Хохочу я как труп из могилы,
Я – невеста забытых богов.
Скоро выйдет из мрака мой милый
И найдёт мой бессмысленный кров.
Отравили мне жизнь полутрупы,
Птицы крови из каменных стран.
Мне осталось безумно и тупо
Пить в могиле холодный дурман.
Тот дурман, что ползёт с подземелий,
Что грубее, чем чёрная нефть,
Только трупы, в жару холодея,
Пьют его как последнюю весть.
Но придёт мой живой избавитель,
Бог исчезнувших в бездне миров,
Мой невиданный маг и целитель,
И я сразу восстану на зов.
Появлюсь на кошмарных планетах.
Буду плакать, играть и стонать.
И пугающим лающим смехом
Раны смерти в себе врачевать

(с) Юрий Мамлеев

Золушка

Гнилью пахнет солома прелая, чем-то крысы шуршат в углу...
А мне чудится платье белое, в нем кружилась я на балу,
Платье жемчугом все расшитое, пара туфель из хрусталя...
Говорят - извела всю свиту я, покушалась на короля...

Моя мачеха под присягою поклялась, что уж с детских лет,
По ночам я в лесах с бродягами до зари прогоняла свет,
Тьму сгущала и чёрной тенью я проникала в чужие сны,
Призывала в них невезение, отдаляла приход весны.

Я в темнице, в колодце каменном, в нечистотах вся и крови...
Но я слышу заветы мамины: фею-крестную позови.
И шепчу я слова заветные, вера в чудо моя крепка,
Пусть закончится все с рассветом, но... в бальной зале кружусь пока.

И среди всех красавиц признанных принц не сводит влюблённый глаз
Лишь с меня, для него я избрана небесами. Хоть в этот раз
Обману я судьбу жестокую...Эх, двенадцать на башне бьют!
Нам завещано так "пророками": коль ты ведьма - тебя сожгут.

И босая, толпой оплевана, я пройду к эшафоту путь.
Вдруг почудится, снова дома я, вся в золе, и очаг чуть-чуть,
Руки греет мне... а на площади вижу мачеху, двух сестёр.
Мыши, серые мои лошади... привезли меня на костёр.

Призрачные копыта ввек не сомнут травы
Бродит под небом-ситом всадник без головы

В черном плаще, пошитом криво из детских снов
Прежде он был красивый Гамельнский крысолов

Живший средь станов нотных в белых лучах луны
Только вот мимолетны милости Сатаны
Зверь подольстит любому, скряга ты или мот
С ним что ни сделка — омут, в омуте — тихий черт

Дьявол, сулящий праздник, даст и убьет талант
Был безголовый всадник некогда музыкант
С вечно пустым желудком, яростный, заводной
Он обладал лишь дудкой и молодой душой

На перекрестке — ночью, утром, при свете дня
Плакал: "О, злые очи! Гляньте же на меня!
Так и сгнию в могиле: бездарь, печаль-беда
Дай же мне талант мне, Сила. К музыке. Навсегда"

Дьявол нашел минутку. ("Прочь отойди, суккуб!")
Вдруг заиграла дудка полчищем адских труб
Плачем коварной Леты, звоном чумных ветров
И зашагал по свету Гамельнский крысолов

(Плакали силы Рая уханием совы
Дудочник не сыграет песню без головы)

Молодец своенравный в землю упер свой взгляд

"Прочь иди, Зверь коварный! Я не отправлюсь в Ад!
Я наигрался, ну же, можешь талант забрать!"

Голос несла со стужей мороков темных рать
Дьяволу, между прочим, даже забавна спесь

"Значит, ты в Ад не хочешь? Что ж, оставайся здесь!"

Вдруг раздались копыта

Смолкла печаль совы

Вырос под небом-ситом

Всадник без головы.

Вьется горестная сказка без начала и конца: полюбила чародейка молодого кузнеца. Ведьма-бабка завещала выбирать из колдунов, но силен был юной девы сердца пламенного зов: закусив губу прелестно, наблюдала из теней, как кузнец идет на кузню — много плакала ночей, мол, другая обещала к нему выйти под венец. Горевал с ней древний ковен, горевал колдун-отец.

Говорил, с косой играя, ветер, к уху наклонясь: "Не пускай мужчину в душу, не ищи с мужчиной связь, коль не хочешь путь закончить средь рыданий и руин. Я видал богов, героев — легковерны, как один". Но не слушала колдунья ни природу, ни семью: "Не принять им суть девичью, не понять любовь мою".

Шли бессмысленные годы, за зимой — опять весна, все деревья пробудились от таинственного сна, встали запахи лесные в чаще призрачной стеной; той весной кузнец женился на молочнице одной. И была она невзрачна, работяща и низка; глаз прищурен, нос неровный, да натружена рука.

Не понравилась супруга молодому кузнецу, он ругал ее частенько, бил руками по лицу. Углядев надежду в этом, каждой ночью при луне стала юная колдунья навещать его во сне. Белорука и кудрява, черноброва, молода, с кузнецом она играла без малейшего стыда и считала (несомненно, из наивности большой), что ее одну он любит, предан только ей одной.

Годы позже, поздней ночью, не страшась уж ничего, караулила колдунья у пивной, смеясь, его. Вышел, радостный, шатаясь, а увидел — закричал: "Девка, что во снах приходит и глядит из всех зеркал! Что за Дьявол меня проклял в хладном пламени луны: не фантазия, а ведьма приходила мне во сны!"

И набросился, безумный, властью гнева одного. Заклинанием колдунья вмиг прикончила его.

Прилетел приятель-ветер, шелест тонких его крыл прошептал над ухом ведьмы: "Погляди. Я говорил".