Ну че пацаны
Игра

(Люди могут удивить, ангел, как ты еще не понял, сказал бы ему Кроули. Люди жестоки и любят причинять боль друг другу и я порой не понимаю, зачем ты так за них печешься, если большинству действительно самое место в аду. Передай мне еще вина)

Ноги приводят его в Майфар, отработанным за последние четверть века маршрутом. Здесь ему тоже не место; он медлит минуту, надеясь не известно на что, и благословляет напоследок темное окно, чтобы оно не покрывалось пылью, не трескалось и всегда заставляло падать первый солнечный луч чуть в стороне от подушки, не попадая в глаза.

Следующее убийство происходит через неделю.

Их объединяют в одну серию, и дело переходит в ведомство Скотланд-Ярда. Мистеру Феллу здесь не рады, в нем не видят щедрого филантропа, который в силу наивности и набожности верит, что может спасти от греха каждую падшую женщину, для местных констеблей он богатенький простофиля, который начитался детективных историй в газетах и мнит себя сыщиком-любителем. Азирафаэль не спорит: он действительно богат, и он действительно любит детективные истории из газет, и пусть его считают недалеким — так они даже не думают что-то от него скрывать.

Он узнает много деталей. Ему не чуждо человеческое (к большому неодобрению Небес), и его, как и всех, шокирует бессмысленная жестокость вывернутых наизнанку органов. Пропавшую матку пытаются приписать работникам морга, но ему хватает одного визита, чтобы убедиться, что они ничего не крали (конечно, подшить ангельское чутье к делу полисмены не смогли бы, даже если бы он это сказал). Под подозрением хирурги, мясники и почему-то евреи; он тратит большую часть следующей недели, пытаясь распространять добрососедские настроения, вязнущие в душном облаке взаимных подозрений, страхов и ненависти, всё это грязно и неприятно и выливается в дурные намерения и еще более дурные поступки, и тысячи душ становятся чуточку ближе к Аду. Кроули может спать спокойно — план перевыполняется и без его участия.

(Небеса не хотят видеть связь)

Опять кусочничаю

///

Идите, говорят ему, мистер Фелл, домой, сегодня вы здесь не поможете — некому уже. Он снимает цилиндр, прижимает к груди. Как жаль, говорит, и все же, позволите узнать, что случилось с бедной девочкой? «Бедной девочке» за сорок, а сохранилась она и того хуже, выглядит его ровесницей, если не старше. Это веселит полисменов, но не имеет никакого значения для Азирафаэля — для него все человечество это любимый младший сиблинг, порой раздражающий, навязчивый и фрустрирующе наивный, но любимый и нуждающийся в поддержке.

Констебль не соглашается отвести его в морг, но показывает пару фото, из тех, которые не оскорбят его нежные великосветские чувства. Азирафаэль все равно меняется в лице — он горюет, конечно, как можно не горевать, видя такое; и полисмен поджимает губы, и думает про себя, какой он же он мягкий ублюдок, но без злости. С его мягкостью здесь свыклись, притерлись; раньше, бывало, раздраженно бросали — вам некуда девать деньги, мистер Фелл, кроме как на бесконечные залоги за пьянчуг и проституток? Раздали бы тем, кому правда нужно! — но он тогда говорил: конечно, мой дорогой мальчик, сколько вам нужно? — они смущались, краснели, злились: я не говорил, что нужно лично мне! Потом подходили, бывало, поймав его за углом, без лишних глаз: а вы это всерьез? Вы поймите, не мне — у меня дочь, сестра, жена; у констебля страдала сильными болями мать, и щедрое пожертвование помогло ей уйти в иной мир спокойно, имея доступ к морфию в тех количествах, какие ей были нужны (а о большем констебль Господа и не молил).

— Из ваших? — спрашивает констебль. Азирафаэль качает головой.

