ГРИГОРИЙ ДАШЕВСКИЙ

SUNT ALIQUID MANES
Из Проперция

Маны не ноль; смерть щадит кое-что.
Бледно-больной призрак-беглец
перехитрит крематорскую печь.

Вот что я видел:
ко мне на кровать
Цинтия прилегла –
Цинтию похоронили на днях
за оживленным шоссе.
Я думал о похоронах подруги,
я засыпал,
я жалел, что настала зима в стране постели моей.

Те же волосы, с какими ушла,
те же глаза; платье прожжено на боку;
огонь объел любимое кольцо с бериллом;
жидкостью Леты трачено лицо.

Вздохнула, заговорила,
ломая слабые руки:

"Сволочь ты... жалко ту, кто тебе поверит.

Быстро же ты уснул.
Быстро же ты забыл
номера в Субурском квартале,
мой подоконник забыл:
подоконник веревкой истерт.
По этой, помнишь, веревке
я съезжала тебе на плечи.

Помнишь, гостил наш роман
на обочинах, в парках.
Клетки грудные сплетя,
мы грели дорогу сквозь плащ.

Клятвам безмолвным хана:
сырой невнимательный норд
наше вранье разорвал.

Я закрывала глаза:
никто мне очей не окликнул.
Раздайся твое погоди,
я бы помедлила день.

Ладно.
Но разве потом
видел кто, что ты скорчен от горя?
Что сыра от теплых от слез
траурная пола?
Лень было загород?
Так приказал бы потише
мой тащить катафалк.
Вот чего даже не смог:
грошовых купить гиацинтов,
кинуть ко мне на золу.

Лакею – лицо подпали!
Кухарке – утюг на живот!
Поздно я поняла, что вино бледно-мутно от яда.
Утюг раскали добела –
расколется хитрая Нома,
про гнусную химию скажет.

А нынешняя твоя:
только что за гроши
давала ночные уроки
анатомии собственной – нынче
золотой бахромой балахона штрихует себе тротуар.

Горничная сболтнет, что я-то была покрасивей,
или сходит ко мне
на могилу, положит букет –
за волосы к потолку,
и секут – молодую, старуху.

Ладно, хоть ты заслужил, больше не буду ругать.
Все-таки долго царицей
я была в стране твоих книг.

Песней Рока клянусь, у которой не сменишь мотива!
Пусть облает меня наш загробный трехглавый урод,
пусть гадюка засвищет над косточками над моими,
если сейчас я вру:
я любила только тебя.

Послушай: там сделано так:
мерзкая наша река поделена пополам:
берег гулящих один, у честных – берег другой,
и на лодках катают – на разных.
В одной – Клитеместра-дрянь
и эта, которая с Крита,
с дощатой куклой коровы.

Так вот: я в лодке другой – для честных.
Теперь ты мне веришь?
А лодка в гирляндах, в цветах.

Там блаженная гладит прохлада,
Елисейские гладит розы.

Нас там много, мы не скучаем:
танцуем в тюрбанах, трещотки, смычки.

Знаешь, я познакомилась с Андромедой и Гиперместрой,
они ведь с мужьями по совести жили.
Рассказывают про себя.

Андромеда, бедная, говорит:
видите синяки на руках?
Это от маминых наручников.
А скала была прямо лед.

А Гиперместра говорит:
сестры ужас на что решились,
а у меня духу не хватило –
не могу, и всё.

Так мы и лечим
посмертным плачем
прижизненную любовь.
А я молчу о твоих изменах.

Скоро пора уходить. Вот тебе порученья,
если ты не совсем от новой своей ошалел.

Первое: обеспечь мою дряхлую сводню
(она, между прочим, могла
тебя разорить – пожалела).

Дальше: пусть этой твоей
моя фаворитка не держит
зеркала, чтоб не пришлось
ахать: как хороша!

Главное: те, что мне,
ты стихи уничтожь:
хватит мной щеголять.

И наконец:
на кладбище, где Анио волной
деревьям ветви моет, где светла
слоновья кость в часовне Геркулеса

(да, прежде выполи плющ:
скрученной, жесткой лозой
он связал мои нежные кости)

– итак, ты на надгробьи выбей надпись,
достойную, но краткую – такую,
чтобы с шоссе ездок успел прочесть:

Цинтии златой
здесь схоронен прах,
Анио-река,
у тебя в гостях.

И не смейся над сном,
с того света сквозь честную дверь прилетевшим.
Сон, который сквозь честную, точен.

Ночью мы бродим кто где,
ночью – отпуск теням-арестанткам,
даже трехглавый урод спущен с загробной цепи.
А рассветет – и пора
обратно к летейским болотам.
Такой распорядок у нас.

И паромщик сверяет по списку
поголовье лодки своей.

Будь покуда чей хочешь: скоро достанешься мне,
только мне. И тогда
тесно кости с костями сплетем".

После этих обид и упреков
сквозь объятья мои
вырвалась тень.

КОНСТАНТИНОС КАВАФИС

В ОЖИДАНИИ ВАРВАРОВ
(перевод Михаила Гаспарова)

\- Отчего народ в перепуге? \- Идут варвары, скоро будут здесь. \- Отчего сенаторы не у дела? \- Идут варвары, их и будет власть. \- Отчего император застыл на троне? \- Идут варвары, он воздаст им честь. \- Отчего вся знать в золоте и каменьях? \- Идут варвары, они любят блеск. \- Отчего ораторы онемели? \- Идут варвары, они не любят слов. \- Отчего не работают водопроводы? \- Идут варвары, спрашивайте их. \- Отчего все кричат и разбегаются? Весть с границы: варвары не пришли, Варваров вовсе и не было. Что теперь будет? С варварами была хоть какая\-то ясность.

