Интересно, как у Чехова в текстах последних лет на передний план выходит время. События могут особо не развиваться или же происходить в плоскости непримечательной действительности, на фоне которой любое сюжетное движение — движение зевающего рта. Но именно поэтому так отчетливо в этих произведениях заметен ход времени. И не часов или дней, а всей человеческой жизни.

Однако, рисуя обыденность, Антон Палыч парадоксальным образом умудряется вывести: время, уходя, не проходит бесследно.

«Если бы у меня была охота заказать себе кольцо, то я выбрал бы такую надпись: “ничто не проходит”», — говорит Мисаил из повести «Моя жизнь». Потому что каждый шаг оставляет след, и никогда не известно заранее, какое значение он будет иметь в настоящем и будущем.

Теперь я понимаю: когда мне было скучно жить, мне было скучно читать позднего Чехова. Я хлебала казавшийся мне постным сюжет, не умея разглядеть гениальное по своей утешительной силе послание: жизнь — это простая история, полная непростого смысла.

Делать добро или зло — это всегда выбор. Причем выбор не идеологический, а этический. Человек, решаясь на злой поступок или совершая добрый, не думает о том, на каком этапе развития гуманизма находится цивилизация. Нет, он делает выбор в пользу дурного или хорошего сам, исходя из своей незавершенной сложности.

Говоря о незавершенной сложности, я имею в виду вот что: личность постоянно меняется и поэтому никогда не бывает равна самой себе. Наделяя определенными характеристиками другого, мы берем его в обруч собственных фантазий о нем. И если завтра мы обратимся к этому другому, мы обратимся к свой застывшей о нем фантазии, к тому, что мы называем представлением о личности. Думая, что мы знаем человека и можем предсказать его поступки, мы лишаем его субъектности, словно он табурет или мороженый окунь.

Это хорошо видно на собственном примере: мы загадываем желание и идем к его осуществлению несколько лет, а доходим уже совсем другими, с иными подчас желаниям, ценностями, с иной этикой.

Положить конец ежеминутным метаморфозам способна только смерть. В мертвом человеке останавливается жизнь не только в биологическом, но и в этическом смысле: он наконец становится определенным, понятным, ясным. Предсказуемым. Становится своим портретом. Теперь эта личность, равная себе, а точнее, представлению о себе. Без возможности это представление изменить, потому что на творчество способен лишь живой и вечно переменчивый — тот, кто не завершен, у кого есть выбор.

Потому что каждый выбор, рожденный в точке несовпадения человека с самим собой, прирастает к личности и меняет ее.

Добрый и злой человек — вполне может быть одним и тем же, только в разное время, человеком.

Наконец-то я закончила специализацию по телесному подходу в гештальт-терапии.

Это было сложно, местами изматывающе, но невероятно важно и полезно для той самой встречи с собой, о которой свистит каждый психочайник, но которой хрен знает в каком тиндере доискаться.

У меня это произошло через телесные обнаружения. Например, выяснилось, что я не осознавала своих ног, а это, на минуточку, опора и свобода. Буквально, я не могла мысленно «нащупать» (как при медитации, если кто знаком) собственные ноги, словно нижнюю половину меня обесточили.

Спустя какое-то время после этого обескураживающе горького открытия, ноги мои заболели. Мышцы стало пребольно крутить и выворачивать. Я стонала, чесала затылок и носила себя на массаж.

Но однажды, задремав, я вдруг поняла, что моих ног долгие годы как бы не было, они были отморожены. Ну, конечно, любая отмороженная часть тела ужасно болит оттаивая. И вот я нашла свои ноги, стала их лелеять, и в ответ прежде всего ощутила боль. В психике, кстати, то же самое: чтобы докопаться до истинных чувств и желаний, нужно прожить боль, поэтому, главным образом, многие избегают психотерапии.

Я так счастлива, что это произошло. Это какое-то сверхценное открытие. Нашла себя, вот уж воистину.

Как сказал сертификационный тренер: «Терапия помогает присваивать отчужденные части «Я». А дальше человек со своей жизнью разберется».

Теперь у меня есть ноги. Теперь я вообще — хоть куда и во всем разберусь.

Пока писала статью о том, какие книги надо читать, чтобы красивее и грамотнее разговаривать, сама занырнула в эти книги настолько глубоко, что понадобился акваланг (только в трубу вместо воздуха время от времени подавался живительный чаёк и пр.).

Если честно, нет для меня более дурацкого занятия, чем составлять списки литературы. От этого пахнет блогерами, которые сметают по сто романов в месяц и потом записывают обзоры, где наливная мучнистость их лиц превосходно контрастирует с броскими книжными обложками.

