Редко здесь рассказываю о своей переводческой работе, потому что у меня с ней сложные отношения, но вот как раз такое исключение: в качестве бонуса к дьявольскому эпизоду мы с Мариной и Надей обсудили «Тысячу Чертей пастора Хуусконена».

Из этого выпуска можно, например, узнать, как мы оцениваем жанр романа и что думаем о его номинации, как звали медведя в оригинале и что при переводе его имён приходилось учитывать, чем художественно различаются финская, российская и мальтийская части — и много всего другого.

**Подборка любимых скандинавов - часть 2

I am booked** @books_etc
«Популярная музыка из Виттулы», Микаэль Ниеми
Выходец из шведской глубинки вспоминает о своем детстве в крохотной деревеньке Паяла в северной Швеции, недалеко от границы с Финляндией. И уж совершенно я не ожидала, что "Популярная музыка из Виттулы" так мне понравится. Казалось бы: где я, а где Паяла.
Оказалось, что у меня с героями много общего: детство в северном городе, вечный холод, это чувство покалывания в щеках и бедрах, когда с мороза вваливаешься в теплый дом, дымный запах зимы и бревенчатый запах бани, а еще горести и радости взросления, с которыми сталкивается любой подросток на Земле. Ну и, конечно, восторг, который испытываешь, впервые услышав Битлз.

Juliett_bookslife @Juliett_bookslife «Ничто», Яне Теллер
Небольшая и шокирующая история о подростках, пытавшихся убедить одноклассника (и себя) в том, что в жизни есть смысл. Разумеется, затея обернулась катастрофой и вместо душеспасительных бесед, ребята откатились к агрессии и жестокости.
Яне Теллер смогла показать нарастание напряжения и то, как быстро теряется человеческое лицо и отбрасываются нормы морали. Так может, главное не найти смысл, а не потерять себя в процессе?
История-притча, которую будет неприятно читать, но вы не сможете оторваться.

Чтец @oili_books «Копенгагенская трилогия», Тове Дитлевсен («Детство», «Юность», «Зависимость»)
Одаренная Тове живет в бедном районе Копенгагена и больше всего на свете мечтает стать писательницей. Она носит «гирлянды слов» в своей душе, взрослеет, влюбляется, пишет. Но все меркнет, когда находится то, что становится важнее всех слов, – морфий.
Если хотите окунуться в хрупкий мир детства, ощутить трепет юности и не боитесь всепоглощающего мрака зависимости – трилогия датской писательницы точно придётся вам по вкусу. По сути, Дитлевсен написала автофикшен еще до того, как это стало мейнстримом.

Чтения в поместье Букшоу @manor_bookshow«Вафельное сердце», Мария Парр
История, написанная бывшей учительницей, о двух друзьях — девятилетнем мальчике Трилле и его соседке и однокласснице Лене. Зимой они мчатся на санках по ледяной горке в обнимку с несушкой номер семь, а летом, когда их сосед уезжает в дом престарелых, спасают от гибели его старую лошадь, ржущую стихами. Жизнь в бухте Щепки-Матильды показывается глазами маленького, но мудрого мальчика, который простыми словами выражает все те эмоции, которые мы из раза в раз переживаем во взрослой жизни — от “я думал, что больше никогда, никогда не смогу радоваться” до “Господи, каким же счастливым можно иногда быть!”

Гальчук за книжкой @galchuk_za_knizhkoi «Тревожные люди», Фредрик Бакман
Человеческая драма, скрытая под оберткой фарса и черного юмора. Человек решает ограбить банк, но не подозревает о том, что тот работает только с безналом. Несчастный преступник впадает в отчаяние, забегает в соседний дом, находит открытую дверь в одну из квартир и устремляется туда, в надежде спрятаться. Но в квартире оказываются люди. Преступник размахивает пистолетом и берет всех в заложники. Книга для тех, кому кажется окружающий мир ужасным. Но на самом деле хороших людей намого больше, чем плохих...

ivan_reads @ivan_reads «Где ты теперь?», Юхан Харстад
Лиричный роман норвежского писателя Юхана Харстада о тихом бунте, обретении умиротворения и своего места в мире. Что делать, если не хочешь выходить на первые роли? Как далеко можно убежать от самого себя?
На фоне саундтрек из крика чаек, шума океана у берегов Фарерских островов и песен The Cardigans.
Советую читать книгу, когда у вас нет горящих дедлайнов, потому что после нее очень уж хочется замедлиться, глубоко вдохнуть и оглядеться.

