3 🇵🇾
Гуарани - язык и люди

В Асунсьоне я первым делом поинтересовался у девчонок из Оргкомитета Копа Америка-99, знают ли они язык гуарани. «У нас его все знают», - весело ответили девчонки и провели ликбез, благодаря которому я сразу запомнил, что «Ы» - это вода, «Ы-вы» - земля, а «Ы-вы-ту» - небо. По смыслу всё подходит: земля - это то, что не вода, а небо - нечто вообще с другой стороны, ни вода, ни земля, ни рыба, ни мясо. Дальше: «Пара-гуа-Ы». Это означает: «Та вода, которая куда-то течёт». «Парагуаы», по-нашему - «Парагвай» - это ведь не только страна, но и река с тем же названием, образующая после слияния с Параной, а потом с Уругваем самое мощное в мире речное устье, на одной стороне которого, кстати, лежит Буэнос-Айрес, а на другой - Монтевидео. При этом, хотя в Уругвае ни про какой язык гуарани никто толком ничего не знает, выходит, что «Уру-гуа-Ы» - это тоже слово на языке гуарани и означает оно, судя по всему: «Та вода, которая притекла» (а вы посмотрите на карту).

Или вот, плакат над входом в пресс-центр Копа Америка-99: «Та пегуахе пораите!» Ну, очевидно же: добро пожаловать…

Самое замечательное в языке гуарани - то, что он живой. Более того - это единственный живой индейский язык в Латинской Америке. В отличие от остальных сохранивших некоторые признаки жизни наречий: аймара, кечуа и прочих, гуарани - это не фольклор. На нём разговаривают. Много и многие. Таксисты с диспетчерами, продавцы в магазинах друг с другом и с большинством покупателей. Слышать это забавно, особенно учитывая дробно-заунывную мелодику самого языка. Такое ощущение, что ритм языка гуарани определяет и характер парагвайцев, немного заторможенный или, вернее, задумчивый, который с особым цинизмом на протяжении всего турнира будут пародировать в своих эфирах аргентинские комментаторы, корреспонденты и ведущие.

За аргентинцев будет как-то неловко: это как в России бы во время проходящего где-нибудь на Кавказе чемпионата на всех каналах рассказывали о футболе, пародируя кавказскую речь методами заскорузлых анекдотов: «Панымаэшь! В другой чэтвэртьфиналэ Бразил будет фаворит с Аргэнтиной!» И иногда добавляли бы: «вай мэ!» Или «уах!» Впрочем, за аргентинцев и без того в Южной Америке всё время неловко…

Дальнейшее проникновение в таинства языка гуарани вызывало невольную дрожь. Приближалась граница реального и мистического. Вот, послушайте: «та пе’нде пыйхаре пора». Если бы не наше родное словечко «пора», неожиданно схваченное обручем верного смысла, тогда совсем беда… Означает это заклинание: «спокойной ночи» и начертано в номере отеля рядом с кроватью, в параллель с «буэнас ночес» и «гуд найт». И слово «пора», хочется верить, означает: «пора». А всё вместе: «спать пора». Нет, ну обнаружили ведь в письме капитана Гранта его друзья, Гленарван и прочие за обрывком слова «…гония» вместо агонии Патагонию.

Итак, утро вечера мудренее, как говорят у нас в Асунсьоне. Тем более, что семь часов разницы с Москвой ещё не до конца растворились в пятидневном пути с остановкой в Буэнос-Айресе. Считается, что джетлаг стирается ровно через столько дней, сколько часовых поясов осталось под фюзеляжем. В общем, пыйхаре пора, друзья.

2 🇵🇾
Крысюк. Черный хлеб

Если отбросить мистику и вообще, как обычно, говорить начистоту, лишние два дня в Буэнос-Айресе понадобились мне по причине прозаической. Посольство Уругвая в Москве занимало и занимает изящнейший особняк неподалеку от «нехорошей» булгаковской квартиры; боливийцы скромно, но со вкусом располагаются в одном из переулков между Остоженкой и Пречистенкой, в двух шагах от дома Филипп Филиппыча и каморки Мастера; а вот парагвайского посольства в России в 1999-м не было вовсе. Чтобы получить визу в Парагвай, нужно было ехать несколько дальше Остоженки, а именно - в Буэнос-Айрес.

