Всем добрый вечер! И с Новым годом!

12 месяцев от декабря до января…

3 ??
Гуарани - язык и люди

В Асунсьоне я первым делом поинтересовался у девчонок из Оргкомитета Копа Америка-99, знают ли они язык гуарани. «У нас его все знают», - весело ответили девчонки и провели ликбез, благодаря которому я сразу запомнил, что «Ы» - это вода, «Ы-вы» - земля, а «Ы-вы-ту» - небо. По смыслу всё подходит: земля - это то, что не вода, а небо - нечто вообще с другой стороны, ни вода, ни земля, ни рыба, ни мясо. Дальше: «Пара-гуа-Ы». Это означает: «Та вода, которая куда-то течёт». «Парагуаы», по-нашему - «Парагвай» - это ведь не только страна, но и река с тем же названием, образующая после слияния с Параной, а потом с Уругваем самое мощное в мире речное устье, на одной стороне которого, кстати, лежит Буэнос-Айрес, а на другой - Монтевидео. При этом, хотя в Уругвае ни про какой язык гуарани никто толком ничего не знает, выходит, что «Уру-гуа-Ы» - это тоже слово на языке гуарани и означает оно, судя по всему: «Та вода, которая притекла» (а вы посмотрите на карту).

Или вот, плакат над входом в пресс-центр Копа Америка-99: «Та пегуахе пораите!» Ну, очевидно же: добро пожаловать…

Самое замечательное в языке гуарани - то, что он живой. Более того - это единственный живой индейский язык в Латинской Америке. В отличие от остальных сохранивших некоторые признаки жизни наречий: аймара, кечуа и прочих, гуарани - это не фольклор. На нём разговаривают. Много и многие. Таксисты с диспетчерами, продавцы в магазинах друг с другом и с большинством покупателей. Слышать это забавно, особенно учитывая дробно-заунывную мелодику самого языка. Такое ощущение, что ритм языка гуарани определяет и характер парагвайцев, немного заторможенный или, вернее, задумчивый, который с особым цинизмом на протяжении всего турнира будут пародировать в своих эфирах аргентинские комментаторы, корреспонденты и ведущие.

За аргентинцев будет как-то неловко: это как в России бы во время проходящего где-нибудь на Кавказе чемпионата на всех каналах рассказывали о футболе, пародируя кавказскую речь методами заскорузлых анекдотов: «Панымаэшь! В другой чэтвэртьфиналэ Бразил будет фаворит с Аргэнтиной!» И иногда добавляли бы: «вай мэ!» Или «уах!» Впрочем, за аргентинцев и без того в Южной Америке всё время неловко…

Дальнейшее проникновение в таинства языка гуарани вызывало невольную дрожь. Приближалась граница реального и мистического. Вот, послушайте: «та пе’нде пыйхаре пора». Если бы не наше родное словечко «пора», неожиданно схваченное обручем верного смысла, тогда совсем беда… Означает это заклинание: «спокойной ночи» и начертано в номере отеля рядом с кроватью, в параллель с «буэнас ночес» и «гуд найт». И слово «пора», хочется верить, означает: «пора». А всё вместе: «спать пора». Нет, ну обнаружили ведь в письме капитана Гранта его друзья, Гленарван и прочие за обрывком слова «…гония» вместо агонии Патагонию.

Итак, утро вечера мудренее, как говорят у нас в Асунсьоне. Тем более, что семь часов разницы с Москвой ещё не до конца растворились в пятидневном пути с остановкой в Буэнос-Айресе. Считается, что джетлаг стирается ровно через столько дней, сколько часовых поясов осталось под фюзеляжем. В общем, пыйхаре пора, друзья.

2 ??
Крысюк. Черный хлеб

Если отбросить мистику и вообще, как обычно, говорить начистоту, лишние два дня в Буэнос-Айресе понадобились мне по причине прозаической. Посольство Уругвая в Москве занимало и занимает изящнейший особняк неподалеку от «нехорошей» булгаковской квартиры; боливийцы скромно, но со вкусом располагаются в одном из переулков между Остоженкой и Пречистенкой, в двух шагах от дома Филипп Филиппыча и каморки Мастера; а вот парагвайского посольства в России в 1999-м не было вовсе. Чтобы получить визу в Парагвай, нужно было ехать несколько дальше Остоженки, а именно - в Буэнос-Айрес.

