Этими именами мир московской архитектуры Сайгиной далеко не исчерпывался. Случалось, что она просто дарила темы, поскольку нельзя объять необъятное, и одного «нашего Фёдора Осиповича» хватило бы на несколько жизней. Добавлю сюда готовность Л.В. делиться не только знаниями и содержимым своих архивных папок, но и полезнейшими контактами, без которых не было бы никаких моих книжек о Соловьёве; ни первой, ни второй.

Здесь надо пояснить, что до встречи с Л.В. у меня имелся печальный опыт общения с «великими». Интересовался у них я всё тем же, очевидно: биографией героя своей диссертации. Не называю фамилий, но отвечено мне было в одном случае: «я не занимаюсь генеалогией»; в другом: «всё есть в моих книгах».

Л.В. наоборот протестовала, когда я уже годы спустя пытался называть её своим учителем; она предпочитала говорить: «мы — друзья».
Если учитывать разницу не только в возрасте, но и в понимании жизни, профессиональной эрудиции и многом прочем, эта дружба была настоящим подарком судьбы.

Спасибо, судьба

Все это потрясающе, но не это (или не только это) главное. Главное — щедрость, которая шла у Л.В. рука об руку с удивительной мудростью, позволявшей легко (так казалось, по крайней мере) принимать случавшуюся неблагодарность. А также прощать ближним глупости, вольные и невольные…
Не опасаясь трюизмов, надо сказать, что Л.В. была воплощением интеллигентности и такта. В застолье она признавала только водку, со ссылкой на профессора Гращенкова, скептически смотревшего на возможности советского виноделия.

Но вернемся к щедрости.
Собирая в течение десятков лет материал по Шехтелю, Л.В., естественно, накопила немало информации и о многих его коллегах-современниках. Из таких «побочных» досье выросли, в частности, написанные нами совместно статьи о Н.С. Курдюкове и И.С. Кузнецове (о последнем потом удалось сделать даже две книги — благодаря организаторским способностям Л.В. и упорству внучки архитектора).

?

В продолжение темы надо сказать, что снег, засыпавший с утра майскую зелень, как раз к полудню перешел в дождь, чтобы потом опять перейти в мокрый снег — когда Л.В. уже повезли на Митинское…
Речь, однако, о другом.

Я отчётливо помню тот момент, хотя год забылся (2005-й? 2006-й?). Большая комната на третьем этаже бывшего особняка Талызиных, которую занимал тогда ещё существовавший Отдел истории отечественной архитектуры ГНИМА имени А.В. Щусева. Я — мало что смыслящий аспирант Строгановки, придумавший писать диссертацию о С.У. Соловьёве и направленный «к Сайгиной» (кем? возможно, М.Г. Рогозиной, поскольку фототека была первым музейным «шлюзом» для сторонних исследователей).

В комнате было несколько рабочих столов, заваленных папками, книгами и т. п., плюс сакраментальный «чайный уголок»; в общем, атмосфера самая творческая.
Не сомневаюсь, что робость моя, особенно проявившаяся при попытке объяснить цель своего визита, выглядела трогательно. Да, я читал биографический словарь Нащокиной и статью Лисовского, но этого мне показалось мало и хочется понять, что Соловьёв был за человек.

«Это был замечательный человек!» — такой была одна из первых фраз, услышанных мной от Л.В. В том, что эта характеристика блестяще подходит ей самой, я убедился довольно скоро.
Не представляю, кто мог бы столько же рассказать о Москве рубежа XIX—XX вв. (далеко не только в плане архитектуры), а энциклопедию знаний о Шехтеле она просто держала в голове.

?

Ушла из жизни Людмила Владимировна Сайгина.
Коллеги из Музея архитектуры, где она проработала практически всю жизнь, напишут хорошие слова.
Останутся книги, воспоминания и, конечно, любовь. Но и чувство невосполнимой утраты останется тоже.
Простите и прощайте, дорогая Л.В.

Итак, истины искусства не существует. Поскольку не существует объективного судьи, знающего все обстоятельства, технику искусства, тайны новаторства, ответственность сторон, и хронологию. Мы одиноки в этом лабиринте впечатлений, датировок и адресов.
Книга об искусстве может быть только источником фактов, новых имен и указаний, какой именно собор вам следует посетить. Это не мало. Но это не источник истины, это лишь сюжет, нарратив. В лучшем случае это конгениальное литературное произведение, поэма. И лучший пример – это «Образы Италии» Павла Муратова.
Продолжение следует.

Думал над этим текстом, что в нем не так.
Нашёл, кажется.
История архитектуры не отвечает на вопрос, что хорошо, а что плохо. Истина, к которой стремится историк (и архитектуры тоже), не в оправдании или дискредитации каких-либо произведений и художников.
Конечно, истина не в дрязгах и амбициях художников. Но эта истина и не в указании, какой памятник посмотреть. Есть отдельный жанр, называется «путеводитель»; есть профессия «экскурсовод»; есть прекрасная книга эссе Павла Муратова (лучшая на русском на эту тему), она может служить как раз путеводителем. Но все вместе это имеет очень слабое отношение к истории архитектуры, правда.

Жолтовский не был современным архитектором и, по всей видимости, не стремился им стать. Но потому и естественнее выглядит его образ, запечатленный в прошлом. С каждым днем мы становимся дальше от живших когда-то, от их слов и мыслей; все труднее понять их мотивы и чувства, оценить их риски. Вероятно, многого мы уже не узнаем. Но это не значит, что не стоит пытаться.

Илья Печенкин, Ольга Шурыгина. Иван Жолтовский. Опыт жизнеописания советского архитектора

Фото: И. В.Жолтовский в своем кабинете. Конец 1950-х гг. Частное собрание