Работавший в МИДе старый школьный товарищ быстро нашел телефон своего коллеги в столице Аргентины, а тот объяснил мне, как добраться до парагвайского консульства в Буэнос-Айресе и попросил позвонить из гостиницы за час до приезда. Всё так просто, словно речь шла о встрече где-то между Большой Садовой и Малой Бронной. Но главного-то он не сказал…

Фамилия коллеге была Крысюк. Но важно, конечно, не это и даже не то, что выглядел он совершенно противоположным своей фамилии образом: элегантно и дружелюбно. Мы встретились по названному им адресу возле какого-то подвального типа подъезда. Консульский отдел посольства Парагвая в Аргентине не поражал роскошью. Впрочем, в Москве нет ни посольства, ни его консульского отдела, так что мне было не до архитектуры.
- Водка при вас? - пожимая мне руку, спросил Крысюк с улыбкой.
- Не-ет, - не помню, что произошло раньше: я начал плавиться от стыда или выговорил признание сквозь зубы…
- Вообще, что ли, нет?
- Не-ет…
- Может быть, вы и черного хлеба не привезли? - продолжил пытку дипломат.
- Боже, простите, пожалуйста. Простите… Я - последний олух из всех кретинов.
- Да-а, вы такой в моей практике первый! Но, ладно, ничего страшного, - сначала цокнув языком от досады, а потом понемногу взяв себя в руки, успокоил меня Крысюк. - В нашей работе и не такое бывает!
Почти окончательно раздавленный стыдом, я все-таки сдержанно хихикнул.
- Клянусь, что нанесенный вам урон навсегда воспитает во мне верного доставщика водки и черного хлеба во все консульские и прочие дипломатические миссии России по всему миру, - торжественно произнес я.
Корпоративный дух взял верх. Радуясь, видимо, за будущее коллег, Крысюк улыбнулся уже почти добродушно.

Мы вошли в подъезд.

Там были люди. Судя по выражению лиц, парагвайцы и парагвайки (форма фразы украдена у Алексея Иващенко). Они составляли очередь в один из кабинетов, где, вероятно, выдавали или продлевали рабочие аргентинские визы и прочие мигрантские бумаги. В необходимый для решения моего вопроса кабинет никакой очереди не было. Судя по всему, визы в Парагвай не пользовались особым спросом у местной публики. Вероятно, потому что были аргентинцам не нужны ни с какой из точек зрения… Через полчаса, отстояв вместе с парагвайцами и парагвайками небольшой хвостик в секретариат для печати, я вышел на воздух, повторил свою клятву и распрощался с улыбчивым дипломатом. Вечером, на радостях от выполнения последней путевой задачи и от боязни вторично спускаться в кортасаровское метро, я пешком прошел пол-Буэнос-Айреса, а на следующий день срочно улетел в Асунсьон.

Ещё пару слов насчёт метро. Вообще, всякие неявные достопримечательности - полуразрушенные ворота храмов цивилизации Тиуанако в Боливии или нерасшифрованные рисунки чилийской пустыни Наска - парадоксальным образом кажутся более близкими, привлекательными и даже понятными, чем прекрасно чувствующие себя, ну, допустим, Кёльнский собор или оранжевый Лисий храм в Киото. Ведь в Южной Америке большую часть мифов люди додумывают сами, фантазия тут сильнее и плодотворнее. Причём работает воображение не по прихоти, как у авторов псевдоисторических сценариев. Воображение в этом случае просто необходимо, без него мифы рискуют остаться неполными, как английский или французский варианты письма капитана Гранта, или даже совсем обрывчатыми - как его же, письма, немецкая копия. Фантазия достраивает их, превращаясь в дополненную реальность и склеивая клочки картины воедино. И тем важнее, мощнее это чувство, чем дальше от материального, от архитектуры, от готовых форм. А додумывать ускользающие вместе со временем мифы не зданий, а людей, обществ, сознаний - еще интереснее и таинственней…

Туманные времена в истории Буэнос-Айреса, описанные и даже, говорят, спровоцированные текстами Кортасара - тоже миф. Миф пугающий и одновременно будоражащий. И за последние десять лет эти чувства усилились многократно. Ведь остатки храмов Тиуанако, как стояли, так и стоят себе в часе езды от озера Титикака и в ус себе не дуют, а вот вагонов «Ля Брюжуаз» больше нет. В 2007-м их заменили, они перестали быть частью буэнос-айресского метро, они превратились в музейные экспонаты, а наименее удачливые - и вовсе в утиль. Их миф был более хрупкими и, значит, более ценным… И какой же я молодец, что провёл в буэносайресской подземке те несколько туманных часов.

