В марте 2011 года я впервые был в Сирии. Ехал на джипе из Одессы через Балканы и Малую Азию к Красному морю. По особому везению именно в эти дни в Сирии начались беспорядки. Тогда ещё города были целыми, а политические традиции страны мне показались смешными.

На границе, прямо на таможенном пункте среди инспекторов сновали толпы решал, которые предлагали пройти таможенное оформление без проблем. И везде висели портреты президента и его папы. Прикола ради я посчитал, сколько портретов я вижу стоя посреди зала таможни. Восемь! Восемь портретов не сходя с одной точки.

Офицер долго крутил документы в руках, по телевизору "Аль Джазира" показывала протесты в Дераа. Революция? - спросил я его. - Нет, ерунда, революция только в телевизоре. - ответил он и вышел из комнаты. Я взял лежавшую на столе фуражку и сфотографировался на фоне портрета Башара.

Тогда все в Сирии казалось понарошку: и таможня, и мухабарат, и революция. Даже армия понарошку. Через несколько дней мы двумя машинами заехали на гору Касьюн в Дамаске, развели огонь, разложили палатки на крышах джипов. Утром пришел военнослужащий и неуверенно просил убрать машины, так как это "военная гора". Чувак, отстань, дай поспать, - отвечали мы.

После каждой серии "Слова пацана" в голове всплывают воспоминания. Например, как стоял посреди проспекта Шевченко с пистолетом в руках (газовым) и по разделительной полосе от меня убегал темнокожий студент из политеховского общежития. Студент был намного выше меня, к груди прижимал кожаную папку и звал на помощь водителей проезжавших машин. Один остановился и в окно сказал "Пацаны, валите! Менты едут". Сначала я подумал, что он просто хочет нас спугнуть и спасти студента, но тут с двух сторон квартала действительно показались милицейские "бобики".

Вариантов отхода у нас с товарищем, стоявшим на бордюре, было два: очевидный - через дворы в сторону моря, но там Французский бульвар, наверняка "бобики" отсекут, и неожиданный - через пустырь в сторону Фонтанской дороги - прямо на Приморский РОВД. Мы побежали через пустырь, падали в темноте, вставали. "Расходимся!" Подельник ушел левее, а я прямо на свет ментовки. Отдышался и спокойно вышел из темноты. Проходя мимо входа в РОВД на всякий случай сбросил пистолет в урну. О чем долго ещё жалел. Но не жалела моя мама, которой в то время приходилось часто меня вытягивать из приключений.

Одесса, конечно, не Казань. Подростки редко собирались в такие квартальные банды, как в кино. Разве что на окраинах. А я учился в Приморском лицее, где преимущественно были дети из благополучных семей. Но сам туда ездил с Таирова и окраинные манеры привозил с собой. С напарником мы нашли друг друга сразу после поступления. Его тоже перевели из другой школы. Ходили по забегаловкам и нарывались на конфликты с подвыпившими мужиками. Им казалось, что пятнадцатилетние пацаны опасности не представляют. Казалось до того момента, как они не встречали нас по дороге домой. Не могу сказать, что нам сильно были нужны деньги. Скорее хотелось острых ощущений и криминального азарта.

Тогда все подростки знали имена всех бригадиров и текущий расклад сил между группировками. Каждый пацан мечтал войти в состав бригады, а девочки надеялись стать спутницей кого-нибудь из них.

В моей предыдущей школе была выстроена строгая иерархия внутри класса и на всей параллели. Свое место нужно было завоевать и удерживать в постоянных драках и перепалках. О драке между тобой и кем-то другим могли договориться без вашего согласия, просто чтоб выяснить, кто из вас круче. Откажешься - потеряешь место в иерархии, был, допустим, третим, станешь десятым. В бригаду можно было попасть уже со старших классов. Наша школьная команда по баскетболу по слухам подрабатывала "ломщиками" на рынке Южный. "Ломщики" это те, кто "ломает" пачку купюр при обмене или расчете и убегает. Одним из их бригадиров был Ильяс, парень из моего двора, наполовину узбек, наполовину еврей. В детстве он занимался фехтованием и проходил домой мимо нас, тогда совсем малышей, со шпагой в чехле. А его узбекский дедушка целый день смешно звал его с балкона домой "Уляяясииик". Как-то Ильяса хотели побить и моя мама его спасла, потому у меня всегда оставалась возможность обратиться за помощью или попроситься в их молодую бригаду. Но не пришлось. Когда я подрос, Ильяса уже убили. А его партнёр по бригаде, ныне известный политик, вовремя ушел в бизнес.

Первый раз родители меня перевели в математический класс школы номер 100 на Черемушках. Правда, из "сотой" меня исключили на линейке с позором уже 17 сентября. Дурно влиял на одноклассников, устраивал прогулы и драки. Но публично объявили - "за неуспеваемость". Это было обидно. Меня вернули в предыдущую школу и на ближайшей областной олимпиаде по математике я занял второе место после команды из сотой школы.

Сочетать криминальные замашки таировской школы и успешную учебу было нельзя. В следущем году меня поступили в лицей. Там сочетать уже можно. Быть одновременно и хулиганом и ботаном было даже круто. Непрофильные предметы можно не посещать, только сдавай потом экзамен. Потому во время украинской мовы и литературы мы с напарником по хулиганству забивали косяк прям в школьном дворе. А вечером придумывали какое-то мелкое криминальное дельце.

