О людях и нелюдях Писания

Вот словно в продолжении предпоследнего поста о невежестве и дилетантизме среди не просто общества, но даже тех, кто мнит себя интеллектуалами. Но вопрос я бы поставил таким образом: Стоит ли вводить в школах курсы по основам религии? Думаю, что это было бы полезно не только в школах, но и во всех учебных заведениях. И было бы хорошо, если бы их ввел ни какой-нибудь приходской поп, а религиовед или философ, хоть немного
понимающий в религии.
Поскольку мы живем в мире, в котором соседствуют различные религиозные представители и с ними как-то нужно уметь взаимодействовать, то есть выстраивать диалог, то знакомство с основами религий мира просто необходимо для каждого образованного человека. Возможно, тогда не приходилось бы то и дело сталкиваться с откровенной ложью, очевидно направленной на раздувания ненависти, как, к примеру, в тех случаях, когда некоторые диванные феелософы с позиция якобы христианства, полагают, что для ислама христианство это язычество. Понятно, что делается это с целью разжигания ненависти и провокаций. Впрочем, что с них взять, если при случае они и братьев-единоверцев готовы штыками заколоть.

Но, что касается отношения ислама к христианству, - в исламе есть такое понятие - Люди писания. Это последователи иудаизма и христианства, и это понятие в исламе позволяет отделить их от собственно язычников. В исламе запрещено оскорблять и покушаться на людей Писания, им можно иметь с ними дело, а мужчины-мусульмане могут жениться на представительницах этих религий, не переводя при этом их в ислам. Но, к сожалению, не все люди изучают основы мировых религий, предпочитая плодить ненависть и разногласия между людьми, вводя их в грубое заблуждение.

PS
Кстати, моя педагогическая практика начиналась именно с этого курса, когда я, будучи студентом, проходил практику в одной из СОШ г. Санкт-Петербурга и рассказывал детям об общем понимании буддизма.

О пацифизме Льва Толстого

Я вот до сих пор не решил для себя, нужно ли критиковать и как-то уделять внимание лицам, пытающимся казаться философами, но при этом ни по типу мышления, ни по степени открытости оного, к философии не имеют никакого отношения. Я уже писал как-то, что большая их часть сейчас это типичные дилетанты, не имеющие даже базового философского образования,
- это крайне важно. Важны не
дипломы и звания, - хотя среди дилетантов полно и профессоров, - но умение хотя бы немного держаться берегов разума.
Вот один мой постоянный подписчик обратился ко мне с вопросом, скинув пост одного из таковых дилетантов, в котором он пытается отмыть Льва Толстого от его пацифизма. Ничего кроме кринжа такие опусы у меня не вызывают, но раз обращаются, то, как знать, не будет ли кому это еще важно. Конечно, сводить мировоззрение Толстого только лишь к пацифизму было бы крайне наивно. Толстой это сложная, многогранная фигура, чье мироощущение не сводится ни к руссоизму, кем он был, ни к толстовству, кем он не был. Но нельзя отрицать, что великий писатель всегда был противником войны, - что мы и понимаем под словом пацифизм. И как им не может быть тот, кто вскрывает ложные основания церкви и государства, благодаря чему за Толстым закрепляется и анархические настроение. Этой теме посвящено сотни текстов, что и говорить обратное означает проявлять крайнее невежество. Утверждение, что Толстой не был пацифистом несет на себе скрытый отпечаток желания не сводить великое имя со всеми теми, кто сейчас отстаивает ценности свободы и признание за каждым человек его абсолютной ценности.
Понятно с какой целью автор пытается указать на то, что Толстой не был пацифистом, - с целью лишний раз указать, что сама идея пацифизма в корне нам чужда и противоречит природе русского мышления. Пои этом основной тезис автора в том, что Толстой, мол, не знал такого слова «пацифизм», и что сам термин пришел в наш лексикон только в XX веке и обозначает совсем не то, что сейчас. Конечно, ценности и смыслы, и слова не стоят на месте, поэтому мерить мерилом актуального настоящего феномены далекого прошлого не совсем корректно, - мысль в корне антиконсервативная, может поэтому наш автор этот аргумент явно не использует. Однако если бы он хоть немного понимал в философии и в генезисе идей, то знал бы и то, что отсутствие слова не гарантирует отсутствия явления, - понятия это следствия развития идей, а не их предпосылки. Если бы автор хоть немного знал историю философии, то ему было бы известно, что родоначальник идеализма Платона нигде и никогда не называет себя идеалистом, да и слова такого не знал. Так же ему было бы известно, что автор «Метафизики» Аристотель также не знал такого слова и понятия как метафизика. Таких примеров крайне много. Ни один постмодернист не называл себя постмодернистом, - и что ж теперь? Нам теперь переписывать всю историю философии или может быть как-то нужно искоренять из себя невежество и дилетантизм?