— Не имел чести быть знакомым, — и констебль, конечно, хмыкает от таких слов, но под взглядом Азирафаэля быстро осознает, как это было грубо, и весь подбирается, расправляет плечи, серьезнеет.

— Может, знали бы вы ее раньше, она бы сегодня там не оказалась, — говорит, и почти сразу краснеет ушами: — Не вы, конечно, виноваты, мистер Фелл, это я так. Вы же не можете помочь всем.

Не может. Но это не мешает ему стараться. Кроули был прав, и деньги действительно помогают там, где не спасают никакие чудеса. Уже больше чем полвека Азирафаэль осыпает трущобы Лондона денежными подачками, сначала с голым энтузиазмом, теперь — с исступлением совершенно отчаявшегося человека. Небеса не интересует тщательно подшитая к делу статистика о росте общего благополучия в регионах его вмешательства. Небеса интересуют души, а не качество жизни смертных, и никакие уговоры не заставят их увидеть здесь связь. На каждую брошенную нищенке монетку они раздраженно спросят, привел ли он её к свету, и если нет, то почему им должно быть не все равно?

(Иногда Азирафаэль завидует Кроули: Ад ужасен, и немыслимы последствия, которые он может накликать на свою голову, отклонившись от линии партии, но хотя бы его заслуги там признают)

— Не первое такое убийство в этом месяце, — вздыхает констебль. — Прошлой хотя бы требуху не вырезали, а это... даже не верится, что человек может быть на такое способен. Ну, ладно там, когда папуасы какие друг дружку едят, а тут-то зачем? Да еще и селезенку... А может, сатанисты?

— Вряд ли, дорогой констебль. Были бы сатанисты, я бы знал, — он коротко улыбается и оставляет на столе стопку хрустящих купюр: — На похороны. Если не выйдет найти родных...

Мог ли человек сотворить такое? Воистину пища для ума. Уайтчепел переполнен бродягами, нищетой, беглецами со всех концов света, которые надеялись найти в Лондоне лучшую жизнь; в своем бежевом пальто, в своих туфлях, к которым не липнет грязь, сытый и пахнущий комфортной жизнью, Азирафаэль выглядит здесь чуждо, собирает неприязненные взгляды и тянущиеся к кошельку руки. Мужчины здесь натружены и пьяны, женщины иссушены и избиты, дети голодны и обозлены; жестокость порождает жестокость (Небеса не хотят видеть связь), здесь происходит больше драк, насилия и убийств, чем во всем остальном Лондоне, вместе взятом. Но этому существу было мало убить — оно вырезало орган из еще теплого нутра. Зачем?

Азирафаэль выглядел оглушенным. Кроули чувствовал себя так же: гул в ушах, вертолеты в голове, плывущая вокруг комната. Тем не менее, он развернулся и сделал в сторону двери шаг, и потом еще один, стараясь идти ровно, как будто пол не идет волнами под его ногами. Быстрее, пока он не сообразил, что сделал. Пока не кинулся назад, не упал на колени, не выцарапал это кольцо обратно. Верни, верни, возьми меня обратно, что мы творим!

— Кроули! — и все-таки Кроули не выдержал и обернулся, и столкнулся взглядом с комично огромными, растерянными глазами. В них стояли слезы, и Кроули как-то отстраненно подумал: это из-за меня, и ничего не почувствовал, потому что хуже себя чувствовать было уже некуда.

Азирафаэль рвано выдохнул. Кулак с кольцом он обнимал поверх второй ладонью, и обе крепко сжатые руки прижимал к груди, чуть левее центра, как будто неосознанно стремился держать кольцо поближе к сердцу.

— Только не... кого-то из школы, ладно? Я не хочу начинать год в новой должности с... со слухов.

Кроули коротко кивнул (он бы не бросил его разбираться со слухами в этом змеином гнезде, он же не монстр) и вышел, не потрудившись захлопнуть дверь, поэтому чувствовал на своей спине взгляд Азирафаэля, пока не свернул за угол.