Возможно, я медленный чтец и еще более неспешный мыслитель. Но дело-то серьезное: из всего мирового литературного фонда выдернуть несколько книжек и провозгласить их лучшими для развития мышления и речи. Что за ерунда? Да любая талантливая книга, если она прочитана вдумчиво, приносит пользу.

Однако некоторые люди, осознавшие ценность красивой речи, упрямо ищут совета: что конкретно читать, чтобы стать неотразимым собеседником? И тут я должна сообразить и как писатель, и как учитель, и как психолог и выдать список сокровищ, от одного прикосновения к которому возбуждается сердце.

Вот эта статья со списком и прочими рекомендациями по развитию речи. Буду очень рада, если вам все-таки пригодится плод моих нелегких, споённых чаем трудов. Читайте эти (и не только) книги, осмысляйте, делитесь.

Эх. Никогда мне стать книжным, мать его, блогером.

Любопытно, что написанный для Твиттера пост о лживости тревоги вызвал у кого-то негодование. В том, что недовольные набегают даже на снимки зефира, нет ничего удивительного, но мне всё-таки захотелось порассуждать, почему некоторые тревожные люди прямо-таки лелеют свою тревогу.

Из-за важности данной темы я перетянула этот текст и сюда, в тележку.

1. Тревогу путают со страхом. В отличие от тревоги, страх необходим для выживания, так как это нормальная реакция на реальную опасность. Тревога же есть замес из нераспознанных чувств и переживаний. Тревога даже и от радости может подняться.

Поэтому тревога — это далеко не всегда страх.

А еще тревога не интуиция. Интуиция, или внутреннее чутье, по сути вера в мистическую основу мира. Разумеется, есть вещи, которые «знает» наше бессознательное, но там такая овсянка, что я все-таки не называла бы это знанием, которым можно руководствоваться, по крайней мере, без вытаскивания на уровень сознания.

Итак, тревога — это слипшиеся чувства, от которых мы бежим. Короче, мы платим тревогой за то, чтобы не встречаться с собой.

1. Тревогу путают с контролем. Если я ничего не делаю или не могу сделать, то хотя бы буду тревожиться. Вроде как уже и контролирую что-то. На самом деле этот контроль мнимый.

«Контролирующая» тревога оттягивает силы с плодотворной деятельности. Я, например, не могу ничего поделать с неопределенностью завтрашнего дня, но энергию, которую трачу на тревогу об этом, могу пустить в творчество, работу или, допустим, социализацию. На то, что реально поможет мне выжить завтра.

Тревога — это способ избегать действительно важных дел, принимать решения.

1. Тревогу путают со стыдом и виной. Часто тревожный человек — это человек уязвимый, не чувствующий своей принадлежности к сообществу, к миру в целом. Он ощущает много стыда и вины за себя «неправильного» и за то, что он недостаточно делает (см. второй пункт). Он не умеет согреваться в отношениях.

Тогда тревога — прикрытие душевной наготы, стыда за свое существование.

В общем, за тревогу держатся, потому что это и убежище, сооруженное из гордыни («Со мной всё нормально, это вокруг уроды»), и ощущение всемогущества («Если я кругом виноват, значит, я могу всё исправить, надо лишь сильно захотеть»).

А что касается комментаторов, которые писали, что у них-то тревожные мысли непременно воплощаются, так это либо врунишки, либо люди, столкнувшийся с самосбывающимся пророчеством. Например, мужчина сильно тревожится при общении с женщинами, но, чтобы скрыть это, выпячивает свою «токсичную мускулинность», проявляющуюся в виде пассивной агрессии. Разумеется, нормальные женщины не захотят с ним встречаться, что заставит его думать, что тревоги его были ненапрасными.

Ноги, зубы и родина

Пациент в кабинете врача — существо беспомощное. Особенно в кабинете стоматологическом, где человеческая речь низводится к мычанию. У пациента, конечно. Тот, кто производит манипуляции в распахнутом рту бедолаги, бывает весьма многословен и, разумеется, разговоры его далеко не всякий раз имеют отношение к зубам.

Но поскольку душа человеческая составляет мой большой интерес, я с удовольствием слушаю. Даже когда собственный рот набит медицинской требухой и способен издавать лишь звуки из детской книжки про обитателей фермы.

Пришла я тут как-то на гигиеническую чистку. Гигиенист Н., с которой мы несколько лет знакомы, показалась мне взбудораженной. Электричества у нее, по всей видимости, скопилось столько, что было готово разрядиться о любого дежурно поинтересовавшегося делами.

Забыв о цели нашего свидания, Н. стала рассказывать, что провела отпуск в России, куда ее убедил полететь муж. Она тараторила, подшучивала, но чем дальше уходило повествование, тем шутки всё больше напоминали роптание. Так человек, лепеча над младенцем, жалуется ему на жизнь.

