Примечательная особенность, наблюдаемая мной в людях верующих, любящих Бога, в способности некоторых из них совершенно не привязываться к этой жизни, а потому не иметь вообще страха смерти. В неподдельной простоте своей они могут вторить словам апостола Павла: «для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение». Мысль, которая возникает у меня при таком наблюдении: «достижима ли свобода выше этой?»

Примечательно также, что это качество гармонично уживается с любовью ко всякой форме жизни и заботой о ней в постоянном труде. Нет ничего особенного в способности расстаться с тем, на что не было затрачено усилий. Но любовь, в отличие от привязанности, не способствует страху потери, поскольку ничего себе не присваивает.

Акценты

«Моё познание, дабы считаться истинным, должно соответствовать своему объекту. Однако я способен сравнить объект с результатом своего познания только путем познания. Следовательно, мое познание должно подтверждать само себя, что, конечно, далеко от того, что требуется для истины».

Если истина – это соответствие мысли предмету мысли, то, по Канту, такая «истина» непостижима. Мы воспринимаем мир не таким, какой он есть, а таким, каким его нам преподносит наше сознание.

Задолго до Канта о принципиальной невозможности достоверного знания говорил Соломон:

«Когда я обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, и среди которых человек ни днем, ни ночью не знает сна, – тогда я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого».

Истина не может быть предметом или целью ни онтологии – области знаний о сущем, ни даже эпистемологии – науки о том, что из себя представляет знание. Если и рассматривать истину в рамках оформленного знания, то она скорее обнаружима в аксиологии, в предмет которой входят этические и эстетические ценности. Однако указанные ценности ярче всего проявляются не в научных исследованиях, а в разрезе историй и жизни конкретных людей: ничто не вдохновляет так, как личный пример, являющий красоту в благородстве, творчестве, борьбе, преодолении и т.д. Думаю, не случайно Библия практически не уделяет внимания вопросам онтологии, изобилуя при этом биографиями своих героев, а также поэзией, песнями и стихами.

Блестяще выразил близкую мне интуицию выдающийся католический богослов Ханс фон Бальтазар:

«Отсутствие красоты приводит к отказу от добра, отступлению от истины и забвению бытия: добро перестает быть притягательным, этика без красоты превращается в морализаторство».

Акценты

«Здравый смысл — это сумма предубеждений, приобретённых до восемнадцати лет».

Цитату выше приписывают Эйнштейну, однако посыл её заслуживает внимания независимо от авторства. Действительно, всякая личность есть совокупность убеждений, заложенных в детстве и юности. Я бы даже сказал, что убеждения существуют прежде личности, предшествуют ей и фундируют её: представить себе личность без убеждений невозможно. При этом никто не выбирал среду и все те условия, в которых его убеждения формировались и испытывали на себе их определяющее влияние. Заложенные воспитанием и внешней средой они формируют характер, склонности, взгляды, ценности и многие бессознательные паттерны поведения, что в совокупности определяет судьбу и уклад всей жизни человека. Напрашивается вопрос: за что мы несём ответственность? Ответственны ли мы за свою судьбу, и если да, то почему?

На мой скромный взгляд, свобода человека, а вместе с ней и ответственность, проявляются в весьма ограниченной, но оттого не менее важной, области выбора. Эта область определяется доступным нам спектром сознательных реакций на то, что с нами происходит. Проще говоря, мы властны лишь над своим отношением к тому, что мы переживаем, но не над тем, что мы переживаем. Поле нашего выбора составляют потенциально разные, вплоть до полярности, оценки происходящего, аналогичные суждения и выводы, которые мы можем делать, различные эмоции, которым мы потворствуем либо сдерживаем.

На определенном этапе предметом оценки выступают те самые убеждения, обусловленные внешней средой, как и сама эта среда, и неизбежные последствия их в виде наших привычек и поступков, достижений и провалов, побед и поражений, пороков и добродетелей. Оценить всё перечисленное отдельно друг от друга мы просто не вправе, вся эта данность целиком апеллирует к нашей свободе, выступая своего рода испытанием, проявляющим нас. По сей причине всё в жизни – испытание: и то, что нам нравится, и то, что нас огорчает, и достаток чего-либо, и недостаток, как успех, так и неудачи. В аспекте морального выбора, в котором одном свободен человек, важна не сама эта данность, а то, как мы себя с ней соотносим: позволим ли мы судьбе лишить нас воли к добру, честности, рассудительности, скромности, благоразумия, великодушия, мужества, любви, веры… или нет.

«Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни» (Пр. 4:23)

Акценты

Бог может сказать мне: «Я сужу тебя твоими же устами. Ты дрожишь от отвращения к собственным деяниям, когда видишь их в других людях».

Людвиг Витгенштейн

Акценты

Богат не тот, кто имеет много в данный момент, а тот, кто способен умножать и преумножать имеющееся до избытка в стратегической перспективе. Человек с мышлением «бедного» останется таковым независимо от того, сколько он имеет сейчас. Одним из ярких подтверждений сказанному служит биография Майкла Кэрролла, мусорщика из Великобритании, который выиграл в лотерею 12 млн долларов, потратил эти деньги за 7 лет и вернулся на свою прежнюю работу.

Разграничение богатства на материальное и духовное ввиду указанного критерия имеет мало смысла, важно лишь, какой стратегии служит наш избыток: материальное вполне может послужить духовному, а духовное нередко привлекает материальное; и то, и другое может навредить, и то, и другое может быть полезным. В этом смысле каждый человек призван к богатству и развитию своих дарований: верный в малом и во многом будет верен, и «кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь» (Лк. 8:18). Между тем всякое богатство связано с отказом от себя в той или иной форме. Сначала это отказ от сиюминутных «хотелок», подчинение себя дисциплине, затем – инвестирование приобретенного, риск. Но ключевая форма отказа от себя связана с решением проблемы одиночества; то, как именно эта проблема решается человеком, характеризует его по существу.

