Но кто бы мог подумать ещё пару сотен лет назад, что картина с религиозными текстами окажется такой, что объём их богодухновенности (понимаемой как непосредственное влияние божества на автора) будет таять и исчезать как весенний снег на склонах Карадраса, как Нуменор в пучине моря... Да, будет умаляться прямо пропорционально умножающемуся знанию и усложняющимся методам научной работы. Человеческое вдохновение, людские достоинства и недостатки, авторские добродетели и предрассудки проступили в священной традиции с такой силой, что божественному нужно очень постараться, чтобы сохранить своё место в ней. Всё это говорит о неудержимо взрослеющем человечестве, о том, что оно неуклонно растёт, как печаль последних эльфов, как ачность морийских гномов; растёт, расставаясь со своим детством и входя в подростковый период (а может быть даже оно уже и миновало его). Можно не сомневаться - боги как всегда будут взрослеть и мудреть вместе с нами.

Дурин Бессмертный.
"Мория. Моя жизнь в чертогах Кхазад-Дума."

В поисках болотных огней.

А может вовсе и не имеет уже смысла смотреть на христианскую жизнь в контексте образцов “ученик-учитель/послушник-наставник”?
Как-то скрылись во мгле церковной жизни отзвуки библейского благовестия о том, что Христос становится единственным Наставником, а Дух Господень в Своём помазании делает ненужной необходимость в учителях, ибо Сам отныне готов наставлять на всякую истину. Что-то единый народ Божий уж больно ощутимо разделился на лезущих в наставники поводырей (как облеченных саном, так и без оного) и безмолвно внимающих пасомых, постоянно готовых слушать, однако почти не способных чему-то научиться, ибо наука-то такова, что и не предполагает получения какого-бы то ни было образования, не говоря уже об аттестате.
На львиную долю вопросов, которые люди адресуют священникам, монахам, миссионерам и прочим выступающим от лица христианской веры, они (задающие вопросы) и сами в состоянии ответить, нужно только приложить немного усилий рассудительности и здравомыслия, а главное - иметь свободу и смелость детей Божьих принимать решения и самим нести за них ответственность перед Отцом.
Однако раб - не сын - не уполномочен своим статусом к принятию решений, интеллектуальному росту и духовному(как поистрепалось-то словечко!) развитию и самостоятельности, ибо у него есть господин, для сего и предназначенный.
Вот поэтому и после десяти лет пребывания в Церкви человек либо (по большому счету) остается тем же “младенцем”, родившемся в ней когда-то, либо его рост болезненно влечет человека к крайностями и патологиям развития, которое, в конечном итоге, рискует оказаться деградацией. И удивляться здесь нечему - много ли в христианстве найдется наставников, способных жить по принципу: “ему должно расти, а мне умаляться”.
Сегодня у церковного человека парадоксальным образом не обретается в руках хорошего рабочего мерила/критерия, с помощью которого он мог бы более-менее полноценно отделять пшеницу от сорняка. Вот поэтому он голодным взором и всматривается то в приходского священника, то в телевизионного проповедника, то в случайного религиозного гастролера. Не потеряй он свой аршин - без особого труда смог бы оценить полотнище, в которое духовные наставники стремятся его нарядить.

Дурин Бессмертный.
"Моя жизнь в чертогах Кхазад-Дума".

Если Бог не нужен был тебе при жизни, только чудом Он может понадобиться тебе перед смертью.

Письма в Галилею.

Ты помнишь Иоанна?
Когда он появился на берегах Иордана, дети бегали по улицам Иерусалима и кричали, что вернулся пророк Илия. Люди всюду пересказывали его гневные речи, и мы уже тогда поняли, чем всё закончится. Впрочем, у него был выбор, как и у Тебя потом... Или же выбор - это только недопонятое нами предназначение?
Разве трудно было ему увидеть покровителя в лице Ирода? Кто мешал Иоанну найти с ним общий язык, и заручившись его поддержкой, продолжать свою проповедь? Кто-то, возможно, скажет, что он надеялся на иной исход? Но это глупости - у таких как он иного исхода не бывает. И у таких как Ты - тоже...
Там, в пустыне, мы слушали Иоанна так, как не слушали ни одного человека до него. Но когда пришёл Ты, даже Иоанн не знал до конца как воспринимать то, что Ты говорил и делал...
Помнишь стражника из крепости Махерон, который позвал к Иоанну его учеников. Он рассказал, что за несколько дней до этого Иоанн совершенно потерял спокойствие: он то быстро ходил по темнице, то надолго останавливался у окна, то ложился на пол и молился вполголоса...
Его ученики пришли к Тебе с вопросом и невозможно забыть выражения их лиц, когда они смотрели на Тебя. Они принесли сомнения своего учителя, они принесли отчаяние темничного заточения и жажду исполнившейся надежды. Иоанн, как и мы, ждал Твоего восхождения, но никому и в голову не могло прийти, каким окажется тот трон, на котором Ты пожелал воссесть.