никакого
ковида
не существует
пока
ты
сам
от него
не умираешь

точно так же
не существует
никаких
бомбардировок

и вообще
смерти нет

23.08.22
Герман Лукомников

асе анистратенко

слышу голос из далёкого оттуда,
электрички пересвист одноколейный.
это пенье беззаботного катулла,
за каким-то чёртом взятого в никнеймы.
никого ещё он сипло не оплакал,
не изведал дно покорного фалерна.
всех и слов на языке - "надысь", "однако"
и "намедни". это образность, наверно.

весь и гнев - о том, что фурий и аврелий
не ему, красавцу - цезарю давали.
всех и песен - что вчера под утро пели
в тибуртинском дымоблёваном подвале.
лет - за тридцать, а прописка - под ливорно,
стих - язвительный, стремительно-короткий,
и судьбы слепой насмешливое порно
не закончилось кинжалом в подворотне.

заспивай мени про образ острой брамы,
про кровавый лепесток монте-кассино.
все потомки незамеченного клана
у тебя благословенья попросили.
стебель розы навсегда зубами стиснут.
перекушен провод смертного накала.
а последнее - про лесбию и птичку -
не надейся, не поделка никакая.

Семен Кирсанов «Смерти больше нет»

*Смерти больше нет.
Смерти больше нет.
Больше нет.
Больше нет.
Нет. Нет.
Нет.

Смерти больше нет.
Есть рассветный воздух.
Узкая заря.
Есть роса на розах.

Струйки янтаря
на коре сосновой.
Камень на песке.
Есть начало новой
клетки в лепестке.
Смерти больше нет.

Смерти больше нет.
Будет жарким полдень,
сено — чтоб уснуть.
Солнцем будет пройден
половинный путь.

Будет из волокон
скручен узелок, –
лопнет белый кокон,
вспыхнет василек.
Смерти больше нет.

Смерти больше нет!
Родился кузнечик
пять минут назад –
странный человечек,
зелен и носат:
У него, как зуммер,
песенка своя,
оттого что я
пять минут как умер…
Смерти больше нет!

Смерти больше нет!
Больше нет!
Нет*.

1966

ХАЙНЕР МЮЛЛЕР
(Перевод Владимира Колязина)

*в зерцале моего распаханного тела до самой середины Перед операцией что жизнь мою спасла Но для чего ребенка супруги ради Позднего произведенья с мотором в полмашины учиться жить дышать Жевать Не задавать вопроса висящего на кончике языка К чему Смерть это самое простое Умереть способен каждый идиот

Наконец-то я привыкла жить с войной
как некоторые привыкают жить с мужем-алкоголиком
или сестрой-наркоманкой
утром первая мысль как обычно больно кольнет в сердце
но потом идешь умываться и тебе нравится запах мыла
рыхлый радостный запах лаванды
неизвестно как до сих пор существующей в нашем мире
вместе с солнечными затмениями
подросшими птенцами чаек
все еще плывущими в небе облаками
все еще плывущими какое счастье.

Фиделио

Заседание начинается, всё шуршит,
Свидетелей выводят и вводят новых,
Второпях выносится приговор,
Обвиняемый превращается в осужденного.

Приговор приводится в исполнение,
Обычно при этом врач и начальник тюрьмы.
Родственников сюда не пускают.
Журналистов тоже сюда не пускают.
Сюда запускают осужденных, по одному,
Фиксируют плечи, щиколотки и запястья,
Дают покурить в последний,
Дают укол, дают переменный ток,
Осужденный превращается в медведя.

Родственники их обычно не забирают,
Хотя я знаю один исключительный случай:
Держат на даче, с охраной, там лес до краев.
Невостребованные расходятся по зоопаркам,
Цирковым коллективам, частным живым уголкам:
Неагрессивны, хорошо обучаются,
Ходят на задних, "мама" порой говорят.

(Женщину, переодетую в шкуру охранника,
вежливо усаживают в воронок.)

#мария_степанова

ПЛОХОЙ
жил я в ленинграде
городе большом
в городе-герое
рос я плохишом
не любил я родину
не любил людей
я ловил по крышам
сизых голубей
не для голубятни
не для разных дел
я живьем их жарил
и без соли ел
мясо голубиное
жженых перьев вонь
я любил оранжевый
медленный огонь
умер я подростком
утонул в неве
стал дурацкой песенкой
в чьей-то голове
3.10.2017

ЛЕОНИД ШВАБ
* За домом, за крыжовником любым Белел макет Европы дымчатого целлулоида, Как памятник разделу Польши.

Играла музыка из-под земли На случай расставания, друзья, И тополь напоминал садовника, И яблоко напоминало зеленщика.

В траве водились горностаи, На глинистых террасах блестели золотые монеты. Живая изгородь стояла насмерть, Как перед войной.

Мы и сами едва дышали, Мы ели сливы, как картофель, Прямая речь сводилась к псалмопению, Верхний слой почвы оставался прозрачным, ей-Богу.

На наших мускулах блестела роса, Земля была Месопотамией, Мы были один человек — очевидно, прославленный военлётчик — Без возраста, без предчувствий.