ТРИЖДЫ В АМЕРИКЕ. ПАРАГВАЙ-99

1 🇵🇾
Через Буэнос-Айрес

В 1995-м в Буэнос-Айресе мне нужна была одна лишь пепельница с эмблемой клуба «Феррокаррил Осте» в подарок другу. В 99-м я рассчитывал и на нематериальные сувениры, ради которых, во-первых, приехал в аргентинскую столицу не на полтора, а почти на три дня, а, во-вторых, специально подготовился, прочитав почти всего Кортасара. Любимое из Кортасара, вернее, сильнее всего разрывающее душу (а в чём иначе смысл литературы) - это, конечно, «Экзамен». Там странный липкий непроглядный туман обволакивает город, в котором ходят, скрываются друг от друга, следят друг за другом, тяжело шутят, не понимают, что происходит, и оттого движутся к гибели разные люди, в основном, молодые. А именно несправедливая, неминуемая гибель молодых людей всегда казалась мне, а сейчас и подавно, - главным мировым литературным сюжетом.

Впрочем, Хулио Кортасару свойственны не только прямые безупречные ходы. В унисон настроению «Экзамена» - события рассказа про метро, в котором таинствует каста намеренно оставшихся под землей. Каста эта разрастается, пугая незримым могуществом; её призрачность, её неуловимость роднят подземку с мистическим замком, а ощущения попавшего туда - с ощущениями попавших в жернова замысловатого процесса. Но главное, что у Кортасара с такой близкой к осязанию чувственностью описаны детали этого метро, что хочется немедленно увидеть их и пощупать, чтобы убедиться в притягательности этой неведомой силы. Или наоборот - увидеть, чтобы забыть навсегда о самом факте существования этой страшной странности. Ради одного только этого ощущения тянет вернуться в Буэнос-Айрес - город такой европейский и в то же время такой самостоятельный, город, совершенно непохожий ни на один свой аналог, если, конечно, мы допускаем, что у него есть аналоги… А тот факт, что дальше тебе предстоит путь в Парагвай - чуть ли не самое загадочное место на земле - будоражит сильнее вдвое.

Перелетая через пол-планеты, я представлял, как буду крадучись спускаться в буэносайреское метро. Понимая, разумеется, что всё это какие-то казаки-разбойники, что никакого духа подземки, а равно и необъяснимого обволакивающего сознание тумана в моей сегодняшней истории быть не может. И всё же я знал, что вызову его, этот дух, я представлю и даже смогу ощутить, почти потрогать тот самый дважды неосязаемый туман, я различу «их бледные лица», их осторожные манеры, и заурядная прогулка туриста превратится в поход исследователя. А деревянные поручни и панели обивки самых старых в мире вагонов метро модели «Ля Брюжуаз» взбудоражат воображение сильнее, чем реальные исторические феномены, атрибуты и раритеты. Мне кажется - да-да, тут это слово подходит идеально - мне «кажется», что парагвайская Копа-99 и дорога к ней через Буэнос-Айрес вселили с меня какой-то неизменяемый объем наслаждения мистикой. Её не стало больше в жизни, да и вообще, как известно, - нет и никогда не было… А в сознании она поселилась, чтобы через 12 лет превратиться в гораздо более сильный клубок фантазий. Но я, кажется, отвлёкся…

Последнее пятно Копа Америка-97 - один сплошной кошмар: от старта из аэропорта Гуарульос куда-то в сторону тонущего в ночи бесконечного города до утреннего целительного куска арбуза на площади возле Санта-Фе. Арбуз там продавали кусками, четвертинками или даже осьмушками, а мне бабушка в детстве говорила: никогда не бери разрезанный арбуз, очень опасно, дизентерия там и всё такое прочее. Но после моей ночи никакая болезнь не могла показаться угрожающей. В результате я добавил через пару часов к смеси желудочного и арбузного соков немного кокосового, тоже в совершенно антисанитарной обстановке - через трубочку, поданную грязноватыми руками торговца, уже вырезавшего этими же мозолистыми руками уголок в носорожьей шкуре ореха. Добавил, и вскоре вернулся к жизни.

Но в этих то ли 12, то 14 часах - какая в них была бездна безнадежности и беспомощности одинокой жертвы пищевого отравления! Веничка, конечно, мастер парадоксов, и его пассаж про то, как нынешнее поколение измельчало до неспособности подняться до какой-нибудь самой пустячной бездны, прекрасен. Но я ему не верю! Не поднимаются к безднам. В них опускаются, проваливаются, как и положено. Не надо заговаривать мне зубы…

И вот ведь: месяц в Боливии, десятки отелей, ресторанов и забегаловок, деревенские перекусы, фрукты на автобусных остановках, свежая форель из Титикаки, совершенно, ну полностью немытые руки, виски с застарелым льдом в офисе федерации из едва сполоснутых холодной водой пыльных стаканов - и никаких, даже минимальных проблем… Полчаса в Бразилии - и такое расстройство. Да и как было не расстроиться?

