Ну а дальше нитка стала раскручиваться сама. На работе мой менеджер предложил поработать не над компенсацией слабых сторон, а над усилением сильных сторон — например, вложиться в развитие лидерских качеств, навыков слушания и внимания к собеседнику. Я сходила на несколько сессий к профессиональному коучу, а потом и вовсе записалась на полный курс обучения коучингу. (Здесь мне изрядно помогло то, что до старта обучения я и знать не знала, что коучами в России себя теперь называют буквально все подряд, включая выгоревших инвестбанкиров, астрологов, тарологов, доминатрикс, специалистов по дыханию маткой, банных терапевтов, доул, массажисток, маникюрщиц и, конечно же, армии переучившихся сейлзов с выраженными психопатическими тенденциями. ?‍?)

И прежде чем я конкретно охренела от этого сообщества, я успела проникнуться процессом коучинга и тем как во время сессии у клиента меняется выражение лица, голос, осанка, дыхание, энергия в целом.

Кроме того, меня заинтриговало странное соседство инструментов когнитивно-поведенческой терапии (классический коучинг — это именно она, а не прочистка мозгов от Тони Роббинса и не порка от доминатрикс), открытий нейробиологии и практик майндфуллнесс.

Точнее так: сначала я просто стала замечать, что все, что я знаю из этих разных областей знания как-то между собой пересекается, а потом я поняла, что это не совпадение, а постепенно собирающиеся воедино части одного целого. И если моя цель состоит в том, чтобы найти ответ на вопрос как вообще жить, то почему бы мне не использовать ответы, которые на этот вопрос давали вообще все: и нейробиологи, и опытные практики медитации, и дзен-буддисты, и философы, и психоаналитики, и гипнотерапевты, и физиологи, и даже мастера айкидо и кунг-фу (моя новая страсть).

Я могу брать любой из существующих ответов и проверять его на прочность, исследуя то, насколько этот ответ соответствует моим представлениям о мире (все же науку я пока отменять не готова) и подходит лично мне на данном этапе жизни.

Понимание этого факта совершило революцию в моем сознании: как будто раньше я пыталась смотреть на мир через замочную скважину, а потом заметила, что эта замочная скважина вообще-то вырезана в настежь раскрытой двери.

В выходные я сделала здесь тройной каминг-аут и рассказала о том, что за последний год я получила профессиональную сертификацию специалиста по рейки-медитации, обучилась на профессионального коуча и попробовала гипнотический транс. Я задала вопрос о том, будет ли вам интересно почитать об этих вещах — и больше половины из тех, кто принял участие в опросе, ответили утвердительно. Спасибо вам!

Но прежде чем я начну писать о каждой из этих вещей в отдельности, я бы хотела рассказать о том, как так вообще получилось и ответить на повисший в воздухе вопрос “Не поехала ли ты там башкой, Олян?” ?

На самом деле все очень просто. Я очень сильно люблю учиться и все время чему-то учусь. Без новых знаний и нового опыта я чувствую, что буксую и стою на месте, начинаю скучать и раздражаться и, как следствие, становлюсь крайне неприятным человеком.

В последние несколько лет из-за эмиграции и смены профессии я очень интенсивно училась максимально прикладным вещам и новым хард-скиллам. Где-то год назад, когда я добилась своих целей в этой сфере, я подумала, что могу позволить себе некоторую передышку. Ну и чего греха таить, я настолько офигела от темпа и обстоятельств, в которых мне пришлось входить в новую профессию (эмиграция, пандемия, война), что передышка стала для меня абсолютной необходимостью.

Так что в прошлом сентябре я выдохнула и пообещала себе, что в ближайший год вместо учебы я потрачу свое свободное время на глобальное исследование того, как вообще жить.

Формулировка была намеренно абстрактной; я вообще люблю, когда большие жизненные цели на год или два звучат крайне неопределенно и непонятно (к слову, вторая большая цель на этот год звучит как “вылезти из-под камня”). Понимаю, что кого-то такой подход может сбить с толку и запутать, но лично я люблю его за возможность максимально широко и глубоко исследовать интересную мне тему. Ну и плюс, когда начинаешь с абстракции и подробного изучения проблемы, результаты исследования, как правило, оказываются такими, какие и представить себе изначально было невозможно.

