Побегал в сгенерированном ИИ от Etched Майнкрафте и самый сильный аффект оттуда — это чувство нестабильности лиминального пространства. Всё в этой демке находится в состоянии перманентного становления, гиперхаоса, упорядочивающего мир по всему подобию. Ничто не имеет под собой опоры, все блоки, реальность, ландшафт изменяется согласно непостоянству трансцедентального алгоритма. Возможно, это самая антикорреляционистская игра, которую я видел, позволяющая увидеть возможности мышления за пределами классического субъекта.

Сновидение, кантианский кошмар о киновари, где хаотичное разнообразие, лишённое устойчивости, работает в рамках контингентных законов ИИ-алгоритма и мира Майнкрафта как такового. Не-кантовский вненаучный мир демки Etched, тем самым, возможно, приоткрывает новый этап не только в подзабытом спекулятивном реализме, но и в развитии некорреляционистского нечеловеческого сознания, становящегося, необъятного, текучего.

Комментарии немношк разрываются (спасибо за доверие), поэтому всё же напишу, но тезисно, а то я не остыл:

Проблема не в том, что это биология (привыкли, ну и конформации белков это всё же структурная химия, да); не в том, что это не фундаментальная наука, а инженерия (давали же относительно недавно за Зелёный Флуоресцентный Белок — это инженерия, но с широким спектром применения в лаборатории); не в том, что это компуктер (никто не ставил под сомнение премию отца расчётной квантовой химии Джона Попла, который придумал И методы, И их программное воплощение); даже не в том, что 2 из 3 лауреатов и близко не могут быть названы химиками (хотя это неприятно); не в том, что ХАЙП (ну окей, хочет комитет, чтобы писали больше о них, допустим).

А в том, что это премия с огромным кредитом доверия, который основан вообще непонятно на чём. AlphaFold, программа, за которую фактически и дали премию, хорошо работает для решения прямой задачи строения белков: у вас есть последовательность аминокислот, и вам надо их свернуть вплоть до третичной структуры. Может ли Альфафолд предсказывать, соответствуют ли эти конформации природным? Нет. Может ли он хорошо предсказывать активность тех или иных белковых ферментов по их строению (для создания лекарств)? Нет. Может ли программа предсказывать строение белков из нескольких структурных единиц (таких очень много)? Нет (UPD: говорят, что тут у меня устаревшая информация). Всё это надо дорабатывать для того, чтобы это могло быть использовано для описания процессов с участием молекул и супрамолекул, а не только самих структур (это не говоря о термодинамике и кинетике процессов).

В итоге у нас есть недоработанное приложение на основе ограниченного алгоритма, которое хорошо работает для одной задачи и не имеет в основе никакого фундаментального научного новшества (ни строго физхимического, ни биохимического). Большой подарок всем техбро мира, которые теперь будут писать на Линкдин, что им дадут Нобелевку по литературе за их уберизованный маркетплейс по написанию фанфиков с использованием ИИ.

Есть сборник эссе Мориса Бланшо, "The Work of Fire", среди них есть несколько о сюрреалистах (а еще его великое "Литература и право на смерть"). Надежды и открытия автоматического письма сейчас читаются совсем по-другому. "Автоматическое письмо" тогда отсылало к (личному?) "бессознательному", которое бы двигало текст вперед в отсутствие сознания – но теперь мы видим, что текст отлично двигается вперед и статистическими закономерностями самого дискурса. (Можно, наверное, называть это коллективным бессознательным)

Когда я в первый раз читал эту книгу, я вычитал фразу, которую сейчас не могу найти – видимо я ее сам придумал: То, что обнаружили сюрреалисты через автоматическое письмо, это что письмо без участия сознания вообще мало отличается от письма с его участием.