Ужас нашей церковной истории и повседневности заключается в том, что когда государство благоволит к Церкви, поддерживает её, или хотя бы не трогает (оставаясь к ней безучастно), Церковь готова в таком случае простить государству любые зверства и оправдать всяческие беззакония: захватнические войны и этнические чистки, дворцовые перевороты и публичные казни, революции и крепостное право, пытки и казнокрадство, коррупцию, пропаганду и преследование неугодных...
Да мало ли подобных примеров мы можем найти в нашем церковном прошлом и, увы, в нашем теперешнем церковном настоящем.
Безусловно, были отдельные светлые головы и мужественные сердца, которые возвышали свой голос и воздевали свои руки к Небу в надежде остановить преступления и защитить невиновных. В большинстве своём они не были услышаны и ничего не изменили, но их слова и поступки остались яркими звёздочками на тёмном фоне церковной жизни, и, так или иначе, но хотя бы немного возместили тотальные церковные убытки и всеобщее иерархическое банкротство.

Нельзя требовать от человека подвига, но от христианина мы вправе ожидать хотя бы благородства.
Нельзя требовать от человека оставаться хладнокровным перед лицом смерти, но от священника мы вправе ожидать хотя бы мужества перед лицом его собственного епископа.
Нельзя требовать от человека готовности взойти на плаху или эшафот, но мы вправе ожидать от священноначалия решимости постоять за правду хотя бы перед лицом губернатора.

Если бы это наше право было реализовано пусть даже и в малой степени, поверьте, мы жили бы в другой Церкви и были бы окружены другими христианами.

Давно пора облегчённо выдохнуть и сказать: священники - обычные люди, и среди них, как и среди врачей, учителей, управдомов и блогеров, есть порядочные и недостойные, праведные и аморальные.
Хватить уже их корить за поддержку войны; за освящение оружия (включая атомное); за оправдание политических (и не только) преследований; за страх потерять доходное место; за дикую лесть архиереям; за клевету на собратьев; за боязнь заступиться за слабого перед лицом сильного; за стремление к достатку, обеспеченности и даже богатству; за равнодушие к богословию и церковной науке; за лень и безразличие; за страх попасть под запрет, лишиться сана или даже угодить в тюрьму.
Священники - обычные люди, и они тоже любят нормально поесть и спокойно поспать; они тоже хотят вырастить своих детей и дать им дорогу в жизнь; они тоже не прочь выпить и забыться, порыбачить и расслабиться, уехать к морю, увидеть горы, побыть на Капри или просто мотнуться в ближайший гастроном за пивом.
Да, священники - обычные люди, и бывают в своём ремесле профессионалами и дилетантами, мастерами и халтурщиками.

Всё это так, но есть одна деталь, которая напрочь перечёркивает практически всё вышесказанное: они объявили Граду и Миру, что служат Единому Богу, хранят истинную Веру, знают пути Правды, и ведут дорогами Богопознания. Они сказали, что служение их - священно, таинства - истинны и хиротонии - благодатны. Хлеб на их престолах Бог превращает в Тело, а вино становится Кровью; крещённые ими омываются от грехов, и исповедавшиеся у них - получают прощение. Масло, благословлённое ими, лечит болезни, а освящённая вода несёт благодать и укрепление.

Облачившись в ризы такого достоинства и взойдя на амвоны такой высоты, духовенство само направило на себя зоркие прожекторы и полевые бинокли, привлекло к себе славу и осуждение, уважение и позор.

Нашим духовным джентльменам нет повода обижаться на Мир, когда тот решительно требует от них соответствия заявленному статусу и адекватности обозначенному служению.

Давайте оставим Бога в покое, хотя бы на какое-то время. Давайте оставим Бога в покое - разве вы не видите как Он устал?

Мы сделали Его ответственным за наши собственные решения; мы подписали Его именем наши книги; мы вовлекли Его в наши фантазии и проповеди; мы благословили от Его лица нашу политику и историю; мы оправдали Им наше кровопролитие и людоедство.

Неужели нам не жалко Всевышнего? Неужели Он не заслуживает милосердия?