И тем не менее: весь этот букет - повод, но не оправдание недопустимого обобщения, пахнущего ксенофобией. Понимаю, понимаю. Не оправдание. Но повод…

Пройдёт 17 лет, и город, который повернётся ко мне другой стороной, я прощу. И в этом будет его, города Сан-Паулу, заслуга. Бразильцев я прощу несколько раньше. И в этом будет моя заслуга. Потому что все эти годы я проведу в поисках «своего бразильца». И найду в предпоследнем из них…

А Паоло?.. Где ты, Паоло, не то, что не святой, просто-таки последний из бразильцев? Сном ли, духом ли, икотой ли - вспоминаешь ли ты меня, брошенного в аэропорту на съедение желудочному гриппу? Нет? Ну, и прекрасно. Даст бог, в Парагвае в 99-м мы с тобой не увидимся.

15 🇧🇴
Домой через Сан-Паулу

О Марио Загало, о причинах его успехов и до странности невысокой популярности среди бразильских журналистов я планировал поговорить с Паоло, когда выяснилось, что мы летим из Санта-Крус-де-ла-Сьерра в Гуарульос - это аэропорт Сан-Паулу, крупнейший на континенте - одним рейсом.

И, наверное, даже поговорил. Не помню. Ничего я про разговор в самолете с Паоло не помню. Разговор был, больше того: среди прочего я повторил, что в Сан-Паулу, абсолютно чужом, гигантском и не самом безопасном городе мне предстоит провести больше суток в ожидании рейса в Европу. Мне казалось, что и одного раза достаточно, чтобы человек, с которым мы неоднократно оказывались вместе в компании, общались и проводили время во время турнира, житель этого города предложил бы какую-то помощь или в принципе озаботился моим положением. В моем доме много раз жили приезжавшие в разные эпохи в Москву коллеги, мне казалось обязательным их как-то опекать, привечать, заботиться о них, хлопотать, печься, в конце-то концов, угощать или какие там ещё вы знаете русские глаголы про участие?

И когда на выходе из самолета Паоло показал мне рукой: «Тебе, мол, туда, на паспортный контроль для иностранцев, а мы, бразильцы пройдём тут», я ни секунды не сомневался, что ещё увижу невысокого черноволосого очкарика у ленты с багажом, и он, конечно, поможет мне добраться до города, а там найти отель, если не пригласит к себе. И даже когда, пробираясь со своим баулом, переваренным самолетным пузом и приобретшим странную форму после путешествия по кишечнику транспортёра, я приблизился к частоколу встречающих и вроде бы различил вдали знакомую спину за раздвижными дверьми аэропорта, вера в бразильскую часть человечества продолжала теплиться в моей душе. «Он сейчас вернётся со стоянки, - бормотала она. - Стой тут, не отходи от зоны прилёта». Минут через десять она шепнула: «Да он сам тут заблудился, наверное…» А ещё через десять замолкла. И я один безо всякой веры в человечество побрёл к стойке «Информации».

…Торговец индийского вида в сувенирной лавке в Париже набросился на нашу компанию, едва услышал, что мы русские, и просто-напросто выгнал нас, не позволив даже рассмотреть его товар.
- Все вы, русские - воры! - крикнул он нам вслед. Было досадно. Не из-за сувениров, которых мы не купили - там этими лавочками усеян целый километр пути вдоль Тюильрийского сада, и даже не из-за несправедливости. Обидно было за этого торговца и за род людской в его лице. Понятно, что в его лавочке побывали русские, а, может быть, просто русскоязычные, и что-то у него стибрили. Но каким же нужно быть дураком, чтобы скверный, пусть даже очень скверный поступок человека переносить на всю нацию…

А ты?! Ты-то сам перенёс этого Паоло на всех бразильцев?..

Перенёс.

И каюсь.

А как было не перенести, если моим уделом стали полтора часа на автобусе и ещё час на ногах вокруг громады храма Санта-Фе в поисках недорогого жилья и частично счастливое заселение во втором часу ночи… Счастливое потому, что позволило пережить жестокое отравление в относительно чистой комнатке с фаянсовыми помощниками, а не в углу неопрятного сквера, где мне выпала бы сомнительная честь перещеголять разнообразием ароматов всех бомжей центрального округа 20-миллионного мегаполиса. А частично потому, что отравление-то было, оно легло печатью на весь боливийский турнир, хотя ни Копа, ни Боливия, ни Паоло и не имели к нему абсолютно никакого отношения.

