Я умер, умрите и вы.

#ало_накалякал
шелк
комм: Пекин/Баодин, династия Мин, PG, и... Китаефилы, я буду рад выслушать все замечания, ибо... Я пытался, но в материале я все еще очень плаваю.

Точным росчерком кисти на холсте рождаются символы, распускаются цветы и заводят свою песнь чернильные птицы. Изгиб запястья не дает кисти нарушить свой ход, нанести и лишней капли на полотно, и каждый взмах – равен движению клинка в бесконечно долгом бою. Пекин кажется слишком сосредоточенным и отстраненным, но все это – лишь иллюзия. Он слышит, он видит, чувствует малейшее движение в комнате вокруг себя. Всегда сосредоточенный, вышколенный временем и пережитой болью, сотнями лет страданий и битв. Его город стоит на его крови, его года – давно перевалили за тысячу, и ежели кто-то спросит, сколько же лет ныне достопочтенной столице, Пекин вряд ли сможет дать точный ответ.

- Господин… - слышится тихое рядом, но Чжоу Бэйцзин остается недвижим. Его прекрасное ханьфу с круглым воротом, как дань династии Мин и символ ухода династии Сун, легко играется шелками с ворвавшимся в комнату осенним ветром, и улыбки не цветет на тонких губах, как распускаются цветы под рукой настоящего мастера.

- Этот не может удовлетворить твоим просьбам сейчас, баобэй, - шелестит хрипло столица, прикрывая черные, словно беззвездная ночь глаза, - оставь их до должного часа.

Баодин лишь смиренно опускает голову, заправляя за нежное ушко пряди длинных смолистых волос. Молчаливо внимает своему императору, опуская пушистые и длинные ресницы, пряча скромный взор бездонных очей. Пухлые губы в улыбке робкой растягивает, опускаясь на твердые полы рядом со своей столицей, собирая шелк одежд к себе ближе. Ханьфу его, расписанное цветущей сливой, облаком мягким стелется рядом, пряча под слоем одежд стройное и поджарое тело, что ласкал император их совместными ночами.

Сладко в горячке той, страстно и горячо, пускай и нежен был император с ним всегда. Молчалив, сосредоточен, невообразимыми своими кистями рук талантливо любовника доводя до тихих задушенных стонов, до красивых изгибов поддающегося молодого тела, до сводящих судорог в ногах, до поджимающихся на узкой и маленькой стопе пальчиков. Баодин краснеет робко, ловя себя на мыслях постыдных, совсем к моменту не подходящих. Воспоминания голову кружили, пьянили не хуже горячего вина, и юноша аккуратно ложится рядом со своим императором, устало и стыдливо прикрывая глаза. Не смеет речами своими отвлечь столицу более, вслушиваясь в его тихое дыхание и любуясь абрисом точеным поджатой челюсти. Пекин волос не распускал даже в моменты их единения, их грешной любви, и Баодин никогда не позволял себе до них дотронуться, доверительно заколку снимая лишь со своих.

Убаюканный стуком капель осеннего дождя, парящими движениями кисти в руках его императора, давшему ему силу и оружие, давшему ему шанс защитить себя, укрепившему его стены, Баодин и не замечает, как ласковые путы снов окутывают его истерзанный мыслями разум.

Должный час пробивает скоро совсем, и Пекин аккуратно откладывает кисть в сторону, обращая взор смолистых глаз на заснувшего рядом любовника. Красивого в свете утренних солнечных лучей, пробивавшихся сквозь дождевые облака. Нежного, преданного. Тянется аккуратно к расслабленному сном лицу, и замирает в миллиметре от него, не разрешая себе дотронуться. Тревожить не желает, когда сердце израненное, в трепете сжимается от чудесной картины, расстелившейся перед ним. Его юный любовник заснул на рукаве его дорогого ханьфу, но столица не мог ждать также сильно, как не мог разбудить. Хмурит густые темные брови, обводя взглядом тишину комнаты. Решение находит и не медлит с исполнением, отсекая шелк своего рукава, поднимаясь с мягких подушек.