Одиночество – спутник богатства, а предельно богатые люди предельно одиноки: большинство контактов с ними сводятся к вопрошанию их атрибутов без обращения к их личности. В случае духовного богатства – то же самое. В отсутствии же глубоких связей с другим человек теряет и себя: в одиночестве нет никого, кто обращается к человеку и тем самым его актуализирует, напоминает ему о различии между им и другим, поэтому «Я» такого человека, его индивидуальность и самость меркнут за невостребованностью.

Очевидно, что потеря «Я» предполагает прежде его обретение, выковывание в сложных условиях и в труде, за которыми, как правило, и следуют материальные или духовные блага. По сей причине «Я» и сами эти блага отождествляются в сознании человека: где сокровище наше, там и сердце наше. Это, в свою очередь, создает иллюзию взаимодействия и общения с теми, кому интересны эти блага. В эту иллюзию совсем не трудно и даже хочется верить, но в таком случае человек рискует, обладая всем, лишиться главного – субъектности, которая растворяется во внешней атрибутике и антураже успеха.

Человеку нужен некто, вносящий дисгармонию в отношения между им и окружающим миром, вырывающий его из психологической зоны комфорта и тем самым «оживляющий», побуждающий к совершению выбора – главного элемента свободы и субъектности. Решающим стратегическим значением здесь обладает выбор в пользу инвестирования себя в отличие от инвестирования своего и для себя; такой подход предполагает перманентную глубокую эмпатию ко всем и к каждому (условно – к ближнему), когда я начинаю видеть себя в другом и больше нигде, чтобы служить ему от всего сердца. Мое «Я» растворяется здесь также, как и в первом случае, с тем лишь отличием, что здесь оно умирает, чтобы возродиться в большей силе. Ведь если «пшеничное зерно, упав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24).

Акценты

*Тот, пред Кем, Незримым, зримо
Все, что в душах у людей.
Тот, пред Кем проходят мимо
Блески дымные страстей, –

Кто, Неслышимый, услышит
Каждый ропот бытия,
Только Тот бессмертьем дышит,
В нераздельно-слитном Я.

Тот, в Чьем духе вечно новы
Солнце, звезды, ветер, тьма,
Тот, Кому они – покровы
Для сокрытого ума, –

Тот, Кто близко и далеко,
Перед Кем вся жизнь твоя
Точно радуга потока, –
Только Тот есть вечно – Я.

Все закаты, все рассветы
В Нем возникли и умрут,
Все сердечные приметы
Там зажглись, блистая – тут.

Все, что здесь, проходит мимо,
Словно тень от облаков.
Но очам незримым – зрима
Неподвижность вечных снов.

Он живет, пред Кем проводит
Этот мир всю роскошь сил,
Он, Единый, не уходит,
В час захода всех светил!*

К.Бальмонт

Акценты

Ценность незнания

Существенное, что отличает человека от машины – осознание своего незнания, принципиально непреодолимого. Всякое знание имеет свой ограниченный предмет, незнание же принципиально неограниченно. Там, где заканчивается способность к постижению и суждению, в области, в которой невозможны ни положительные, ни отрицательные утверждения, сокрыто нечто, совершенно лишённое смысла, значения и назначения, коими обладают вещи, слова и явления мира. В этом же заключается ценность незнания, ибо оно сообщает нашей интуиции свою никчемность, неприложимость к чему-либо, делится этими свойствами с нами и, таким образом, делает нас свободными. Более того, не имея в себе никакого смысла, не содержа его в себе ни актуально, ни потенциально, незнание – единственное, что наделяет смыслом всякий смысл, ибо там и постольку, где и поскольку все уже познано или может быть познано, ничего не имеет смысла.

«И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь» (Екклесиаст)

Принято считать, что скорбь, о которой говорит здесь Соломон, есть результат глубокой рефлексии мудрого человека, лучше остальных представляющего себе убогость и проблемность мира. Но вряд ли я ошибусь, если придам его словам дополнительную, на первый взгляд поверхностную, коннотацию: умножение знаний само по себе есть умножение скорби. Это наиболее очевидно сегодня, в век информации и тотальной цифровизации, когда скорбит человек в человеке, лишаясь остатков самости.

«Человек есть нечто, что необходимо преодолеть» – пророчествовал Ницше. Трудно сказать, был бы доволен великий имморалист таким «преодолением», когда человек затмевается на фоне своих атрибутов, из которых «знание» затмевает лучше и надёжнее остальных. Интересен не человек, интересны его компетенции, которые машина совсем скоро заменит с лихвой. А пока не удивительно, что самые горделивые и надменные люди – те, кто мнят себя знающими что-то. Даже премудрый Сократ, который «знает лишь то, что ничего не знает», не упустит случая выделиться на фоне других, отмечая, что «другие не знают и этого». Мудрый Соломон, возгордившись, растеряет свою мудрость и впадет в язычество. Проницательный Ницше, автор полюбившейся миру максимы «падающего – толкни», буквально обезумет под конец жизни. Сократ и вовсе покончит с собой. Чем эти великие мужи заслужили такой бесславный конец своего жизненного пути? Хочется верить, что служа уроком всему миру, бесславие это обернется им во славу.

«Знание надмевает, а любовь назидает. Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать. Но кто любит Бога, тому дано знание от Него» (ап. Павел)

Лишь относясь к знанию, как к тому, что дано (подарено) незаслуженно, что не принадлежит мне и не может принадлежать принципиально, человек способен помнить о своем незнании и сохранять кроткий, смиренный нрав, служащий основанием для всякой эпистемической добродетели.

Акценты