— ...но совсем другое дело, если я стану твоим непосредственным начальником, — Кроули не видел его рук, но если судить по тому, как напряглись его плечи, там за спиной Азирафаэль выламывал себе запястья. — Это поднимет столько шума, тем более после того, как предыдущий директор был уволен именно за это. Какая будет репутация у школы! — он нервно рассмеялся. — Так что мы подумали над вариантами... — он сделал паузу, в которую Кроули предполагалось проявить интерес, но Кроули промолчал, и Азирафаэль, прокашлявшись, продолжил: — Так, Метатрон готов помочь тебе с переводом в другую школу, где-нибудь по соседству... — на это у Кроули вырвалось короткое злое «ха». Тадфилдская общеобразовательная была единственной школой на ближайшие три поселка, и нет, Кроули мог бы, если бы захотел, ездить в следующую (по слухам, именно туда смотали удочки Гавриил и Беа), но ключевым здесь было «если бы захотел». — Или... или ты можешь... просто... уволиться.

— Уволиться.

— Уволиться, — Азирафаэль неуверенно улыбнулся. — Ты же терпеть не можешь эту работу и эту школу, и я подумал, что... моей зарплаты на новой должности вполне хватит на все наши расходы! И ты можешь заняться чем-то... как, как эти молодые люди, которые играют в видеоигры и выкладывают записи в интернет? Ты постоянно их смотришь и говоришь, что можешь лучше! Или завести рассаду, или... или вернуться в колледж!

В натянутой тишине Азирафаэль продолжал улыбаться так отчаянно, что от этого, кажется, звенел воздух.

— Я правильно понимаю, что ты предлагаешь мне... бросить... мою карьеру... — это было громкое слово, чтобы называть им должность школьного завхоза и на полставки учителя технологии для мальчиков и Пеппер, но Кроули было не до семантики, — чтобы ты мог... строить дальше свою?

Улыбка Азирафаэля угасла, и что-то в его взгляде неуловимо изменилось. Похолодело. Закаменело.

— Мне кажется, ты неправильно понял мое предложение, — сказал он.

— Я думаю, я понял его лучше, чем ты, — ответил Кроули жестко. Хотелось добавить что-то еще, вроде «а мне надеть платье, как хорошей домохозяйке», или «не думал, что самый ленивый учитель этой школы окажется бездушным карьеристом», или еще что-то такое же несправедливое и больное, но змеиный мозг Кроули, та самая ядовитая и хищная его часть, которая просыпалась, когда нужно было обороняться — никогда от Азирафаэля, никогда раньше, — уже подняла голову и выбрала самое слабое место, и раньше, чем он успел додумать эту мысль, он уже нащупал ребристую полоску металла на пальце. Два сложенных вместе золотых крыла — под цвет глаз, настаивал Азирафаэль, хотя обычно Кроули носил серебро, потому что в нем жив еще был пятнадцатилетний гот; кольцо не снималось много месяцев, он вообще снимал его только чтобы почистить, и сейчас оно, как назло, застревало на каждый миллиметр пути.

— Я думаю, — повторил он, пытаясь сдернуть кольцо с костяшки, — я думаю, вы с Метатроном не учли еще один вариант, — и Азирафаэль, этот доверчивый теленок, этот наивный щенок, чуть склонил голову набок и смотрел растерянно и внимательно, как будто ожидал, что Кроули, как всегда, придумал что-то такое, что спасет их всех. Не в этот раз, ангел. — Если проблема в наших отношениях...

Он дернул кольцо еще раз, и оно наконец-то слетело даже слишком легко — он едва не выронил его на пол (это бы здорово испортило момент). На костяшке осталась саднящая царапина. Кроули протянул руку, и Азирафаэль, все еще совершенно непонимающе, раскрыл ладонь, в которую упал нагретый металлический ободок.