У русского языка есть все, чтобы на его почве все же созрела новая философия. Философия, способная выйти из бесконечного пережевывания идей двухсотлетней давности, всех этих Чаадаевых и прочих Достоевских. Увы, но это не признак неувядающей классики и ее величия, и ее бесконечной актуальности, но признак отсутствия живой мысли. Как мы вообще понимаем, что вещь отсутствует? Как писал один носитель трагического миросозерцания: у каждой культуры свои новые возможности выражения, которые появляются, созревают, увядают и никогда не повторяются. И хочется его дополнить - там же, где эти возможности себя не реализуют, нет и культуры. Вполне возможно, что мы живем в пространстве, где культуры и нет. Все эти разговоры о культивировании традиционных ценностей через страх перед властью, - вполне себе явный симптом затянувшегося разложения культуры и утраты способности замечать
новые вещи и именовать их новыми словами. Ценности культуры это результат ее развития или упадка, но никак не результат политики власти и закона. У этого есть другое слово - идеология, фактически ставшей пропагандой.
Мне нравится русское слово вещь, звучание которого отсылает нас к глаголу «вещать», - вещь говорит? Нет, вещь это то, что было озвучено, чему было присвоено имя, и за пределами чего вещь существует только как то, что Кант называет вещью в себе или вещью самой по себе,
- без имени, без слова, но почему-то непременно
существующей.
Бывают такие вещи, пропажу которых мы не замечаем. Бывают такие вещи, которые мы не замечаем вовсе. Одно ли это и тоже не замечать пропажу вещи и не замечать саму вещь? Подумайте об этом перед сном, а пока - доброй ночи!

О чем нам мечтать, когда наше море топит наши корабли? Моя жена любила мечтать обо мне, я же мечтал о луне.
Вчера перед сном записал еще подкаст о понимании, знании, и о том, почему нас не понимают. И вот что я все не могу понять, а с чего мы вообще вдруг убеждены, что понимание не только возможно, но и должно быть? Если бы мы умели понимать друг друга как считать арифметический счет, чего бы вообще могла стоить наша жизнь, и наша любовь?
А теперь музыкальная пауза.

Тут в одном месте через Бориса Межуева прочитал, что, дескать, идеи пропагандиста Дугина не изучаются должным образом философским сообществом. Что касается меня, то для меня нет необходимости изучать все наследие человека, значительная часть которого откровенная графомания. Вполне достаточно полистать для понимания отсутствия сколько бы-то ни было значимости этой фигуры с точки зрения образцовой философии. Но вот тут жалуются, что дескать, нет работ о Дугине. Если бы эти дилетанты умели хотя бы элементарно пользоваться поиском по академической литературе, то непременно бы столкнулся к примеру со статьей одного из ведущих исследователей русской философии и моего научного руководителя М.А. Маслина, в которой показано, что пропагандисты дугинизма, являющегося, по существу, вариантом западного правого радикализма, создают фальсифицированный образ евразийства, насыщенный мистикой, расизмом и агрессией. На Западе они способствуют распространению русофобии, возбуждают неприязнь к русской интеллектуальной культуре.