О, как же мне было плохо…

Мне показалось, что верхняя часть тела отделилась от нижней. Не насовсем и не вполне. Но всё же отделилась. Примерно как церковь в СССР от государства.

Вполне возможно, это был приступ желтой лихорадки, от которой так рьяно защищали меня работники санитарной службы аэропорта Шереметьево. Стоп, погодите? Но ведь прививку-то я сделал. Что-то не сходится. Боже, какой бред. Когда же утро?..

Давайте, что ли, сейчас, пока не началась финальная пресс-конференция Марио Загало. Минут десять у меня есть, как раз для «заметок на полях». Вот, допустим, Лягушка. По дороге на Тиуанако туристы проезжают через несколько небольших городов, в зависимости от направления маршрута. Но к чёрту подробности! Мы зашли в храм, венчавший центральную площадь крохотного городка, и милейший наш гид повёл нас внутреннему периметру вдоль полутемных часовен, скульптур и барельефов.
- Посмотрите на эту стену. Это изображение Пача Мама, Матери-Земли, мы с вами встретим похожее у жертвенного камня на Тиуанако. А у противоположной стены, мы сейчас пройдём за алтарем и подойдём туда, можно увидеть Священную Лягушку - символ плодородия и благоденствия. Вы не найдете ничего подобного в других южноамериканских храмах…
Все еще в лёгком шоке от неожиданной культурной подробности, на выходе я спрашиваю гида, пока глаза вновь привыкают к яркому зимнему солнцу:
- А как католическая церковь соглашается с таким странным соседством: Дева Мария, Лягушка и все такое?..
- No esta acuerdo. Acepto*. - гид улыбается, делая движение не губами, а уголками и без того слегка раскосых глаз. Мы не спеша возвращаемся к машине. Впереди еще несколько десятков километров к развалинам исчезнувшей, но проросшей в нашем времени цивилизации. Вернее, к одной из групп развалин… Ведь Тиуанако - это не точка на карте, не монастырь, как знаменитый перуанский Мачу-Пикчу. Тиуанако - это сейчас, скорее, территория, на которой сохранились, как следы мозаики на полу обнаруженного археологами древнего храма, свидетельства и артефакты существования здесь большого уникального народа.

Вот люблю я имена и определения! Не просто сочетания звуков, а их значения и смысл. Одно дело просто произносить «тиуанако», другое - знать, что в переводе с языка аймара это означает «центральный камень». А третье - знать, зачем он нужен, этот центральный камень. В нем такой желобок, по которому на землю стекает кровь… Конечно, мужчины танцуют, - вспомнил я слова миловидной боливийки из сувенирной лавочки. Им надо быть готовыми к жертвоприношению. В каком, спрашиваете, качестве? Ну, это как повезет.

…- Что вы сказали? Вы напоминаете мне про конные памятники из первого абзаца? Это красиво! Что ж… - я нашариваю в кармане конфету из музея коки. - Только на втором кольце Санта-Крус-де-ла-Сьерра я насчитал около дюжины всевозможнейших монументов. Правда, конных - я ведь говорил про свойство воздвигать прежде всего конные памятники - тут оказалось немного. И шофер Чако неподалёку от дома Хосе Луиса, и гонщик с необычной судьбой и совершенно неожиданным именем Вилли Бендек, погибший во время ралли в родном городе, не говоря уже о Мадре Индия (разумеется, не индийской, а индейской маме), все они изображены без лошадей. Оно и понятно: первые двое - водители, их лошади под капотом, а третья - и вовсе женщина, которая только в наших северных краях, если надо, «на скаку остановит», а в Боливии, как известно, даже толком и не танцует…

Всем привет! Напоминаю, что мы с коллегами открыли набор в Школу современной спортивной журналистики и комментирования.

Подробный анонс уже был здесь, повторяю некоторые важнейшие детали:

Набор до конца сентября. Начало занятий - в октябре. Три главных курса Школы: универсальная спортивная журналистика, комментирование футбола и тенниса, культура речи. Наши преподаватели - лучшие, это уже проверено не одним годом работы и не одним десятком прекрасных выпускников!))

Цена курса заявлена, но возможны скидки и рассрочки.

Мы набрали на сегодня примерно половину группы. Но впереди собеседование, так что возьмем не каждого, кто оставит заявку (хотя рады будем каждому!))

Запись на [email protected]

Спешите, решайтесь! До встречи!