— ...то мы можем их прекратить, — сказал Кроули и аккуратно загнул пальцы Азирафаэля к ладони, заставляя сжать кольцо в кулак.

— Кроули.

— Удачного роста по карьерной лестнице, — Кроули изогнул губы в неживой пластиковой улыбке.

— Кроули...

— Я пришлю кого-нибудь за своими вещами. Как удачно, что мы уже упаковали большую часть.

— Я не понимаю, почему мы вообще об этом спорим, — отрывисто сказал Кроули. Он имел в виду: какое мне на самом деле дело до минобра, мнения душных чиновников, каких-то непонятных интриг Метатрона, все, что меня интересует — это коттедж, на просмотр которого мы собирались ехать, когда отгуляем выпускной, и гребанная антикварная печатная машинка, которую я прячу в гараже уже полгода, чтобы презентовать ее тебе на новоселье, чтобы ты не писал свой гребанный новый величайший британский роман от руки; но Азирафаэль услышал в этом что-то свое — как всегда — и сдержанно кивнул.

— Ты прав. Заглядывать так далеко не имеет смысла. Я в любом случае уже согласился на эту должность, — «нет», зачем-то одними губами сказал Кроули, как будто его слово тут имело вес, — потому что если не я, то в такой короткий срок... это была бы Майкл — в лучшем случае — и ты знаешь, я уважаю ее как педагога, но в ее классе установлено правило «ребенок должен молчать, пока к нему не обратится взрослый», и я боюсь думать, что она сделает, если станет директрисой...

— Мне настолько плевать, ангел, — сообщил Кроули. — Они могут полить эту гребанную школу керосином и поджечь, вот насколько мне плевать, веришь?

В другое время Азирафаэль бы сказал «нет, дорогой мой, не верю». Он бы с самым самодовольным видом перечислил все, что Кроули делал для этой школы, всех детей, которые практически жили в его мастерской, предпочитая его всем учителям и собственным родителям, все ремонтные работы, сделанные из говна, палок, изоленты и вычетов из собственной зарплаты, потому что какого бы мнения Кроули не был о школьной системе, дети не заслуживали учиться в продуваемых сквозняками кабинетах и пить ржавую воду из фонтанчиков. Это был хорошо знакомый танец: ты люююбишь эту работу, дразнил Азирафаэль, и Кроули отвечал, что тренирует крыс в подвале, чтобы они захватили власть и сделали его единоличным правителем-тираном в стенах этой школы, или, если на него находило искреннее настроение (примерно раз в десять лет) — что он любит детей и ненавидит систему.

Азирафаэль промолчал.

Он спрятал руки за спину — Кроули не помнил, чтобы он прятал руки за спину, разговаривая с кем-то, кроме непосредственно директора Мессенджера (бывшего) или представителей министерства. Точно не с ним. Никогда не с ним.

— Это делает следующую часть разговора несколько проще, — сказал он легко, и Кроули странным образом перестал чувствовать тело, как будто его накачали гелием.

— О чем ты, — не спросил, скорее, выдохнул он, змеиной частью мозга уже догадываясь, к чему идет дело.

— Видишь ли... как справедливо заметил Метатрон, одно дело — закрывать глаза на наши отношения, пока мы оба, так сказать, коллеги...

— Закрывать глаза? — если бы у Кроули еще были на это силы, он был бы в ярости. «Закрывать глаза» — это бояться даже просто взяться за руки на публике, потому что бдительные родители всюду, и школа не будет вас защищать от гневных писем с требованиями уволить извращенцев, пока они не отравили юные неокрепшие умы. «Закрывать глаза» — это тайная свадьба в Лондоне, мать его, без смены фамилии, потому что «как мы это объясним» и без уведомления начальства (почта Кроули все еще приходила на его старый адрес, и Шакс каждый раз делала вид, что для нее представляет чудовищное неудобство необходимость передать пару конвертов раз в полгода), чтобы «не пошли слухи». Это неприметные кольца, не похожие на обручальные, и никаких общих фото на столе в кабинете, и разговаривать о чем угодно за ланчем в кафетерии, но только не о том, что нужно заехать в Теско за бытовой химией и новыми простынями по пути домой, потому что нет никакого общего дома и общего быта, вам показалось, и теперь Метатрон смеет заявлять, что кто-то был к ним добр и «закрывал глаза»?