В общем, Бланшо написал один из самых романтичных текстов о ChatGPT, неспособном потерять сознание:

"Литература - это тот опыт, через который сознание открывает свое бытие в своей неспособности потерять сознание, в движении, посредством которого, исчезая, отрываясь от щепетильности "я", оно воссоздается за пределами бессознательного как безличная спонтанность, отчаянное стремление измученного знания, которое ничего не знает, которого никто не знает, и которое невежество всегда обнаруживает позади себя как свою собственную тень, превратившуюся во взгляд."

Как-то на уроке математики мы получили серию задач о бесконечных множествах, нужно было доказывать про них разные штуки, разобрать серию примеров и теорем, которые усыпили мою бдительность, заставили думать, что это что-то интуитивно понятное, и привели нас к невинно выглядящему вопросу о множестве всех множеств. Я понятия не имел, к чему это всё идёт, и был парадоксом Кантора взят врасплох. И поймал в итоге тревогу, и какое-то время пытался этот парадокс как-то всё-таки разрешить, мою наивную первую интуицию — починить; ничего не получилось. Потом я подумал, что мне очень повезло — и этот растерянный ужас — опыт, который невозможно уже повторить. Если бы мне сразу сказали про парадокс Кантора, я бы, может, никогда бы не имел возможность его испытать. Годы спустя я жил в Петербурге прямо напротив дома на Ваське, где Кантор когда-то жил — и думал о том, что, может быть, его безумие мне немножко понятно.

Есть такой феномен, метастабильный полиморфизм кристаллов: у кристаллов есть разные способы собираться в решётки и они могут друг друга "заражать", заставлять другие кристаллы принимать ту же форму. Один такой под названием "гидрохлорид пароксетина" долгое время кристаллизовался в одной форме "ангидрата", но вдруг в конце 1984 года случайно сделали новую кристаллическую форму - полугидрат. После этого все новые кристаллы этой штуки начали формироваться в виде этого полугидрата. Как не бились в лабораториях, по всему миру получался лишь этот новый полугидрат. Воздух всей планеты был заражен новой формой, и к старой уже почти невозможно вернуться.

Так вот и с разными парадоксами, они вызывают ужас и безумие у одного поколения, привыкшего к препарадоксальному мышлению, но потом оказываются в культурном воздухе и становятся чем-то абсолютно нормальным, от чего невозможно вернуться назад. Это именно поколенческая история, потому что "идеи" в какой-то конкретной голове очень стабильны. "Наука движется вперёд исключительно похоронами", предлагает принцип Планка — научное сообщество адаптируется к новому мышлению сменяя поколение, а не меняя сами живые умы. Именно между поколениями проявляется метастабильность мысли.

То же можно сказать и про моральные и культурные изменения. В этом отличном обзоре рассматривается история этой идеи, "смены когорт" у Патнэма: Культуры не меняется, когда люди меняют свои старые идеи на новые — они меняются, когда люди со старыми идеями умирают, и их сменяют люди, выросшие с новыми. Хайековские "вторичные перекупщики идей" (люди типа меня и многих из вас) играют в этом процессе важную роль — они никого никогда не переубедят, но создают атмосферу, в которой "новые идеи", уже для следующего поколения, становятся чем-то само собой разумеющимся. Даже если эти идеи не нравятся, вернуться к миру без них не получится — можно только придумать еще какие-то другие, им противоречащие или от них защищающие.

Меня интересует в этом всём именно опыт парадокса. Есть парадоксы или открытия, что мне невозможно "пережить", скажем, я с удивлением наблюдал, как молодые люди радуются концептуальным достижениям модернизма или постмодернизма, вдохновенно повторяя, что "теперь" в творчестве можно всё, и сильно им завидовал, потому что с детства ощущал эту "свободу" как уже старую и довольно утомительную идею, а новой никакой у меня не было и нет. Так же я силился и не смог прожить, например, Кьеркегоровский парадокс про веру (зато про повторение у него отличный), и удивлённо завидовал тем, кто может.