Работавший в МИДе старый школьный товарищ быстро нашел телефон своего коллеги в столице Аргентины, а тот объяснил мне, как добраться до парагвайского консульства в Буэнос-Айресе и попросил позвонить из гостиницы за час до приезда. Всё так просто, словно речь шла о встрече где-то между Большой Садовой и Малой Бронной. Но главного-то он не сказал…

Фамилия коллеге была Крысюк. Но важно, конечно, не это и даже не то, что выглядел он совершенно противоположным своей фамилии образом: элегантно и дружелюбно. Мы встретились по названному им адресу возле какого-то подвального типа подъезда. Консульский отдел посольства Парагвая в Аргентине не поражал роскошью. Впрочем, в Москве нет ни посольства, ни его консульского отдела, так что мне было не до архитектуры.
- Водка при вас? - пожимая мне руку, спросил Крысюк с улыбкой.
- Не-ет, - не помню, что произошло раньше: я начал плавиться от стыда или выговорил признание сквозь зубы…
- Вообще, что ли, нет?
- Не-ет…
- Может быть, вы и черного хлеба не привезли? - продолжил пытку дипломат.
- Боже, простите, пожалуйста. Простите… Я - последний олух из всех кретинов.
- Да-а, вы такой в моей практике первый! Но, ладно, ничего страшного, - сначала цокнув языком от досады, а потом понемногу взяв себя в руки, успокоил меня Крысюк. - В нашей работе и не такое бывает!
Почти окончательно раздавленный стыдом, я все-таки сдержанно хихикнул.
- Клянусь, что нанесенный вам урон навсегда воспитает во мне верного доставщика водки и черного хлеба во все консульские и прочие дипломатические миссии России по всему миру, - торжественно произнес я.
Корпоративный дух взял верх. Радуясь, видимо, за будущее коллег, Крысюк улыбнулся уже почти добродушно.

Мы вошли в подъезд.

Там были люди. Судя по выражению лиц, парагвайцы и парагвайки (форма фразы украдена у Алексея Иващенко). Они составляли очередь в один из кабинетов, где, вероятно, выдавали или продлевали рабочие аргентинские визы и прочие мигрантские бумаги. В необходимый для решения моего вопроса кабинет никакой очереди не было. Судя по всему, визы в Парагвай не пользовались особым спросом у местной публики. Вероятно, потому что были аргентинцам не нужны ни с какой из точек зрения… Через полчаса, отстояв вместе с парагвайцами и парагвайками небольшой хвостик в секретариат для печати, я вышел на воздух, повторил свою клятву и распрощался с улыбчивым дипломатом. Вечером, на радостях от выполнения последней путевой задачи и от боязни вторично спускаться в кортасаровское метро, я пешком прошел пол-Буэнос-Айреса, а на следующий день срочно улетел в Асунсьон.

Ещё пару слов насчёт метро. Вообще, всякие неявные достопримечательности - полуразрушенные ворота храмов цивилизации Тиуанако в Боливии или нерасшифрованные рисунки чилийской пустыни Наска - парадоксальным образом кажутся более близкими, привлекательными и даже понятными, чем прекрасно чувствующие себя, ну, допустим, Кёльнский собор или оранжевый Лисий храм в Киото. Ведь в Южной Америке большую часть мифов люди додумывают сами, фантазия тут сильнее и плодотворнее. Причём работает воображение не по прихоти, как у авторов псевдоисторических сценариев. Воображение в этом случае просто необходимо, без него мифы рискуют остаться неполными, как английский или французский варианты письма капитана Гранта, или даже совсем обрывчатыми - как его же, письма, немецкая копия. Фантазия достраивает их, превращаясь в дополненную реальность и склеивая клочки картины воедино. И тем важнее, мощнее это чувство, чем дальше от материального, от архитектуры, от готовых форм. А додумывать ускользающие вместе со временем мифы не зданий, а людей, обществ, сознаний - еще интереснее и таинственней…

Туманные времена в истории Буэнос-Айреса, описанные и даже, говорят, спровоцированные текстами Кортасара - тоже миф. Миф пугающий и одновременно будоражащий. И за последние десять лет эти чувства усилились многократно. Ведь остатки храмов Тиуанако, как стояли, так и стоят себе в часе езды от озера Титикака и в ус себе не дуют, а вот вагонов «Ля Брюжуаз» больше нет. В 2007-м их заменили, они перестали быть частью буэнос-айресского метро, они превратились в музейные экспонаты, а наименее удачливые - и вовсе в утиль. Их миф был более хрупкими и, значит, более ценным… И какой же я молодец, что провёл в буэносайресской подземке те несколько туманных часов.

ТРИЖДЫ В АМЕРИКЕ. ПАРАГВАЙ-99

1 ??
Через Буэнос-Айрес

В 1995-м в Буэнос-Айресе мне нужна была одна лишь пепельница с эмблемой клуба «Феррокаррил Осте» в подарок другу. В 99-м я рассчитывал и на нематериальные сувениры, ради которых, во-первых, приехал в аргентинскую столицу не на полтора, а почти на три дня, а, во-вторых, специально подготовился, прочитав почти всего Кортасара. Любимое из Кортасара, вернее, сильнее всего разрывающее душу (а в чём иначе смысл литературы) - это, конечно, «Экзамен». Там странный липкий непроглядный туман обволакивает город, в котором ходят, скрываются друг от друга, следят друг за другом, тяжело шутят, не понимают, что происходит, и оттого движутся к гибели разные люди, в основном, молодые. А именно несправедливая, неминуемая гибель молодых людей всегда казалась мне, а сейчас и подавно, - главным мировым литературным сюжетом.