— Вы не представляете, Валентина: за несколько дней до вылета у меня сильно-пресильно разболелась нога! Просто вот до слёз! Ходить не могу, ничего не могу. Представляете, а?

Вообще, представляю. Я как раз только со спецкурса по телесному гештальт-подходу. Но поскольку не люблю обобщать и сводить всё к психологии, замечаю (пока еще могу распоряжаться ртом) скорее шутя:

— Так сильно не хотели ехать?

Бывает, что человек своим вопросом или репликой — нечаянной или нарочной — обнаруживает запрятанные переживания собеседника, и тогда реакция может оказаться непредсказуемой. Н. явно не ожидала, что я именно это спрошу, и слова мои, видимо, сковырнули то, что она силилась прятать даже от себя, перенося всю силу переживаний на боль в ноге.

Ее вдруг совершенно опрокинуло. Н. попыталась ответить в привычно-игривом тоне, но осеклась и с сердцем выпалила:

— Ужасно не хотела, до слёз!

Сознавшись и, очевидно, смутившись собственной нежданной откровенности, Н. тут же приступила к чистке моих зубов, но спустя пару минут заговорила снова. Я слушала ее сочувствующе-внимательно, и в голове моей, куда периодически совали то острое, то мокрое, стала вызревать догадка.

Бывает, что боль в ногах связана с ощущением отсутствия опоры (это восходит к отношениям с родиной и, наконец, с матерью) или удержанной агрессией (вроде как остановленный пинок). В истории Н. был и муж, который «потащил» жену в Россию, и сама Россия, которая давно разочаровала мою Н.

Сидя в кресле и чувствуя, как медленно затекает темя, я прикидывала, что за поездкой на родину стоит что-то гораздо более серьезное, чем иронический образ упрямого супруга. Возможно, муж Н. подумывает о возращении на родину.

— Мой муж, — эхом отозвалась на мои беззвучные размышления Н., — хочет вернуться в Россию, представляете? (Пошире!) Он говорит, что нечего нам в Канаде делать на пенсии! (Еще шире!) А я ему говорю, какая Россия? Мы тут двадцать лет живем! (Ах ты, господи, сакшен отключен!) Еще и нога эта... И ничего не помогает!

Ба, думаю! Да я верно догадалась. Внутри у Н. острый конфликт, и боль в ноге — это еще «малая кровь», которой она отделалась, согласившись на путешествие туда, откуда давно сбежала. Н., судя по всему, мучает страх, что муж потянет ее назад. Вдобавок злость, обида и, конечно, горе — верный спутник любого эмигранта — всё это взошло в ней, захлестнуло накануне полета и продолжает булькать до сих пор.

После процедуры, вновь обретя возможность и право говорить, я посоветовала Н. разминать определенные мышцы ног. Она с немалым удивлением ответила, что врач уже расписал ей упражнения именно на эти группы мышц, но их очень больно делать. Тогда я уточнила, что говорю о расслаблении, например, с помощью массажа.

— Спасибо, — сказала Н. — Надо же, как всё связано… — Ой, а я же забыла вам наборчик подарить. Какого цвета щетку хотите?

Написала в Twitter о том, что до сих пор проживаю горе по Навальному, чем вызывала сильный радиационный фон из атаки ботов и тех, кому хочется слить скопившуюся в безобразных количествах агрессию.

Но некоторые читатели стали удивляться, почему, наряду с невежественными строчкогонами, грамотные вроде бы люди тоже пишут под моими постами заряженные ненавистью комментарии.

Как человек, изучающий речь и сознание, отвечу: внешнего вида письма мало для того, чтобы человека можно было считать мыслящим.

Можно изучить грамоту и писать паскудства. Можно прочесть книгу и ничего из нее не взять.

Поделюсь основными вещами, на которые лично я обращаю внимание, когда имею дело с людьми, желающими казаться интеллектуалами:

1. Они любят цитаты (и часто их перевирают).
2. Они повторяют одно и то же, их мысли не новы.
3. Их суждения зачастую заряжены полярно: всё либо чёрное, либо белое.
4. Они любят софистику (даже если не знают, что это).
5. При всей внешней грамотности их речь пуста и банальна.

И вообще, свобода слова не сводится к тому, чтобы вываливать всё пришедшее в голову ~~на ковёр~~.

Свобода слова — это прежде всего способность мыслить, т.е. творить суждения путем построения сложных логических цепочек. В повторении, в косности, в заряженной ненавистью речи, пусть и оформленной грамотно, нет свободы и ума, а есть только повторение, косность и ненависть.

Записался ко мне на ознакомительное занятие по риторике и литературе некто А. Приходит совсем юноша. Говорит, что ему двадцать лет, однако, он уже гипнотерапевт, и ему хотелось бы лучше общаться с клиентами.