Очень вовремя попала в руки книжка болгарского писателя Господинова «Времяубежище» — о прошлом, воспоминаниях, ностальгии. О странах, которые начинают жить прошлым, о людях, застрявших в эпизодах из прошлого, в ушедших эпохах. В последние месяцы как следует ощутил, что ностальгия страшная сила. Сейчас раз за разом обхожу все излюбленные, важные для себя места Москвы, надеясь что-то почувствовать.

Вот вчера съездил на метро Каширская, где провел первые годы жизни в сталинке возле онкодиспансера. Вспомнил, что папа меня там все время катал по кругу на санках, погруженный в свои научные изыскания. И как-то вернулся домой с пустыми санками. Бабушка спрашивает: а где твой сын?

Какой сын? — папа снимает свою меховую шапку, в недоумении смотрит на санки, не понимая ничего. А я все это время лежу в снегу и смотрю на небо.

Господинов пишет, что раньше считал Одиссею приключенческой книгой, а она на самом деле про возвращение в прошлое. «Паруса Одиссея раздувала ностальгия». Он променял бессмертие с вечно молодой женой Калипсо на то, чтобы еще раз взглянуть на знакомые мелочи, увидеть «дым родного костра» (ну и ради жены и сына, конечно, тоже!).

Особенно впечатлил этот фрагмент:

*«Самый короткий роман о жизни Одиссея после его возвращения домой.

Однажды ночью постаревший и немощный, теряющий память Одиссей тайно покинул свой дом, где всё ему опостылело, решив отправиться в путешествие и в последний раз увидеть места, женщин, чудовищ, которых он встретил давным-давно. Он хотел наполнить опустевшую память воспоминаниями о том, что когда-то происходило и кем он когда-то был. Потому как по иронии законов старости Одиссей стал Никем — именно так он представился циклопу Полифему.

Телемах нашел его вечером в ста метрах от дома: Одиссей лежал у лодки и не помнил, что он там делал и куда отправился.

Его принесли в дом к какой-то женщине, которую он как будто никогда раньше не видел».*

Услышал в эфире Льва Вершинина такую фразу: ребенок может отречься от мать разве что в том случае, когда мать его выбросила в туалет, а он выжил. Странная формулировка, но в истории моей семьи такая история была.

После войны мой дед Федор Иванович, трудившийся на "Школьном" авиационном заводе, получил жилье. Это была комната в доме на 16-ой станции Большого Фонтана. Там был такой "дом художников" - двухэтажное здание в частном секторе с несколькими комнатами без удобств. Жили дед с бабушкой и двумя детьми. Деревянный туалет, какие обычно в серых, был во дворе. И вот однажды дед выходил во двор и увидел человека выходящего из ворот, а потом услышал детский крик. Подошёл к туалету и понял, что крик раздается оттуда, из глубины. Он был мужчина сильный физически и решительный. Сбил деревянную будку с креплений и увидел ребенка в яме с фекалиями. Там были в распоряжении секунды и он прыгнул вниз, крикнув соседям, чтоб бежали на помощь. Нужно признаться, что дед Федор был очень брезглив, тщательно вымывал посуду, выстирывал и выглаживал вещи и кривился по поводу людей грязи. Боюсь себе представить его состояние потом. Но ребенка вытащил. Грудного. Не помню, мальчик это был или девочка. Но вызвали милицию, оформили, а ребенка отдали в дом малютки. Дед потом признавался, что жалеет, что не забрал ребенка себе. Раз уж тот оказался в руках.

Не знаю, как часто происходили такие случаи в городе. Но возможно Вершинин, в прошлом одессит, когда-то слышал именно эту историю.

Каждый мужчина должен вырастить троих детей, посадить дерево и написать книгу.

Троих детей, а не одного, – потому что родители чаще всего ничего не понимают, пока не родится уже третий. Посадить дерево – чтобы понять, как хрупка жизнь.

А книгу каждый умный человек должен написать, потому что спустя пару десятков лет после начала информационной революции вдруг стало ясным – а книга все равно остается средством передачи информации №1.

Самой важной информации. Не новостей, слухов, сплетен и бреда, а опыта, идей. То, на чем жизнь стоит и по чему она как по дорожке идет вперед маленькими шажками. Можно сказать, книга – это мост в будущее, который мы сами строим над пропастью хаоса.

Ты можешь написать миллион постов, но если из них не складывается книга – считай, ты ничего не написал, потому что тебе и нечего было сказать. Все тобой написанное пропадет впустую – яко прах, его же возметает ветр от лица земли.

Только книга передает опыт, мысль, боль. Великие книги живут очень долго. И спустя многие десятилетия после смерти своих авторов учат, радуют, развлекают, убеждают, доводят до слез.

Хотя бы как минимум к старости записать воспоминания о своей жизни для своих детей, чтобы они не повторяли твои ошибки заново, это уже очень много и важно, поверьте. Пусть они будут умнее и удачнее нас.

А написать книгу, которая будет вразумлять тысячи людей – это вообще дело великих.