О понимании и знании

Итак, обозначенный выше вопрос Альбера Камю о том, стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой, – этот вопрос который мы не задаем, но на который всегда даем ответ самим фактом своего существования. Задавать вопросы это прерогатива сократического аполлонизма, бесконечно рефлексивного и потому лишенного возможности слияния с первоосновой бытия. Как-то один мой приятель спросил меня о том, зачем мне моя возлюбленная? – вопрос поставил меня в недоумение. Можно придумать множество ответов, но ни один из них не будет исчерпывающим образом отражать действительность. Все равно, что спросить художника зачем он пишет картину, – потому что он художник, и это может быть единственным верным ответом, не лишенным возможности быть поставленным под сомнение. Понимание в отличии от знания не выражается словесными конструкциями, точнее не выражается в полноте, знание относительно и всегда может быть дополненным, понимание если оно есть, то есть всегда в полноте понимания.
Это ясно понимал Ницше говоря о музыке, что к ней невозможно исчерпывающим образом подступиться с ее мировой символикой средствами языка, – музыка символически сопряжена с праисконными противоречием и болью в сердце пра-Единого, то есть символизирует сферу, какая превосходит любое явление и предшествует любому явлению. Пред музыкой любое явление – лишь подобие: поэтому язык, будучи органом и символом явлений, нигде и никогда не способен вывернуть наружу то наиглубочайше-внутреннее, что присуще музыке, – всякий раз, когда он берется подражать музыке, он лишь внешне и поверхностно соприкасается с нею, тогда как глубочайшее ядро музыки, несмотря ни на какое лирическое красноречие, не приближается к нам ни на шаг.
Это можно сказать и об искусстве вообще, и об искусстве понимания человеком другого человека, – случайно ли полнота понимания другого выражается в форме безусловной любви, поглощающей и разрывающей стихии. Понимание всегда персоналистично в отличии от знания, ориентированного на объективность, и поэтому оно всегда отражает исключительно индивидуальное бытие. Так встречаясь с музыкой, мы можем вдруг обнаружить насколько вселенски бездонной оказывается наша душа, или, напротив, – отсутствии понимания может поставить нас перед событием ужаса собственной немощности перед миром.

О репетиторстве по философии
На днях ко мне обратился подписчик с вопросом – занимаюсь ли я репетиторством по философии? Конечно, занимаюсь, причем давно – в один период меня это даже немного спасало от финансовой ямы. Сейчас же это больше спасает от интеллектуальной деградации, которая, увы, за последние месяцы стала прогрессировать. Я рад имеющейся возможности иногда проводить такие занятия, поскольку как преподаватель в этом учебном году философию я не преподаю. В индивидуальном порядке могу подготовить к вступительным экзаменам или итоговой аттестации, но еще лучше, когда я занимаюсь с учениками, которым философия нужна для себя. В этом случае я всегда предупреждаю потенциальных учеников о том, что философы бывают разные, у каждого своя специфика и методы тоже разные. Конечно, базу может поставить любой профессиональный академический философ, но вся красота мышления в тех тонкостях, которые позволяют говорить о философии ни как о мировоззрении, но как о настроении бытия. Главное найти того учителя, с которым ты будешь на одной волне, – в противном случае, я бы не стал доверять таким учителя ни свое время, ни свои деньги. Что касается меня, то общую информацию обо мне, кто я такой, и чем могу быть интересен, можно прочитать, скажем, здесь. А послушать меня можно тут.
Итак, конечно, несмотря на плотный график работы, у меня есть ученики. Так с одним я занимаюсь с начала прошлого лета. По традиции мы начали с античности, после прошлись по Новому Времени, от Ницше шагнули к Фрейду и, после небольшого перерыва уделили пять занятий на общее введение в «Критику чистого разума» Канта и скоро должны будем подступиться к философии Гегеля.
Через месяц я буду более свободен, поэтому если вдруг вам нужен философ, вы знаете кому писать. Конечно, это стоит денег, но студентам и пенсионерам, конечно, возможна скидка.
За детальной информацией пишите в личку @largo_presto

Я не люблю причины, считая их поверхностными объяснениями событий и явлений. Еще больше я не люблю понятия и определения, считая их ложными друзьями понимания. Но порой нестерпимо хочется понять? Хотя бы ту цепь событий, что приводит движение мысли к заключению о понятиях и определениях.
Я не люблю изнурительный летний зной. Жара изматывает, лишая последние желания хоть какого-то присутствия воли. Без шуток, в эти дни как никогда становится легко потерять контроль над рассудком, – а философ без разума хуже философа с бритвою в кармане.
Иногда мне кажется, что моя любовь к дождю обусловлена исключительно физиологически, – возможно, что в эти моменты смена атмосферного давления приводит в равновесие давление мозга на черепную коробку. Воздух становится осязаемо близким. Становится легче дышать. В дождливый день становишься как-никогда ближе самому себе. В дождливую же ночь становишься ближе миру целому. Уж я-то знаю, что ночь не только лишь отсутствие солнечного света и пения дневных птиц.

