохо девчонку-фотолюбительницу. Старым да малым на краю ночи делать нечего, однако именно таким разношерстным составом они отправятся засвидетельствовать падение самой могущественной империи.

В российский прокат выходит без преувеличения важнейший для нашей турбулентной эпохи фильм — «Падение империи» давно прочащего апокалипсис Алекса Гарленда. Подробнее — Зинаида Пронченко.

Опять я лягушка с вырезанным мозгом.

Леонид Андреев
дневник, 8 апреля 1897

В Китае времен «Культурной революции» дочь знаменитого ученого-физика и его лучшая ученица Е Веньцзе присутствует при публичной расправе с отцом: на площади под рев толпы старика забивают насмерть пряжками от ремней молодые пустоголовые хунвейбины — декларируемые им законы физики разошлись с господствующей идеологией. Как дочь врага народа и с учетом познаний в физике ее отправляют в бессрочную ссылку на военную базу высоко в горах: там с помощью огромной спутниковой антенны китайцы пытаются опередить врагов в контактах с внеземными цивилизациями. Однажды Е Веньцзе ловит радиосигнал, расшифровка которого обескураживает: анонимный представитель планеты Сан-Ти советует ей не отвечать на призывы его соплеменников — они, мол, намерены захватить Землю. Но разочарованная в человечестве девушка считает, что «наша цивилизация больше не может решать проблемы самостоятельно»,— так что пусть себе прилетают и колонизируют.

Сериал на выходные: «Задача трех тел» (Netflix) — экранизация популярной китайской научно-фантастической трилогии «Воспоминания о прошлом Земли», сделанная шоураннерами «Игры престолов» Уайссом и Бениоффом, которые превратили ее в историю о простоватых героях и сложных предателях.
https://www.kommersant.ru/doc/6610924

Чувство бездарно закольцевавшегося времени хорошо росло на почве застоя, и Данелия обжил эту заевшую темпоральность лучше, чем кто-либо из его современников. Но фильмы его не смотрятся как документы эпохи, они слишком точны. Это жуткое ощущение знакомо многим: твоя жизнь, со всеми ее душевными движениями, со всеми привычками и страстями, не принадлежит тебе. Она — механизм, запущенный однажды какой-то силой, а ты — ее покорный наблюдатель. Присутствие чужой, жуткой в самом прямом смысле власти материализуется в фигурах троллей, ехидно танцующих в интермедиях картины «Слезы капали» — может быть, не самого сильного, но самого отточенного, эстетически совершенного фильма Данелии.
Чтобы ощутить это отчуждение от самого себя, нужна определенная тонкость. Персонажи Данелии всегда видят свое положение, они глубоки — даже самые нелепые из них, и поэтому вызывают сочувствие (это отличает их от героев Рязанова — бездумных и буйных рабов тех дурацких ситуаций, в которые бросила их судьба). Чтобы описать этот бег, нужна огромная точность, и в фильмах Данелии — высчитанный до секунды ритм. Они парализуют тебя как поступь нелепого рока, а скрипучая музыка Канчели идеально отмеряет такт (здесь — вновь — контраст с вязкостью рязановских комедий). Чтобы выжить в нем, нужен смех. Но это смех, подобный ознобу, судороге — когда пытаешься устроиться поудобнее в неуютном, промороженном помещении и самому смешно от этих попыток. Придавленный советской круговертью датчанин в «Марафоне» точно выбормотал это чувство в крылатом «хорошо сидим».

5 лет назад умер Георгий Данелия. К годовщине смерти — текст Игоря Гулина о том, как Данелия снимал комедии вопреки самой природе этого жанра.

1 апреля считается днем основания Баухауса. Основателем и первым директором школы был Вальтер Гропиус, в 1928 году его сменил Ханнес Майер, в 1930-м Майера сменил Людвиг Мис ван дер Роэ. Это школа искусства, Баухауc не сводится к архитектуре, но именно в архитектуре Баухауса можно выделить три этапа развития утопии.

Первый этап в большей степени развит Гропиусом — это идея поселения из домов-кубиков, собранных из прямоугольного конструктора с минимумом элементов, так, что, хотя они различаются площадью и планом, кажутся вполне одинаковыми. Гропиус пытался реализовать проект в Веймаре, поселке Ам-Хорн (это не получилось), и потом в Дессау, где проект реализован в нескольких домах для преподавателей. Но ему была суждена большая судьба.

После 1933 года часть студентов Баухауса эмигрировали в Палестину и начали застраивать Тель-Авив. Так появился Белый город, памятник архитектуры ЮНЕСКО. Не то что они буквально воплощали проект Гропиуса (дома в Белом городе в три-четыре этажа, и всего до провозглашения независимости Израиля их было построено около 4 тысяч), но и не то чтобы нет: идея конструктора из элементарных прямоугольных форм и их элементарных комбинаций, равно как и белый цвет домов, прямо растут из проекта Гропиуса. Да и сам морфотип Белого города Тель-Авива — с двориками и садиками, с бульваром Ротшильда — напоминает не буквально Веймар, но буржуазный европейский городок XIX века. Это целиком модернистский город, не испытавший влияния градостроительных идей Ле Корбюзье, и поэтому там может быть уютно (когда нет жары и ветра с песком).