Мы должны были давно почувствовать, как Он устал благословлять наши молебны и панихиды, и ежедневно внимать нашим акафистам и литургиям.
Ему тяжело нести груз наших дел, которые мы прикрыли Его волей, но кто-нибудь вообще спрашивал Его о том, чего Он действительно хочет?

Нет, мы не отпустим Его так просто, мы не позволим Ему сбежать на свободу!
Нравится Ему или нет, но Он освятит нашу воду и благословит наших солдат; Ему придётся участвовать в наших богослужениях и нести ответственность за наш произвол.
Он просто обязан проникнуть в наши священнодействия и наполнить Собой наши таинства.
Ему не скрыться от наших молитв, не спрятаться от наших завываний! Кто дал Ему право игнорировать наши просьбы, не слушать наших богословов и отворачиваться от наших епископов? Где договор, в котором Бог освобождён от всего этого?

Которую тысячу лет мы так легкомысленно призывает Его имя, но так плохо знаем Его характер?
Мы упорно и настойчиво продолжаем сеять ветер непонимания - кто же будет виноват, когда мы пожнём бурю гнева? Мы в каком-то безумном омрачении продолжаем испытывать Его терпение, пиная Его со спины и с насмешкой спрашивая: "Прореки, кто ударил Тебя?".

Боюсь, что Ему вот-вот всё это осточертеет и Он повернет к нам Свое Лицо - вот тогда мы и попадаем в Его руки.

Есть много оснований полагать, что Библия и в будущем не оставит лучшую часть человечества в покое; что она и дальше будет своеобразным камушком в ботинке, который не может не напоминать о себе - но только тем, кто куда-то идёт; стоящие же на месте и мирно дремлющие довольно быстро перестанут чувствовать этот камушек и забудут о нём.

Есть ли какая-то другая книга, которая - как Библия - пользовалась бы у человечества такой любовью и ненавистью, была бы предметом почитания и источником раздражения? Сколько глаз прозрело над этой книгой, и сколько глаз ослепло ради неё?
Знаменитые учёные и никому неизвестные простаки вдохновлялись Библией и разочаровывались в ней; целовали её страницы и жгли их в своих каминах.
Люди совершали великие подвиги, прочитав эту книгу, и творили великие злодеяния, в память о ней...

Сегодня наука плавит Библию в своих, не знающих пощады, печах: лингвистика и филология, философия и история, археология и естественные науки не прекращают испытывают эту книгу на прочность, раскаляя её в огне сомнения и повергая её в прорубь критики. И всё это делается с одной и единственной целью - раз и навсегда понять и убедиться в её подлинной цене и конечном значении: в её правде или лжи, в её истине или обмане...

Мы читали Писание глазами Иоанна Златоуста и Филона Александрийского; мы читали его глазами средневековых богословов и учёных Нового Времени; мы прочли его глазами Мартина Лютера и Фридриха Ницше, Мартина Бубера и Дитриха Бонхёффера.
Библия делала нас консерваторами и обновленцами, революционерами и охранителями. Она делала нас левыми и правыми, буйными и кроткими, гордыми и смиренными.
С ней мы стали модернистами и ретроградами, патриотами и космополитами.

Что же это за книга такая? Слово Бога или лепет человека? Священное Писание или сборник легенд и мифов?
Было время, мы думали одно и отрицали другое, были убеждены в первом и сторонились второго...

Библия продолжает тревожить нас, не даёт нам передышки, не предлагает тайм-аут.
Нашедшие Бога говорят о ней, и потерявшие веру пишут о Библии книги. Атеисты и агностики, епископы и миссионеры, бывшие пасторы и новые проповедники, разжалованные иереи и ревностные служители алтаря в одночасье превращаются в экзегетов и переводчиков, становятся богословами и критиками, лингвистами и толкователями.
Это ли не настоящее божественное чудо? Это ли не подлинная человеческая повседневность?

Эта книга пьянит и отрезвляет, завораживает и расколдовывает; она делала это в прошлом, она же будет делать это и в будущем.
Нам остаётся только быть участниками этого процесса, свидетелями этого таинства или просто наблюдать данное событие со стороны.

Конечно, если физическое небо воспринимается как чертог Всевышнего, то вполне естественно, что желающий попасть в эту обитель должен наглядным физическим образом взлететь вверх и скрыться за облаками.
Но если нет такого места, где обитает Бог; нет престола, где Он сидит; нет тронного зала, где Он принимает посетителей - то нет и необходимости в Елеонской горе как космодроме, откуда Божьи люди стартуют в направлении объектов Божьей недвижимости.