На днях меня спросили о моем мнении по поводу теракта.
– А какое здесь может быть мнение, – недоумеваю я, – разве здесь может быть какое-то еще другое мнение на счет случившегося? Я даже не хочу называть это трагедией, – слово, ставшее за последние годы банальным и почти обыденным. Это просто пиздец какой-то, а не трагедия! Разве что мне хотелось бы спросить философствующих апологетов войны вы же понимаете, что, оправдывая войну как метафизическое состояние мира, вы также должны найти в себе силы найти смысл и оправдания для подобного рода терактов?
Между тем случившееся вызывает в общество запрос на отмену моратория на смертную казнь. Действительно, если поверить, что пойманные люди действительно террористы, то что с ними делать еще? Террорист это человек, который расчеловечил и дегуманизировал самого себя своим деяниям, – сложно почувствовать к такому человеку жалость и сострадание. Однако террорист это не только тот, кто расстреливает в упор мирных жителей, но и тот, кто объявлен таковым. Разумеется, они достойны смерти, если не сказать, что достойны более, чем просто смерти. Я даже где-то с пониманием отношусь к пыткам в отношении их, – с пониманием, но не одобрением. Однако смертная казнь должна быть легальной, а с ее легализацией есть проблемы.
Я всегда был против смертной казни, но в различные периоды жизни для меня были значимы различные аргументы. Не скажу, что чувство абсолютной ценности жизни куда-то исчезло у меня, но сейчас же самый существенным и прямо железобетонным аргументом против смертной казни является та политическая реальность, в которой находится общество. Если бы мы жили в мире розовых единорогов и сказочных эльфов, и неподкупной судебной системы, лишенной каких бы то ни было влияния из вне и возможных ошибок, вопрос о легализации смертной казни не стоял бы столь остро. Но в стране, где любого неугодного человека могут объявить особо опасным преступником и дать максимально возможное наказание за откровенно абсурдные деянии, легализация смертной казни фактически откроет двери для геноцида населения. Кстати, во многом по этим же причинам я неоднозначно отношусь к проектам легализации эвтаназии, которая также может стать механизмом для уничтожения людей, – но об этом как-нибудь отдельно и в другой раз. Я немного сомневаюсь, что мораторий будет отменен и смертная казнь вновь станет частью нашей повседневной реальности. Конечно, желание легализации смертной казни понятно, – действует эмоции, и, глядя на террористов и свершенное им другого и пожелать им было бы странно, однако в долгосрочной перспективе лучше держать таких преступников на пожизненном, чем позволить невинным людям стать жертвами смертной казни.

Несложно заметить, что в истории философии вопрос о смысле жизни появляется сравнительно поздно, с появлением так называемой философии жизни. До этого, на протяжении всего классического периода философии мы могли бы говорить в лучшем случае о категории цели, которая к человеческому бытию всегда была приложима с некоторыми затруднениями. Цель довлеет над человеком, смысл же расскрывает его свооду. Все эти трудности фактически сводятся к проблему неопределимости и постоянному ускользанию самого человека. На непреложимость цели к человеку обращаетвнимание Анри Бергсон в «Творческой эволюции»: «Тщетно мы старались бы приписать жизни какую-нибудь цель в человеческом смысле слова. Ведь говорить о цели, значит думать о ранее существующей модели, которую нужно только осуществить. Но это в сущности значит предполагать, что все дано, что будущее можно прочесть в настоящем; это значит верить, что жизнь в своем движении и в своей совокупности происходит подобно нашему интеллекту, который представляет только неподвижный и односторонний взгляд на нее и который естественно всегда стоит во вне ко времени».
Но мы понимаем, что цель и смысл не тождественны, хотя и ближайшим образом связаны. Можно ли двигаться к цели, и при этом само такое движение будет бессмысленным? Ярким тому примером может служить положение Сизифа, приговоренного богами вечно водружать камень на вершину горы. Такое положение, при котором наличие цели не исключает бессмысленности ее, Альбер Камю называл абсурдом.