Когда меня попросили провести занятие по музыкальной композиции, я познакомил студентов с творчеством Марселя Дюшана. Поскольку это было не о музыке, а о вещах скорее видимых, они восприняли их очень по-разному, каждый по-своему; а когда принесли свои музыкальные сочинения по мотивам этого занятия, они тоже были все разные. А вот если бы я говорил о музыкальной композиции, у них получились бы более похожие вещи. И хорошо, что они не были похожи, — студенты поняли, что не соревнуются, а скорее исследуют нечто незнакомое.#интервью

Однажды, сидя в квартире напротив, в гостях у Сони Секула, я заметил, что она пишет картину левой рукой. Я сказал: «Соня, ты же правша, верно?» Она сказала: «Да, но вдруг правая рука перестанет слушаться – поэтому я тренируюсь работать левой». Я засмеялся и сказал: «А если обе руки перестанут слушаться?» Она была занята своей картиной и не удосужилась ответить. Когда я зашел к ней на следующий день, она сидела на полу и писала картину с большим трудом, потому что зажимала кисточку двумя пальцами левой ноги.#истории

Когда я смотрю на дерево, на одно дерево, и на его листья, то все они кажутся одинаковыми. Но если всматриваюсь пристальнее, то замечаю, что двух одинаковых листьев нет. И тогда, обращая внимание на различия, я начинаю наслаждаться каждым взглядом на это дерево, потому что невозможно запомнить все, что сейчас вижу.#интервью

Одна дама, индианка, пригласила меня на ужин и сказала, что придет доктор Судзуки. Он пришел. Перед ужином я упомянул о Гертруде Стайн. Судзуки о ней ничего не слышал. Я описал аспекты ее творчества, и он сказал, что это, по-видимому, очень интересно. Окрыленный…

А почему в "Воображаемом пейзаже №4" вы использовали двенадцать радиоприемников?Существует несколько возможных ответов; я не помню, какой из них был тогда у меня в голове. Двенадцать тонов в октаве, двенадцать апостолов и так далее. Это число показалось мне подходящим.#интервью

Как вам удалось в начале пятидесятых использовать радио как музыкальный инструмент?
Весь XX век, начиная с футуристов, была тенденция слушать шумы, использовать как музыкальный инструмент всё, что издаёт звук. Это не мой прорыв, я просто открыл свой слух тому, что носилось в воздухе.#интервью

Я уже говорил, что мне интереснее пусть посредственное произведение, но созданное здесь и авангардное, чем исполнение великого шедевра прошлых лет.
Взаимодействие с великими творениями прошлого — это вопрос сохранения и использования сохранённого. Я не выступаю против такой деятельности и знаю, что она будет продолжаться и впредь. Но существует и другая деятельность, та, которой посвятил себя я, и она состоит в том, чтобы привносить в жизнь новые вещи.
Разница между этими двумя позициями — как разница между весной и летом.#интервью

Шёнберг как-то попросил одну свою студентку сесть за рояль и сыграть первую часть сонаты Бетховена, которую затем следовало проанализировать. Студентка сказала: «Она слишком трудная. Я не могу её сыграть». Шёнберг сказал: «Вы пианистка, не так ли?», Она сказала: «Да». Он сказал: «Тогда садитесь за рояль». Она села за рояль. Едва она начала играть, он её прервал и сказал, что она играет в неправильном темпе. Она сказала, что если будет играть в правильном темпе, то наделает ошибок. Он сказал: «Играйте в правильном темпе и не делайте ошибок». Она начала сначала, а он немедленно прервал её и сказал, что она делает ошибки. Тогда она разрыдалась и, хлюпая носом, пояснила, что сегодня ходила к зубному врачу и ей вырвали зуб. Он сказал: «Вам требуется вырвать зуб для того, чтобы играть с ошибками?»#истории