Моя самая любимая часть этого исследовательского процесса — это момент, когда посреди полного хаоса и замешательства по поводу предстоящего решения крайне абстрактной задачи, вдруг удается ухватиться за какую-то нитку и начать за нее тянуть. ?

В моем случае такой ниткой стал коучинг. Дело в том, что в моем окружении было несколько людей, в разное время и в разных странах обучившихся на профессиональных коучей. И всех этих людей (к слову, не знакомых между собой) объединяет одно удивительное для меня качество — им удается быть очень собранными и очень расслабленными одновременно. Я посмотрела на них и решила, что тоже так хочу. ?

Продолжение

Эту историю любят приводить в качестве примера того, что позитивное подкрепление часто бывает гораздо более эффективным и выгодным, чем негативное — мол, поощряйте хорошее поведение, чтобы получать больше хорошего поведения. В целом такого принципа придерживаются хорошие менеджеры, которые делают выбор в пользу лидерства без токса (и если вы когда-либо работали с таким руководителем, вы знаете, насколько исцеляющим, терапевтичным и дающим веру в свои силы может быть такой опыт).

Но меня как дизайнера эта история вдохновляет еще и как любопытный пример дизайна общественных отношений. По большому счету, проблема, с которой столкнулся полицейский Уорд Клэпем, — это типичная задача для дизайнера.

Вот есть, казалось бы, нерешаемая проблема — “люди боятся полицейских”. Как это можно изменить? Как устроить общественные отношения так, чтобы люди начали доверять полиции? Как решить проблему недоверия полиции так, чтобы заодно снизить преступность? Как вообще должны быть устроены общественные отношения в городе? Как в этом может помочь бизнес и частные инициативы? Решая такую проблему, можно вбухать бешеные тысячи в рекламу службы в полиции, а можно — выписать подростку в велосипедном шлеме “хороший талон” и билет в кино за хорошее поведение.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении сложно не заметить и недостатки решения, предложенного Уордом Клэпемом. Если отбросить фасад “креативного решения” и приманку в виде билетов в кино, станет понятно, что Клэпем вообще-то придумал систему двойного полицейского надзора, в которой полицейские получают право постоянно вмешиваться в общественные отношения и частную жизнь людей. И если при обычной системе люди могут худо-бедно избежать контакта с полицейскими (и государством в их лице) просто будучи хорошими гражданами, то в системе Клэпема опции избежать столкновения с государством просто нет: его всевидящее око постоянно присутствует в жизни граждан, пристально следит за ними, оценивает, кого наградить, а кого наказать, и регулярно заявляет о своем присутствии. Деться от него некуда.

Наконец, любопытно, что Клэпем попытался решить проблему, проигнорировав ее первопричину. Весь если задуматься, люди боятся полицейских не потому, что их появление на улице является предвестником проблем, а потому, что полицейские наделены особой властью ограничивать свободу граждан и регулировать их поведение. То есть страх перед полицейскими возникает из-за неравных позиций и дисбаланса сил в этих отношениях. С этой точки зрения, Клэпем, добавивший полицейским лишних полномочий, не решил проблему, а сделал ее только хуже.

Прочитала об очень интересном и вдохновляющем эксперименте, который провели в Канаде в нулевых. Полиция города Ричмонд рядом с Ванкувером решила не только выписывать людям штрафы за нарушения, но и награждать их за хорошее и желаемое поведение.

Все началось с того, что полицейский Уорд Клэпем обратил внимание на то, как к нему и его форме относятся окружающие. На улице при виде полицейского дети разбегались в стороны, а от местных школьников Клэпем как-то услышал, что “полицейские — это охотники”, которые “сидят в засаде, а потом выскакивают и нападают на людей”, “сажают маму и папу в тюрьму”. Было очевидно, что дети не доверяют полиции и боятся полицейских, потому что появление полицейского на улице чаще всего означало появление проблем.