А в Священных Писаниях много чего написано, и воспринимать всё как репортаж с места события или как несомненные свидетельства очевидцев - значит лишать самого себя более глубоких и более интересных методов работы с библейскими текстами.

Но если христианину проще и понятнее просто верить в то, что Иисус в прямом смысле стартовал в окресностях Иерусалима и улетел ввысь - ничего не имею против такой веры и такого исповедания -
"а мне всё равно, лишь бы тебе было светлей".

Богословие Вознесения Иисуса  в Новом Завете тесно связано с Его Воскресением. По сути, можно сказать, что Распятие, Воскресение и Вознесение - это единый неразрывный процесс восхождения Сына Божьего к Отцу, возвращение Сына туда, где Он пребывал изначально.

Никто из новозаветных авторов, кроме Луки, не говорит о подробностях и не уточняет детали того, как именно Иисус возвращается к Отцу, каким образом Он вновь попадает в небесные обители.
Не будет большой ошибкой предположить, что когда явления Воскресшего прекратились (а к слову сказать, они были, согласно Евангелиям, немногочисленны и краткосрочны), этот факт вызвал к жизни богословскую рефлексию апостольской общины, в которой она попыталась ответить на вопрос, почему Иисус, воскресший из мёртвых, перестал являться ученикам.
Самое яркое выражение этой богословской рефлексии мы видим у Луки, который делает из Вознесения реально наблюдаемое событие, помещённое во временные и пространственные координаты. Ни авторы, писавшие до него (например, Павел и Марк), ни авторы, писавшие после (например, Иоанн) ничего подобного повествованию из первой главы книги Деяний нам не сообщают. Лука единственный, кто создаёт сюжет, который ляжет в основание богословской и лутургической традиции Церкви в теме Вознесения Господня.
Благо, к услугам апостола Луки уже были иудейские (библейские и апокрифические) и античные повествования о восхождении праведников и Божьих избранников на Небо.
"В греко-римском мире можно выделить две формы повествования о В.:
1) путешествие души на небеса;
2)  перенесение живого человека («восхищение»).
В иудаизме описаны различные формы В., среди которых:
1) путешествие на небеса с целью получения откровения и последующее возвращение на землю (напр., Завещание Авраама 7:19-8:3);
2) взятие души на небеса после смерти (напр., Завещание Авраама 14:6- 7); 3)«восхищение»(перенесение) живого человека на небеса без последующего возвращения на землю (напр., Енох, Илия, Ездра и Варух);
4) возвращение на небеса Бога или Божьего посланца в конце его явления на земле (напр., Быт 17:22; Юб 32:20 и особ. Тов 12:20-22)".
Одним словом, нехватки в предшествующих образцах и прецедентах не наблюдалось.
Безусловно, рассказ Луки о Вознесении, даже имея параллели в религиозной литературе его времени, стоит особняком и имеет собственную богословскую концепцию. Уже два варианта этого рассказа у Луки (в Евангелии и в Деяниях) говорят об определённой богословской динамике и рефлексии. Из евангельского повествования создаётся недвусмысленное впечатление, что Иисус возносится вечером в день Своего воскресения. Оно и понятно: в пространстве новозаветного богословия Воскресение и Вознесение - единое неразрывное событие.
Но уже в Деяниях появляется сорокадневный промежуток, который призван показать читателю глубокую символическую укоренённость этого сюжета в библейских нарративах и библейском богословии, а также обратить внимание на то, что как Иисус в течении сорока дней готовился к своему публичному служению, так и ученики подготавливаются своим Учителем столько же и к подобной же общественной миссии.
Конечно, высказать в традиционном христианском сообществе мысль о том, что Лука придал богословской рефлексии о причине прекратившихся явлений Воскресшего Христа вид литературно законченного сюжета и конкретного повествования, предендующего на действительно бывший факт - равносильно религиозному суициду. Но и утверждать, что Иисус в прямом смысле, преодолев все мыслимые и немыслимые физические законы, просто улетел в небо, скрывшись от учеников в пределах стратосферы, будет всё же несколько наивными и, главное - богословски избыточным и ненужным. И без этого сюжета первохристианским богословам было понятно, что Сын, осуществивший дело Отца, вернулся к Нему и занял подобающее Сыну место в небесных чертогах Родителя.
А разве могло быть по-другому? Конечно же нет! Ведь давным-давно пророк и псалмопевец сказал слова, которые одними из первых были поняты и осмысленны апостольской общиной: "Сказал Господь Господину моему: воссядь по правую руку Мою, а Я повергну врагов Твоих под ногоми Твои".