Впрочем, Хулио Кортасару свойственны не только прямые безупречные ходы. В унисон настроению «Экзамена» - события рассказа про метро, в котором таинствует каста намеренно оставшихся под землей. Каста эта разрастается, пугая незримым могуществом; её призрачность, её неуловимость роднят подземку с мистическим замком, а ощущения попавшего туда - с ощущениями попавших в жернова замысловатого процесса. Но главное, что у Кортасара с такой близкой к осязанию чувственностью описаны детали этого метро, что хочется немедленно увидеть их и пощупать, чтобы убедиться в притягательности этой неведомой силы. Или наоборот - увидеть, чтобы забыть навсегда о самом факте существования этой страшной странности. Ради одного только этого ощущения тянет вернуться в Буэнос-Айрес - город такой европейский и в то же время такой самостоятельный, город, совершенно непохожий ни на один свой аналог, если, конечно, мы допускаем, что у него есть аналоги… А тот факт, что дальше тебе предстоит путь в Парагвай - чуть ли не самое загадочное место на земле - будоражит сильнее вдвое.

Перелетая через пол-планеты, я представлял, как буду крадучись спускаться в буэносайреское метро. Понимая, разумеется, что всё это какие-то казаки-разбойники, что никакого духа подземки, а равно и необъяснимого обволакивающего сознание тумана в моей сегодняшней истории быть не может. И всё же я знал, что вызову его, этот дух, я представлю и даже смогу ощутить, почти потрогать тот самый дважды неосязаемый туман, я различу «их бледные лица», их осторожные манеры, и заурядная прогулка туриста превратится в поход исследователя. А деревянные поручни и панели обивки самых старых в мире вагонов метро модели «Ля Брюжуаз» взбудоражат воображение сильнее, чем реальные исторические феномены, атрибуты и раритеты. Мне кажется - да-да, тут это слово подходит идеально - мне «кажется», что парагвайская Копа-99 и дорога к ней через Буэнос-Айрес вселили с меня какой-то неизменяемый объем наслаждения мистикой. Её не стало больше в жизни, да и вообще, как известно, - нет и никогда не было… А в сознании она поселилась, чтобы через 12 лет превратиться в гораздо более сильный клубок фантазий. Но я, кажется, отвлёкся…

Последнее пятно Копа Америка-97 - один сплошной кошмар: от старта из аэропорта Гуарульос куда-то в сторону тонущего в ночи бесконечного города до утреннего целительного куска арбуза на площади возле Санта-Фе. Арбуз там продавали кусками, четвертинками или даже осьмушками, а мне бабушка в детстве говорила: никогда не бери разрезанный арбуз, очень опасно, дизентерия там и всё такое прочее. Но после моей ночи никакая болезнь не могла показаться угрожающей. В результате я добавил через пару часов к смеси желудочного и арбузного соков немного кокосового, тоже в совершенно антисанитарной обстановке - через трубочку, поданную грязноватыми руками торговца, уже вырезавшего этими же мозолистыми руками уголок в носорожьей шкуре ореха. Добавил, и вскоре вернулся к жизни.

Но в этих то ли 12, то 14 часах - какая в них была бездна безнадежности и беспомощности одинокой жертвы пищевого отравления! Веничка, конечно, мастер парадоксов, и его пассаж про то, как нынешнее поколение измельчало до неспособности подняться до какой-нибудь самой пустячной бездны, прекрасен. Но я ему не верю! Не поднимаются к безднам. В них опускаются, проваливаются, как и положено. Не надо заговаривать мне зубы…

И вот ведь: месяц в Боливии, десятки отелей, ресторанов и забегаловок, деревенские перекусы, фрукты на автобусных остановках, свежая форель из Титикаки, совершенно, ну полностью немытые руки, виски с застарелым льдом в офисе федерации из едва сполоснутых холодной водой пыльных стаканов - и никаких, даже минимальных проблем… Полчаса в Бразилии - и такое расстройство. Да и как было не расстроиться?

И тем не менее: весь этот букет - повод, но не оправдание недопустимого обобщения, пахнущего ксенофобией. Понимаю, понимаю. Не оправдание. Но повод…

Пройдёт 17 лет, и город, который повернётся ко мне другой стороной, я прощу. И в этом будет его, города Сан-Паулу, заслуга. Бразильцев я прощу несколько раньше. И в этом будет моя заслуга. Потому что все эти годы я проведу в поисках «своего бразильца». И найду в предпоследнем из них…

А Паоло?.. Где ты, Паоло, не то, что не святой, просто-таки последний из бразильцев? Сном ли, духом ли, икотой ли - вспоминаешь ли ты меня, брошенного в аэропорту на съедение желудочному гриппу? Нет? Ну, и прекрасно. Даст бог, в Парагвае в 99-м мы с тобой не увидимся.