Тогда Клэпем задался вопросом, как он может изменить ситуацию и построить позитивные отношения с местной молодежью. У него родилась идея добавить к полицейскому кнуту “полицейский пряник” — не только наказывать тех, кто совершает проступки, но и поощрять “хороших граждан”, которые не нарушают закон и делают хорошие дела.

Тем, кто переходил улицу по пешеходному переходу, не забывал велосипедный шлем, поднимал мусор, катался на скейтборде на специально оборудованных площадках и приходил в школу без опозданий, выдавали “positive ticket” — “хороший талон”, по сути отметку о хорошем поведении. Этот талон можно было обменять на еду, билеты в кино и другие развлечения (их спонсировал местный бизнес, со временем подключившийся к инициативе). К слову, люди далеко не всегда меняли “хорошие талоны” на билеты в кино — иногда сам факт получения похвалы за хорошее поведение был важнее возможности получить какую-либо награду.

Так или иначе, у людей появилась возможность получать реальные бонусы за хорошие дела. А полиция, в свою очередь, выиграла сразу в нескольких вещах: во-первых, наладились отношения с местным сообществом; во-вторых, появился способ сделать так, чтобы молодые люди больше не слонялись без толку по улицам (время от времени предаваясь мелкому криминалу), а вместо этого ходили в кино и занимались другими социально одобряемыми делами.

В течение десяти лет полиция Ричмонда выписывала местным жителям в среднем по 40 тысяч “хороших талонов” в год — в три раза больше чем штрафов (примечание в комментариях к посту).

За десять лет такого подхода уровень повторных преступлений в Ричмонде упал с 65% до 8%, уменьшилось количество смертей на дорогах и вдвое сократилась преступность среди молодежи. Это было не только эффективно, но и чрезвычайно дешево — по некоторым оценкам, чтобы добиться таких результатов с помощью традиционных методов, местным властям пришлось бы потратить в десять раз больше средств. Вслед за Ричмондом такие эксперименты стали проводить и в других городах — причем не только в Канаде, но и в других странах.

Продолжение

Неделю назад сходила на фильм «Барби». Вообще не собиралась про него писать, но я постоянно возвращаюсь к нему в разговорах с друзьями и знакомыми; видимо, есть в этом фильме что-то, выражающее дух времени. Давайте поговорим об этом.

Мое главное впечатление о фильме — о том, что «что-то здесь не сходится». Очень крутой продакшен и сет-дизайн, офигенный сторителлинг, уморительный Райан Гослинг в меховой шубе, Марго Робби катится по набережной на неоновых роликах, море розового, позитивная повестка о феминизме. И все равно какое-то странное послевкусие.

Порефлексировав над этим ощущением, я, кажется, поняла, что не так. Если задуматься, становится очевидно, что нет ни одной причины, почему этот фильм должен существовать. Это гомункул, выращенный в западной биолаборатории в пробирке.

Сложно представить себе сценаристов, которые напишут такую историю по зову сердца или от искреннего интереса к теме. Но легко представить себе профессиональных сценаристов, которые садятся и выстраивают убойный сторителлинг по заказу большой корпорации. В принципе, в этом явлении как таковом нет большой проблемы; в конце концов, есть море коммерческих кинопроектов, спиноффов, сиквелов, приквелов, фильмов, снятых по комиксам и видеоиграм, которые интересно и незашкварно смотреть, несмотря на то, что они созданы ради коммерческой выгоды. Проблема «Барби» в другом.

Проблема этого фильма в том, что он пытается казаться тем, чем он не является — феминистским гимном и арт-хаусным высказыванием. Его авторы ловко обходят острые углы, прикрываясь самоиронией, а самую главную проблему — несовременность куклы Барби и ее неадекватность ценностям изменившегося мира — переворачивают с ног на голову и делают движущей силой всего нарратива. Так Барби, оставаясь все такой же белой, стройной, богатой, привилегированной и пустой, якобы становится воплощением феминистских идей.