Слухи о его непотребном виде несет ветер через Китай, рождая легенду.

Он смотрел на эти кольца на тумбе в своей спальне, пока его длинные и стройные ноги обнимали крепкую шею Сергея, а внутри было горячо и мокро, сильно и хорошо.

Заталкивает побольше картошки в рот, набивая его до предела, с трудом пытается прожевать, смаргивая скопившиеся в уголках глаз слезинки от излишнего давления на небо.

Сережу всегда умиляло, как плакал Данила во время минета.

Проглатывает картофельную массу, едва ей не давясь, и судорожно стискивает стаканчик с колой, стоит только стуку последнего тяжелого перстня раздаться столь оглушительно громко. Алый румянец помадкой ложится на бледные щеки, и Московский смеется, обмахиваясь раскрытой ладонью.

- Пиздец картошка острая… - улыбается нервно, все крепче сжимая коленки и облизывая соленые губы. Магнитогорск смотрит непонимающе, косясь на наклейки на упаковке и не замечая там ничего об остроте. Хватает последний завалявшийся в углу кусочек, отправляя его в рот, готовый уже разнести кассу в дребезги за то, что Московскому дали не тот заказ, но успокаивает свой пыл, понимая, что картофель совсем не острый. Вопросительно поднимает брови, задавая немой вопрос и заставляя Данилу краснеть только сильнее.

- Ну или тут жарко, хули… - мямлит блондин, не в силах перестать бросать взгляды на перстни.

- Мы под кондиционером сидим, ты ок вообще? – удивляется Татищев, принимаясь за недоеденный бургер и всего в несколько укусов отправляя его в свой желудок. Улыбается, слизывая крошки с ладоней и не прекращая сверлить взглядом окончательно смущенного Московского, цепляясь за дюже знакомый блеск в глазах. Щурится слишком уж подозрительно, замечая бросаемые Данилой взгляды, и лихорадочно соображая: этому мажору так не понравились кольца? Он носит их довольно давно и прежде Химки никогда не жаловался, ведь в постели он всегда старается их снимать, дабы не сделать больно и… Внезапное осознание бьет по голове тяжелым молотком, вызывая целый салют эмоций внутри. Пинком раздвигает плотно стиснутые колени, беспардонно заглядывая под стол и замечая топорщащуюся ширинку дорогих джинс. Улыбается паскудно и самодовольно, двигая колечки по столу и подмечая, как вздрагивает от каждого звука нахальный мажор.

- Ебать ты конченый… - поддевает красного как рака Московского, крутя одно из колец в пальцах. Надевать обратно не спешит совсем, жадно ловя каждую реакцию и совсем не испытывая осуждения к Химкам.

- Заткнись, - шипит разъяренным котом Данила, не отрывая взгляда от окна рядом и громко пыхтя, сводя колени обратно. Какой стыд.

- Ну что мы стесняемся, это естественно, - не унимается Магнитогорск, собирая перстни в кулак и убирая их в карман спортивной куртки, а не надевая их обратно, - у тебя всегда должно стоять на меня, сучка.

- Я не буду трахаться с тобой в туалете ебанного вкуса очка, - рычит в отчаянии Данила, крепко зажмуривая глаза. К счастью, его парень был чересчур изобретательным, когда это было нужно.

- Как насчет ощутить вкус очка в твоей машине?

Химки переводит за придурка напротив слишком возражающий и осуждающий взгляд, но рта своего не открывает.

Стонет так сладко, зажимая рот ладонью и отчаянно краснея, когда его нежных складок касается проворный язык.

Благодарит всех причастных к тонировке на его машине, припаркованной на людной остановке возле треклятой забегаловки.

Кончает в ладонь Сергея, капая слезами на белую кожу сидений. Зависает прочно и надолго, наблюдая за белесой каплей, стекающей от запястья к локтевой ямке.

- Возьмешь еще одну палочку в рот? Соленая, как любишь.

- Пошел нахуй, - рычит Химки, но подползает ближе. Соленый и не острый – его самый любимый картофель фри.