О том, как Ханнес Майер усовершенствовал идею Вальтера Гропиуса, а Людвиг Хильберзаймер превратил ее в «Вертикальный город»,— в тексте Григорий Ревзина из проекта «Оправдание утопии».

В новом выпуске проекта «Портреты русской цивилизации» Григорий Ревзин рассказывает о Владивостоке.

С градостроительной точки зрения самое примечательное в этом городе — это его план. Я не знаю больше такого большого города без прямых улиц. Так может выглядеть план средневекового испанского или шотландского борго, но не современный крупный город. Его улицы стекают с гор как бесчисленные речки и ручьи, следуя падению рельефа, и если бы на них стояли каменные дома с террасами, а между ними поднимались лестницы, то цены бы ему не было. Но на них стоят хрущевки и брежневские пластины, и это смотрится иначе.
Существенная особенность Владивостока в том, что в нем почти нет того, что мы называем «сталинским городом». Обычно в большом русском городе дореволюционные регулярные кварталы продолжаются довольно-таки величественными сталинскими, но тут эта часть истории как-то пропущена. Это не значит, что Сталин не отметился во Владивостоке — отметился, и еще как, но иначе. Это был город лагерей, тут располагался Севвостлаг и Владивостокский пересыльный пункт, где формировались этапы на Колыму. Репрессированных доставляли до станции Вторая Речка, теперь тут пятиэтажки — улицы Днепровская, Ильичева, Печорская, Вострецова.

«Я все еще в Балаклаве. За последнюю неделю много ездил по округе со своим вагончиком, запечатлел несколько хороших видов и несколько больших орудий. Все отвлекают меня, требуя портрета, чтобы послать домой. Если бы я решил слушать их всех и делать всем портреты, я бы не вернулся домой и к Рождеству и, возможно, стал бы богат, но я пользуюсь любым случаем, чтобы попасть на фронт. Я был там уже дважды: присматривал виды. В лагере перебиты все животные, которые годятся в еду, их разделывают прямо у палаток, ненужные части остаются гнить здесь же. В любую поездку обязательно встречаются трупы лошадей, даже на холме у моря. Но все же великолепно оказаться на этом холме и вдохнуть свежести с моря после гнетущего воздуха Балаклавы»
Роджер Фентон

170 лет назад, 28 марта 1854 года, Великобритания вслед за Францией вступила в Крымскую войну — непопулярную и необязательную, вызвавшую раздражение и неудовольствие в британском обществе. Роджер Фентон прибыл в Крым в марте 1855 года, командированный только что основанным им самим Фотографическим обществом и лично принцем Альбертом. Благодаря ему Британия впервые увидела Крым — и войну. На этих фотографиях не было ни батальных сцен (при выдержке минимум в 3 секунды это было технически невозможно), ни трупов — только пейзажи и портреты, спокойные, выхолощенные, постановочные кадры, мало чем отличавшиеся от кадров невоенных. Но именно они сделали войну гораздо ближе, доставили ее в уютные гостиные, туда, где до этого ее только обсуждали, но почти никогда не видели. По ссылке — снимки, с которых началась история военной фотографии, и фрагменты из писем первого военного фоторепортера Роджера Фентона, написанные жене из Крыма.

Все дни Хираямы, немолодого чистильщика туалетов, одинаковы: он просыпается, чистит зубы, надевает синюю униформу с надписью «Токийский туалет», выходит из дома. Смотрит на небо, на башню «Скай-Три». Берет кофе из автомата, садится в фургончик и едет на работу, по дороге слушая на кассетах классический рок. Лу Рид, роллинги, Патти Смит, Ван Моррисон, Нина Симон. Его работа заключается в том, что он драит общественные туалеты — тщательно, вдумчиво, даже, кажется, с удовольствием. Обедает в парке. Фотографирует мир на старенький пленочный фотоаппарат, на черно-белую пленку,— удачные фото складывает в шкаф, в коробки, на которых написаны год и месяц, когда эти фото были сделаны. После работы моется в бане. Ужинает в одной и той же забегаловке. На ночь читает книжки из букинистической лавки — Фолкнер, Ая Кода, Патриция Хайсмит, неважно. В черно-белых снах видит, как солнечный свет пробивается сквозь листья.
В российский прокат выходит новый фильм Вима Вендерса. «Идеальные дни» — идеальный фильм, рассказывающий о том, как прекрасна работа чистильщика туалетов, особенно если это дизайнерские туалеты в Токио.