Я заподозрила неладное: гипнотерапевтом в двадцать лет не станешь, да и речь у парня, мягко говоря, примитивная и вдобавок пересыпана ошибками всех мастей. Ну, вроде за тем и пришел, чтобы учиться, так ведь?

Я ему расписываю, из чего примерно состоят занятия: мы будем делать упражнения, учиться дискутировать, но прежде всего читать и анализировать книги на глубоком уровне. Тут юноша признается, что художественную литературу не любит, вообще никогда ее не читал (кроме «Мастера и Маргариты», что характерно; впрочем, я сильно сомневаюсь, что он ее действительно прочел).

— Не хочу читать, хочу красиво говорить, — настаивает А., вторя, сам того не подозревая, фонвизинскому персонажу, и тут же спрашивает: — А сколько мне надо к вам ходить, чтобы ну… результат типа был?

Отвечаю, что не могу этого знать, и следом задаю вопрос:

— А вы своим клиентам даете гарантии?

— Чё? Я им просто видеокурс скидываю, и всё. Ну, типа, чё-то получится, если не ленивый совсем.

Угу, так и думала: ты, братишка, инфоцыган. Пришел за ~~инфолошадью~~ красивой речью, чтоб успешнее впаривать какую-то добротную хреномать (дай бог, чтоб там просто таблицу умножения по кругу мотало, пока спишь).

Любопытно, кстати, что торговец волшебными пилюлями сам возжелал волшебную пилюлю.

В общем, в который раз убеждаюсь, что безграмотная речь — показатель не только плохого образования, но и остывшего в голове киселя. И зачастую отсутствия моральных ценностей (потому что для их формирования нужно думать, а процесс мышления и речь — одно и то же).

Засим хочу сказать: остерегайтесь скупо и неряшливо говорящих, а главное, развивайтесь сами, чтобы к вам ни один «гипнотерапевт» с видеокурсом не подкрался.

Люди стремятся к богатству в том числе потому, что большие деньги — это большая власть. Деньги способны любую, даже самую фанатическую, самую психопатическую идею, превратить в повестку. В повестку, ценность, иногда в смысл жизни для миллионов.

Существует проблема социальных пузырей: алгоритмы, вторя потребности в принадлежности к единомышленникам, окружают нас голосами, чей хор созвучен с нашим представлением о мире. И эти голоса немного меняют его. Портят или облагораживают — зависит от разных факторов, но всё же меняют.

Какими бы умными и осознанными мы себя ни считали, мы подвержены внутренним переменам вслед за переменами внешними, которые зачастую подвозят на поезде, доверху забитом деньгами рехнувшегося гегемона.

Единственное, что можно сделать, чтобы сохраниться в мутнотворном мельтешении подсаженных мнений (пусть даже созвучных нашим или претворяющихся таковыми), — развивать критическое и эстетическое мышление. Тогда вы будете не только слышать, что говорят люди, но и как они это делают. Понимать, с какой целью. Учиться составлять собственное мнение. Учиться говорить самому.

Для этого в том числе я стала преподавать литературу и риторику. Не только чтобы другим помогать не сойти с ума, но чтобы самой сверяться с реальностью. Через тексты и их осмысление, через разные упражнения, через дискуссию — в общем, через то, что по-хорошему нагружает голову, оставляя ощущение наполненности, а не пустоты и тошноты, как после сильного отравления.

Я точно знаю, что не будь у меня этой воспитанной хорошей литературой эстетической и этической оптики, я бы свихнулась.

Короче, приходите на занятия, осенний набор открыт. Будем целыми вместе.

Информация и запись тут.

Жизнь можно разложить на простые множители: утренний черный чай, голоса друзей, лица прохожих, цветы и велосипеды на балконе, прилипший к морозильной стенке прошлогодний пельмень, бар в подвале, грибы в лесу, назойливый белый свет городских прожекторов и теплый, живой — от собственной ночной лампы.

Жизнь достаточно проста, и даже самые взбалмошные ее проявления говорят скорее не о сложности бытия, а о наших острых реакциях. Которые, в свою очередь, тоже раскладываются на простые составные части.

К людям, событиям мы испытываем одновременно разные чувства, но не все, лишь самые интенсивные из них, осознаются (да и то не всегда). К примеру, и злость, и отвращение, и интерес, и любовь вполне могут быть направлены на одного и того же человека, не исключая себя самого.

Двадцатилетняя Ахматова писала: «Я научилась просто, мудро жить…» Возможно, как и положено гению, она уже тогда поняла и приняла всю простоту сложности (простите мне этот оксюморон) человеческого бытия. Простота — в неизменности нашей природы; в том, чего мы желаем (в сущности, одного и того же), о чем тревожимся, как любим и как охладеваем. А сложность — в принятии такого простого, плотского, человеческого себя.

Главное, мне кажется, находить то, что утешает.