СПЕЦИАЛЬНО для @yanushdvoynykh который не считает нужным ходить в твиттер ?

///

— Ну, — сказал Азирафаэль, — что думаешь?

Говоря это, он всплеснул руками, но потом оборвал движение и сплел пальцы в замок на животе. Кроули хорошо знал это движение, нервное движение, плохо сочетающееся с выражением маниакального счастья на его лице; Азирафаэль редко делал такие движения, разговаривая с Кроули, и Кроули знал, что они обычно означают. «Кроули, я сказал мадам Трейси, что ты будешь не против посмотреть, что не так с её водогреем». «Кроули, насчет поездки в Париж по случаю годовщины — я подумал, что мы можем сделать из этого экскурсию для младших классов». «Кроули, ему совсем некуда податься после увольнения, и я знаю, что ты его не любишь, но ведь не настолько, чтобы он остался ночевать на улице». Говоря прямо, этот жест означал «я уже решил за нас двоих, и я знаю, что тебе не понравится мое решение, поэтому я буду изображать невинность всеми силами, надеясь, что ты, как все другие в моей жизни, просто решишь, что я настолько глупый, что не увидел в этом ничего плохого, а значит, на меня нельзя злиться; но руки — руки всегда будут меня выдавать».

— Скажи мне, что ты отказал, — сказал Кроули. В его голосе было намного больше остроты, чем он на самом деле ощущал; внутренне он уже смирился, но, как отрубленная курица, бегающая в поисках головы, его язык еще пытался чего-то добиться бессмысленными фразами.

Азирафаэль улыбнулся еще шире. Еще маниакальнее.

— Это же все, о чем мы мечтали!

— Нет, — Кроули покачал головой. — Мы мечтали переехать в коттедж с маленьким садиком, ты мечтал завязать со всей этой бюрократией и начать писать книги...

— У меня будет намного больше свободного времени на административной должности! — немедленно уцепился на соломинку Азирафаэль, и Кроули нарочито громко рассмеялся, так что неуверенное «я смогу писать в рабочее время» увязло в этом смехе. — О, Кроули! Это ведь всегда успеется!

— Когда? На пенсии? — Азирафаэль ответил таким безбрежно чистым взглядом, что Кроули похолодел, не только изнутри, но и снаружи, физически ощущая, как отлила кровь от лица. — Азирафаэль. Ты же не собрался застрять здесь до гребанной пенсии? Мы буквально этим летом обсуждали...

— Конечно, нет! — перебил Азирафаэль, который не далее чем девять месяцев назад стенал, что школа высасывает из него жизнь и он будет счастлив до конца своих дней любить детей на расстоянии. — Это всего на пару лет, максимум пять...

— Да что он тебе наобещал?! Какие золотые горы?!

Азирафаэль снова сплел вместе непослушные пальцы.

— Он сказал, что у меня есть все шансы пойти... дальше.

— Дальше?

— Дальше, — Азирафаэль часто закивал. Неестественно широкая улыбка стерлась с его лица, но маниакальная энергия никуда не делась и продолжала исходить от него волнами, заставляя волосы на руках под водолазкой встать дыбом. — Он считает, что с моим, мм, энтузиазмом, и, и новаторскими идеями, я вполне могу пройти в минобр, когда наберусь управленческого опыта.

— Да твою ж мать...

— Ты понимаешь, это шанс по-настоящему на что-то повлиять! На всю систему, не только на одну школу! Все эти сводящие с ума бумажки, нехватка финансирования, запрещенные книги в библиотеках!