"...мои бобы, которых я насадил столько рядов, что они вместе составили бы семь миль, требовали опалывания; первые успели подрасти, прежде чем я посадил последние, и медлить с этим было нельзя. В чем был смысл этого почтенного занятия, этого гераклова труда в миниатюре, я и сам не знал. Но я полюбил свои бобы, хотя их было гораздо больше, чем мне требовалось. Они привязывали меня к земле, и я черпал в них силу, как Антей. К чему мне было растить их? Одному небу известно. И все-таки я трудился целое лето, чтобы вырастить бобы на полоске земли, где прежде вырастали только лапчатка, ежевика, зверобой, сладкие лесные ягоды и красивые полевые цветы. Что суждено мне узнать о бобах, или бобам – обо мне?"

Прошла первая встреча моего курса, скоро она попадет на ютуб, я выдам вам ссылку с комментариями. Мне кажется, получилось не так... содержательно, как могло бы, и какие-то интересные вещи я запихну во вторую, а ее бесплатно "новый центр" не покажет, так что вот так вот, не удастся мне обогатить открытый интернет так хорошо, как я бы хотел.

Для меня это совсем прям эксперимент. Я, конечно, пережил на своей голове, как очень много разных людей учат самым разным вещам, от продвинутой математики до спекулятивной философии, и с позиции студента смотрю на это всё, если честно, довольно скептически. Но при этом преподавание для меня остается какой-то странной, очаровывающей и почти что чрезмерно творческой задачей. Все мои попытки делать это "правильно" и "нормально" меня вводят в тупик, потому что "правильное" и "нормальное" знание я не знаю и узнавать не особо хочу. А преподавать неправильно и ненормально немного неловко: в "новом центре" люди платят деньги, получают всякие настоящие "зачетные единицы" (для сравнения, у меня нет даже степени бакалавра...). Ну, я напоминаю себе, что люди платят деньги и получают academic credits и за всякие другие ну уж точно абсолютно бессмысленные семинары.

Когда-то, когда я еще жил в СПб, у меня было какое-то очень грустное состояние, и я нашел какую-то благотворительную организацию, которая предлагала в качестве волонтёрства преподавать русский язык детям-мигрантам. Я сам в русском языке не эксперт – пользоваться умею, ошибки делаю, диктант не напишу, правила учить не хочу, некоторые правила вообще тупо не люблю и отказываюсь им следовать (например, я обожаю лишние запятые для паузы, предпочитаю повторять одни и те же слова и тд). Так что и учить я никого из детей не пытался, просто болтал с ними; там были и такие, которым не с кем особо было и поговорить (например, одну девочку просто не выпускали из дома религиозные родители, даже в школу, только на эти занятия...). Им это очень нравилось, мне тоже. Что суждено было нам узнать о русском языке, и языку – о нас?

Зачем мне преподавать, я не знаю. Я не двигаю вперед никакую науку, как Гротендик на своих семинарах; не распыляю таинственный символический капитал, как великие философы среди нас, постоянно одалживающие этот капитал у других великих философов; не выращиваю гениев; не исправляю будущее культуры; не храню верность ни истине, ни добру, ни красоте; не нахожу последователей (мой лишенный системы контент для этого просто не подходит, есть, кстати, один смешной плагиатор, но какие могут быть ученики?). Денег я этим особо не зарабатываю, сил трачу много. Клаута от этого никакого, как я узнал на собственной шкуре, неудачно пытаясь как-то выпендриваться и втираться: с символической точки зрения это всё обычное инфоцыганство. Мне точно нравится возможность нести всякую отсебятину в относительно почтенном учреждении, быть в некой ситуации краткосрочной власти над гуманитариями, где я смогу им навязывать свои мнения, и легко пресекать свойственные им попытки втереть мне что-нибудь про какого-нибудь невыносимого симондона. Ну и вообще видимо прикольно делать то, что хочется, хотя те, кто это не делают, склонны это переоценивать.