Парадоксальным образом Яковлев с его статьёй оказался «устройством», посредством которого всё это выразилось, перефразируя определение Львом Толстым жанровой принадлежности «Войны и мира», в той форме, в какой это выразилось; причём многое выразилось независимо от Яковлева и того, что он хотел сказать, ради чего писал статью. Когда-то Герцен сказал о себе, об Огарёве и таких, как они: «Мы не доктора, мы боль». Моё отношение к Яковлеву не позволяет мне ни соотнести его с Герценом (при всём моём в целом негативном отношении к человеку, который во время Крымской войны писал, что хочет жить в английском городе Одесса» – так и хочется спросить: ну что, сынку, помогли тебе твои бритты с Ротшильдами?), ни использовать эту фразу для характеристики позиции Яковлева (какая у карьериста и отступника боль?). Верно, однако, то, что через Яковлева и его статью выплеснулись фобии номенклатуры и – сквозь них – фантомные боли русской власти: Крот Истории роет медленно.

По прошествии четырёх с половиной десятков лет статья, на мой взгляд, не только не перестала быть интересной, но, с учётом того, что произошло в 1980-е, в 1991 г. и после, приобрела ещё большую актуальность. Повторю: статью Яковлева воспринимали по-разному: и как донос, и как указивку, и как «последнее предупреждение». По-своему отчасти верны все эти интерпретации. Я же воспринимаю её как один из текстов, с помощью которых социальная история советской системы и её господствующих групп, тем более вползавших в кризис, «даёт себя прочитать» (М. Фуко). Это – во-первых. Во-вторых, в этой статье содержится нечто важное для понимания подготовки так называемой «перестройки» определёнными кругами в СССР и на Западе, самой перестройки и того, что за ней последовало. В-третьих, кое-что из написанного Яковлевым, точнее, то, что в его статье отражает ситуацию номенклатуры на рубеже 1960–1970-х годов, связано не только с природой советского общества и его историей, но и с русской историей, спецификой России, отношения этой власти – русской же – к русскому народу, особенностями марксизма как идеологии и политической стратегии, а также с диалектикой положения крестьянства и интеллектуалов в социальных системах.

Более того, хотя статья Яковлева 1972 г. написана с марксистских (пусть вульгарных, догматических, но формально с марксистских) позиций, а его словоизлияния перестроечных времён носят либеральный характер, между ними, несмотря на внешние идеологические различия, прочерчивается пусть и пунктирная, но вполне логичная линия, причём оканчивающаяся не в июне 1988 (XIX партконференция), а 17 августа 1998 г.

Аналогичным образом дело обстоит с историей. В качестве новой (новоевропейской) дисциплины, созданной уже в буржуазном обществе она могла использовать старый корпус исторических (главным образом донаучных) штудий. Однако налицо резкий разрыв, дисконтинуитет между старым («донаучным») корпусом досовременных ориенталистских и исторических штудий, с одной стороны, и ориентализмом и историей XIX в. Внешне, однако, дело выглядит так, что история и ориентализм суть старые дисциплины, на которых лежит мощная печать если не досовременности, то несовременности, тогда как экономическая наука, социология и политическая наука – дисциплины современные, принципиально новые, а потому перворазрядные. Имплицитно это предполагает, что в системе новоевропейского знания история и ориентализм – дисциплины (и науки) второразрядные.

В процессе научного отражения экспансии капитала, буржуазный ум («наука») повторил логику капитала. Как сам капитал создавал «докапиталистические» классовые формы в тех частях мира, где этих форм до капитала не было, буржуазный ум создавал для изучения племенных обществ этнологию (которой как особой дисциплины ранее не существовало) и ориентализм, базой которого стал старый корпус восточных штудий, и это сразу же окрасило традиционный ориентализм в филологические тона.

Во-вторых, история Модерна – это история экспансии Европы в неевропейское пространство. Изучение этого пространства стало практической необходимостью. Для изучения тех пространств, которые были населены народами без письменности, были созданы дисциплины этнологии и культурной антропологии. Для тех пространств, где Запад столкнулся с довольно развитыми цивилизациями, способными к сопротивлению в сфере культуры, была создана дисциплина ориентализм (востоковедение).

Итак, объектами экономической науки, социологии и политической науки являются экономика, гражданское общество («общество») и политическая сфера, но не вообще, а европейского-пространства-в-настоящем. Это так по определению, поскольку для анализа именно этого пространства в настоящем, в современном (modern) состоянии и была создана западная социальная наука. Пространственно-временные характеристики дисциплин ЭСП комплекса носят ограниченный характер: пространство – европейское (североатлантическое), а время – настоящее.

То, как та или иная дисциплина организована, сконструирована с точки зрения использования в ней времени и пространства – кардинально важный момент в (само)определений данной дисциплины. Тем не менее эта проблема до сих пор ускользала от исследователя, а ведь её постановка является необходимым, хотя и недостаточным условием преодоления кризиса социальной науки, которой – сегодня это проявляется со «стеклянной ясностью» – не выкарабкаться из «эпистемологического ада» в одиночку, вне связки с историей и востоковедением. Правда, реализация этой связки приведёт не просто к сущностному изменению социальной науки (а также истории и востоковедения), а к возникновению нескольких социальных наук – разных наук о разных социальных системах, что потребует, во-первых, наведения между ними мостов; во-вторых, преодоления ложного универсализма и создания универсализма истинного.

Ось «пространство – время» – не единственная, конституирующая различные дисциплины. Есть и две другие – «универсальное – уникальное» и «субъект – объект». Пересечение этих линий тем или иным способом и конституирует ту или иную дисциплину новоевропейской науки.

В последние десятилетия всё чаще пишут о кризисе социальной науки. Речь идёт прежде всего о триаде «экономическая наука – социология – политическая наука» (далее – ЭСП комплекс). И хотя науки об обществе не исчерпываются этой триадой, именно она – их ось, системообразующий элемент. Под кризисными явлениями имеется в виду целый ряд проблем. Здесь и детеоретизация наук; усиление тенденции к эмпирическому мелкотемью, из-за чего целостное изучение распадается на сумму плохо связанных между собой case studies; нарастающая неадекватность схем, моделей и универсалий ЭСП комплекса реалиям современного мира, существенное ослабление предсказательной силы этих схем и многое другое.