— Да кому ты там нужен! — Кроули в отчаянии взмахнул руками, едва не заехав Азирафаэлю по носу; тот отшатнулся, и отступил на шаг назад, и этот шаг назад ощущался теперь как непреодолимая пропасть. — Да кто тебя туда возьмет, мистер двадцать лет преподавания литературы в маленькой деревенской школе!

— Поэтому опыт...

— Хуепыт! Весь твой минобр знает, что ты гей! Они тебя на шаг не подпустят!

— Это не так, — очень серьезно сказал Азирафаэль (беспокойные пальцы были сжаты до побеления, и в другой момент Кроули взял бы их в свои ладони и держал, пока они не расслабятся). — Времена изменились...

— Отец позволил Эрику совершенно отбиться от рук, но я намерена навести порядок в этом доме, — сказала Кроули с чопорностью, которую Эрик раньше слышал только от членов королевской семьи, когда они требовали показать отдельную сковородку, мы ведь не можем жариться вместе с плебеями, дорогуша. — Сейчас такая проблема — найти специалиста, который готов взяться за… сложный случай… и привести его в норму, если вы меня понимаете…

— Конечно, конечно, — священник просиял. Излучаемая им ненависть колыхнулась, как живая, и прохладно обняла Эрика за плечи. Ему определенно начинало здесь нравиться. — Проходите, прошу…

В тесном коридорчике едва хватало места для троих. Священник ушел немного вперед, продолжая возбужденно рассказывать о том, какой успешностью отличается его методика, и как миссис Кроули, мэм, совершенно не о чем волноваться, пара занятий со мной и дело закрыто; Кроули воспользовалась этим, чтобы поймать Эрика за плечо и прошипеть на ухо:

— Мне нужно буквально полчаса в его кабинете. Тяни время, задавай вопросы, ничем его не беси, ты хороший мальчик, который осознал греховность своего пути и хочет исцелиться, чтобы не огорчать мамочку, это понятно? — Эрирк часто закивал, и она щелкнула пальцами, великодушно возвращая ему дар речи.

— Исцелиться от чего? — уточнил Эрик деловито, готовясь другим щелчком пальцев создать на своем теле максимально натуральные язвы. Кроули закатила глаза за стеклами очков.

— От гомосексуальности, ты чем меня слушал?

— Это... лечат?

— «Лечат», — на этот раз Кроули изобразила кавычки голосом. — Всё, иди, я тебе потом расскажу про Дэвида Мэтисона, тебе понравится… да, святой отец, чашка чая была бы очень кстати!

///

1говорят, один демон однажды шутки ради вставил вместо прочерка «победит», и больше его не видели. С шутками в аду нужно быть поосторожнее

2так записано в адской конституции

3на самом деле, за непроницаемыми стеклами очков он очень часто и очень шокированно моргал, но Эрик додумывал то, что ему казалось крутым

4но было правило, утверждающее, что все брендовые вещи должны быть безвкусными подделками. Не то чтобы рядовой демон мог отличить туфли от Луи Витон от бензопилы «Дружба»

5Эрику глубоко в душу запал тот раз, когда Кроули работал, не покладая рук, над тем, чтобы испортить исследования Флеминга, но гадкий ангел обернул его же усилия против него. А ремни безопасности в автомобилях до сих пор приводили Кроули в состояние раздраженного бешенства. «Если человек сел в машину, это его проблема, что у него нет запасного тела», приговаривал он, «это портит соревновательный дух, но разве ангелу это понять!»