Здесь кажется важным отметить, что, конечно же, снять в 2023-м году фильм про Барби, не сказав ни слова про феминизм, было бы невозможно; как минимум, это было бы глупо и недальновидно. Но обратиться к несовременности Барби можно было бы другими способами — например, через постмодернистский оммаж этим обвинениям, мол, да-да, Барби белая, стройная, привилегированная и богатая, знаем-знаем, но мы сейчас не об этом.

Попытка сделать из Барби феминистскую икону навевает мысли об упражнениях по отмыванию репутации — таким полумошенническим пиар-схемам, к которым прибегают диктаторы, мрачные олигархи, коррумпированные чиновники и крупные корпорации, работающие в безнадежных с моральной точки зрения секторах экономики. Когда репутация испорчена настолько, что сделать с этим уже совсем ничего нельзя, остается разве что попробовать забить выдачу гугла рассказами о благотворительности и чудотворных деяниях… или легендами о розовом «троянском коне» и феминистском месседже, который он якобы несет.

Вот только если присмотреться к этому троянскому коню, то станет ясно, что проблема никуда не делась — Барби как была белая, стройная, богатая, привилегированная и пустая, так ей и осталась. И месседж она по-прежнему несет тот самый, за который ее было принято критиковать.

Моя недавняя находка и клад, к которому я регулярно возвращаюсь, — проект Internet History с подборкой очень странных фотографий.

Сайт ведет обычный офисный работник Даг Баттенхаусен. Он работает на скучной офисной работе, которая до такой степени ему осточертела, что он стал часами бродить по потайным уголкам интернета, собирая личные фотографии незнакомцев.

Больше всего Баттенхаусена привлекают изображения, которые люди загружали на фотосайты в доинстаграмную эпоху. Тогда идея о том, что ты можешь показать другим людям в интернете свои фотографии, значительно перевешивала мысль о том, что фотография непременно должна быть красивой и безопасной (такой, какую было бы нестыдно показать будущему работодателю, например). Интернет был молодым, резвым, большим и анонимным.

Фотографии той эпохи — это изображения, снятые любителями на пленочные мыльницы и допотопные цифровые камеры. Например, на трехмегапиксельную цифровую мыльницу Kodak EasyShare, которая по умолчанию оставляла на изображении ярко-желтый таймстемп.

Эти снимки отличает расфокус, неправильно сработавшая вспышка, поломанная композиция, нарочито неэстетичная и некрасивая картинка. Если принять за константу утверждение, что фотографии должны быть красивыми, то изображения, привлекающие внимание Баттенхаусена, — это антифотографии. Это визуальные отходы человеческой жизнедеятельности.

Именно эта одержимость “антиизображениями” делает подборку Баттенхаусена такой интересной и самобытной. В мире где нарциссическое расстройство стало эффективной стратегией выживания, а люди круглосуточно упражняются в стерильной самопрезентации и занимаются обсессивным кураторством собственного интернет-образа, такие изображения становятся глотком свежего воздуха и точкой соприкосновения с неотретушированной реальностью.

Разумеется, по качеству изображений Kodak EasyShare с ее жалкими тремя мегапикселями не может сравниться не то что с современными цифровыми камерами, но даже с камерами, которыми оснащены смартфоны. Мы живем в мире визуального; изображений стало гораздо больше, изображения стали повсеместными.

Но вот парадокс — изображений, которые могли бы попасть в подборку Баттенхаусена и занять свое место в “музее интернета”, сейчас стало намного меньше. Не потому что люди стали лучше фотографировать, а потому что люди стали строже отбирать то, что годится для публичного пространства. Даже случайные кадры, попадающие в подборки в жанре photo dump, — это все еще бесконечно безопасные изображения.

Большинство фотографий, которые Баттенхаусен мог бы отобрать для своего проекта в будущем, теперь навсегда остается в недрах смартфонов, в закрытых аккаунтах и в потайных уголках личных архивов.

Добро пожаловать в пластиковый мир.