Никакого интереса в будущем.
Потому что никакого интереса уж не разделит «друг».
Интерес нужен «вдвоём»: для одного — нет интереса.
Для «одного» — могила.
(14 декабря 1911 г. )

26-го августа 1910 г. я сразу состарился.
20 лет стоял «в полдне». И сразу 9 часов вечера. Теперь ничего не нужно, ничего не хочется. Только могила на уме.
(14 декабря 1911 г.)

Почему я так сержусь на радикалов?
Сам не знаю.
Люблю ли я консерваторов?
Нет.
Что со мною? Не знаю. В каком-то недоумении.
(14 декабря 1911 г.)

«Этого мне теперь уж ничего не нужно. Нужно, чтобы ты был здоров и дети устроены и поставлены».
(3-го ноября 1911, перед консилиумом,
в ответ на обещание, в котором
много лет отказывал —
насчёт рисовки монет)

И бредёт-бредёт моя бородулька по лестнице, всё ступает вперёд одной правой ногой, меня не видит за поворотом, а я вижу: лицо раскраснелось, и оживлённо говорит поддерживающей горничной: «Вот... (не помню) сегодня внесла сто рублей доктору. Ободрала совсем В. В-ча». — «Совсем ободрала», — смеюсь я сверху, сбегая вниз. «Какие же сто рублей ты внесла: внесу я, и не сегодня, а только на этой неделе».
Но для неё одна забота, вперёд бегущая за семь дней, что на болезнь её выходит много денег. Она засмеялась, и мы и больно и весело вошли в прихожую. Ах, моя бородулька, бородулька: за твёрдую походку я дал бы тысячи... и за всё здоровье отдал бы всё.

...да, я приобрёл «знаменитость»... О, как хотел бы я изодрать зубами, исцарапать ногтями эту знаменитость, всадить в неё свой гнилой зуб, последний зуб.
И всё поздно.
О, как хотел бы я вторично жить, с единственной целью — ничего не писать.
Эти строки — они отняли у меня всё; они отняли меня у «друга», ради которого я и должен был жить, хотел жить, хочу жить.
А «талант» всё толкал писать и писать.
(глубокой ночью)

В «друге» Бог дал мне встретить человека, в котором я никогда не усумнился, никогда не разочаровался. Забавно, однако, что не проходило дня, чтобы мы не покричали друг на друга. Но за вечерний час никогда не переходила наша размолвка. Обычно я или она через полчаса уже подходили с извинениями за грубость (выкрик).
Никогда, никогда между нами не было гнева или неуважения.
Никогда!!! И ни на один полный день. Ни разу за двадцать лет день наш не закатился в «разделении»...
(глубокой ночью)

Да что же и дорого-то в России, как не старые церкви. Уж не канцелярии ли? или не редакции ли? А церковь старая-старая, и дьячок — «не очень», все с грешком, слабенькие. А тепло только тут. Отчего же тут тепло, когда везде холодно? Хоронили тут мамашу, братцев: похоронят меня; будут тут жениться дети: всё — тут... Всё важное... И вот люди надышали тепла.

Что самое лучшее в прошедшем и давно прошедшем? Свой хороший или мало-мальски порядочный поступок. И ещё — добрая встреча: т. е. узнание доброго, подходящего, милого человека. Вот это в старости ложится светлой, светлой полосой, и с таким утешением смотришь на эти полосы, увы, немногие.
Но шумные удовольствия (у меня немного)? Так называемые «наслаждения»? Они были приятны только в момент получения, и не имеют никакого значения для «потом».

Только в старости узнаёшь, что «надо было хорошо жить». В юности это даже не приходит на ум. И в зрелом возрасте — не приходит. А в старости воспоминание о добром поступке, о ласковом отношении, о деликатном отношении — единственный «светлый гость» в «комнату» (в душу).
(глубокой ночью)

Ах, люди — пользуйтесь каждым-то вечерком, который выйдет ясным. Скоро жизнь проходит, пройдёт, и тогда скажете «насладился бы», а уж нельзя: боль есть, грусть есть, «некогда»! Нумизматика — хорошо и нумизматику; книга — пожалуй, и книгу.

Только не пишите ничего, не «старайтесь»: жизнь упустите, а написанное окажется «глупость» или «не нужно».