Эрик посмотрел на Кроули с новым уважением. Из всех демонов, поднимавшихся время от времени на поверхность, чтобы творить темные дела, Кроули был единственным, у кого был свой собственный ангельский противник, посвятивший свое бессмертное существование тому, чтобы портить его планы5. Легко было забыть об этом, пока Кроули за кружкой пива рассуждал о том, что легкая фрустрация от заедающих карточек в банкоматах дает с годами накопительный эффект, которого «Хассстур» со своей пироманией не добьется, даже если спалит сам Нотрдам, но все же именно он выдерживал затяжную войну с ангелом один на один. На его месте Эрик бы тоже спал и видел, как бы первому заполучить оккультные символы, которые повяжут злейшего врага. И страшно — то есть, волнительно и прекрасно, — было представить, на что будет способен демон Кроули, если этот ангельский выскочка перестанет вмешиваться в его лучшие планы.

По пути Кроули ввел Эрика в курс дела. Как оказалось, книги хранились в доме одного отставного священника, который за свою долгую службу успел скопить приличный архив из артефактов и старинных богословских томов, часть из которых была полна типичной средневековой чуши на тему ангелов, танцующих на острие иглы, но пара десятков были написаны еще под диктовку самих воинов божьих (или, как прокомментировал Кроули, не столько под диктовку, сколько со слов нетрезвых сущностей, впервые нализавшихся монастырского кагора), а значит, хранили в себе тайны, желанные для демонов и опасные для ангелов. И наоборот.

— Ооо, — протянул Эрик слегка встревоженно.

— Не волнуйся, это один из наших, — отмахнулся Кроули. — Отлучен от церкви лет десять назад, отсидел за незаконное удержание и пытки… всё ещё считает себя святым отцом, разумеется, и распространяет свое слово, — тут он показал пальцами кавычки. — Этим-то мы и воспользуемся. Что ты знаешь о человеческой сексуальности?

— Я стажировался у Асмодея, — Эрик оживился и слегка приосанился. Ненадолго: Кроули посмотрел на него, приподняв бровь, и он снова смутился. — Мои клоны… это удобно… на оргиях… когда нужны статисты…

— Угу. Понял. В общем, на следующие пару часов ты гей. Готов? — Эрик осознал, что, видимо, небольшой коттедж с крестом над дверью, к которому они свернули, и есть логово того самого пресвятого; раньше, чем Эрик успел проблеять, что он всегда готов служить делам ада, Кроули потарабанил в дверь.

Открывший мужчина выглядел максимально непримечательно. Приглаженные светлые волосы, залысины, водянистые голубые глаза, мягкий кардиган; все это совершенно не вязалось с тем, какую холодную волну ненависти Эрик почувствовал, едва только коснулся его демоническим шестым чувством. Ненависть пропитывала не только бывшего священника, но и весь его коттедж, и немного землю вокруг него. Цветы, выросшие в этом саду, было бы приятно оставлять на могилах своих врагов.

— Здравствуйте, с кем имею честь…

— Кроули, — перебил Кроули, протягивая руку. Машинально священник пожал руки ему и следом Эрику; ладони у него были влажные, как лягушка на голове Хастура. — Мы с вами разговаривали по телефону. По поводу моего сына.

— Сына, — священник моргнул, посмотрел на Кроули, потом на Эрика и снова на Кроули. — Вы про… этого молодого человека?

— Я приемный, — радостно подсказал Эрик.

— Он мой пасынок, — одновременно начал Кроули. На мгновение они оба остановились, и Эрик снова подхватил:

— Мой отец…

— Его мать…

— ...умерла…

— Я мачеха, — скрипнул зубами Кроули, и одновременно с этим Эрик лишился всякой способности говорить.

Священник посмотрел на Кроули пристально и пару раз моргнул. Эрик тоже скосил взгляд. Узкие черные джинсы сменила такая же черная юбка в пол, в ушах Кроули появились серьги в форме змей, обвивающих ярко-красные яблочки, а губы были ярко накрашены. Трансформация была мгновенной и в средние века могла бы привести Кроули на костер, но на дворе был двадцать первый, и священник ограничился тем, что слабо перекрестился и потер виски. Наверняка спишет это на старческую невнимательность, недосып и утренний чай с коньяком.

— За эффективность! — возвестил Эрик, подняв кружку с пивом жестом, который видел не раз за этот вечер, и предпринял попытку выпить её так же залпом, как это делал Кроули, после чего провел несколько неприятных минут, задыхаясь и откашливаясь, пока Кроули беспорядочно хлопал его по спине раскрытыми ладонями.

///

Кроули всегда носил черный. Это не было обязательно — среди сотен тысяч противоречащих друг другу правил, регламентирующих жизнь в аду, не было такого, которое бы гласило, что демон обязан одеваться определенным образом4, так что многие демоны носили серый, болотно-зеленый, тошнотно-коричневый, грязно-бежевый, кроваво-красный, и, иногда, в редких приступах вдохновения, желтый того мерзкого оттенка, которым красят стены в государственных учреждениях; но черный был фишкой Кроули, и эта фишка заставляла его выделяться одинаково среди людей и демонов.

Эрик немного нервничал, собираясь на эту миссию, даже если предполагал, что Кроули не развоплотит его на месте. Быть переодетым с одного щелчка пальцев под какой-нибудь унизительный комментарий тоже было бы неприятно (возможно, более неприятно, чем развоплощение — боль оставалась там, в развоплощенных молекулах, но стыд сохранялся с тобой в любом теле). Но Кроули не прокомментировал его прикид никак. Скользнул долгим взглядом, изучая его от шипастого ошейника на тощей шее до джинсов, которые были одновременно обтягивающими и дырявыми, потому что выбрать только один тренд Эрик не смог; ухмыльнулся уголком губ; и на этом всё.

— Идём, — он щелкнул пальцами, но не для чуда, а просто подзывая Эрика к себе, как собаку. Эрик был совсем не против и послушно припустил следом.

— В приказе не было деталей, так что я оделся на свое усмотрение, — ненавязчиво ввернул он, зашагав с Кроули в ногу. — Так пойдет? Или мне нужно что-то особенное для прикрытия?

— Пойдёт, — Кроули снова дернул уголком губ. Эрик выдохнул и оправил свою черную сетчатую майку, перетекающую в того же цвета джинсы и берцы. Из уважения к Кроули его черный был на долю тона светлее, так что, технически, нельзя было сказать что он его копирует. Он просто… в поисках.

Приказ был краткий и ничем особо не примечательный, простая задача по извлечению артефактов из рук, которые эти артефакты держали — но интересный уже тем, что а) Кроули вызвался на него добровольцем и б) сам выбрал Эрика в ассистенты. При таком раскладе Эрик готов был и в вулкан прыгнуть.

— Итак… книги, — осторожно начал Эрик.

— Йе-еп, — протянул Кроули, выпустив последнее «п» с таким звуком, как будто лопнул большой пузырь.

— Не знал, что ты ими интересуешься. Книгами.

— Я-то? — рассеянно отозвался Кроули. — Что ты. Я фанат книг. Обожаю книги. Меня душами праведников не корми, дай наложить лапу на какие-нибудь редкие тома. Тем более если они касаются ангелов.

— Призыва и подчинения ангелов, — закивал Эрик. — Вельзевул сказали, если там есть хоть одна реально действующая пентаграмма, мы все будем вырезать их друг на друге, пока не научимся чертить их с закрытыми глазами. Или вообще без глаз. Круто, да? — Кроули хмыкнул. — Думаешь, они работают?

— М?

— Пентаграммы из книг. Они правда могут дать контроль над ангелом? Настоящим ангелом?

— Вот когда я на них посмотрю, тогда и узнаю, — Кроули наконец-то одарил его одним косым взглядом. — Если это очередная оккультная бессмыслица от одухотворенных викторианцев, я это сразу пойму.

— А если нет?

— Если нет, это я тоже пойму, — Кроули стиснул зубы так, что все его лицо закаменело.