#nordicbooks (продолжение ниже)

10 июня — День Камоэнса, Португалии и португальских сообществ, а по совместительству — день рождения моего блога. Вчера я испекла пастейш де ната, сегодня буду их есть, но это не всё.

Во-первых, как тут не взяться за какую-нибудь португальскую книгу? Камоэнс требует больше времени и сил, чем я сейчас могла бы ему уделить. А вот азорский травелог, написанный ровно сто лет назад в формате дневника, — нет. Первая запись датирована 8-м июня, последняя — 29-м августа; поэтому чтение я начала 8-го июня, а закончу 29-го августа :) Аннотация обещает «foundational text of Azorean literature».

Во-вторых, когда-то я собирала вопросы для эфира, который так и не состоялся, но вот и повод на что-то из них ответить. Например:

Алина @verhovnayachtitsa спрашивала, как я выбираю книги для чтения.

Сейчас — в основном так:
1. Иду по собственноручно составленным спискам. Они помогают обдумывать те вопросы, которые волнуют меня больше всего, поэтому следовать им у меня получается.
2. Отзываюсь на рекомендации друзьей, чей вкус совпадает с моим.
3. Беру новинки, которые связаны с моими текущими интересами. Например, до конца лета я собираюсь прочитать «Пиратское Просвещение» Дэвида Гребера и «Путешествие в Сиам» Анны Леонуэнс.
4. Читаю книги для литклубов. И что-то вокруг них.

Данил просил рассказать о книге, которая запомнилась обстоятельствами чтения.

Немного сжульничаю, потому что эту книгу читала не я, да и этот рассказ уже появлялся на другой платформе, — но уж очень он греет душу.

Греция, 2018-й год.
⠀
В крошечном курортном городке, зажатый между кафе и ресторанами, вдруг обнаружился книжный. Из переводных авторов я заметила на прилавке Чехова, Симону Вейль, Жоржа Бернаноса и многих других. В таком неожиданном месте продавались даже антикварные книги — например, Гёте в издании XIX в. Всё было на греческом.
⠀
У владельца я сначала попросила показать мне Кавафиса (из новогреческих авторов знала только его и Сефериса, Кавафиса при этом искренне любила), а потом — прочитать вслух «Филэллина» (первый заголовок, который удалось распознать). Владелец вывел меня за террасу, усадил на скамейку, а сам встал напротив, как в театре, пробежал стихотворение глазами и великолепно его продекламировал. Фоном ему служили море, горы и вечернее небо.
⠀
Какое совпадение: стихотворение попалось про варвара, который изображает из себя цивилизованного человека.
⠀
Сборник я купила — надеюсь, когда-нибудь у меня дойдут руки до греческого и до него.

Денис в качестве темы предложил хорошие и плохие книги.

В целом я не делю книги на хорошие и плохие. Делю — на те, на которые не жалею потраченного времени, и те, на которые его жалею.

Книги из первой категории могут а) быть художественно слабыми; б) мне не нравиться. Если они всё равно дают мне что-то важное, то это не имеет первостепенного значения. Пример — «Мисс Бирма» Чармен Крейг. Особая история у меня сложилась с «Представлением о двадцатом веке» Питера Хёга. К тому же, антропологический взгляд делает интересным вообще всё (если его получается включить).

Во вторую категорию попадали почти исключительно книги, которые я читала по работе: несколько лет я была ридером одного финского издательства. Ощущения пустой траты времени не перебивала даже оплата. Те книги, которые мне присылали, как будто писались одним и тем же человеком + в их целевую аудиторию я явно не входила.

Зато сама для себя я выбираю книги хорошо. Тут промахи настолько редки, что они случаются даже не каждый год.

Надя хотела узнать, какое занятие приятнее чтения.

Конечно же, гладить котиков и слушать их мурчание! А ещё — путешествовать.

Большое спасибо, что читаете ❤️

16 мая умер латиноамериканист Андрей Кофман. Есть писатели, у которых хочется прочитать всё; есть и учёные, у которых хочется прочитать всё, хоть это и более малочисленная категория людей. Для меня таким учёным был и остаётся Андрей Фёдорович. Я очень хотела с ним познакомиться — до чего же жаль, что теперь этого не случится.

Он брался за самые насущные и интересные темы в своей области + излагал сложный материал так, что от него невозможно оторваться.

Например, если вы хотите понять латиноамериканскую литературу лучше, то обратите внимание на его монографию «Латиноамериканский художественный образ мира». Оттуда вы узнаете, что история магического реализма началась не с Маркеса, Рульфо, Карпентьера или Астуриаса, а с конкистадоров и их специфического взгляда на новое пространство; узнаете, какие тропы присущи этой эстетике, как они формировались и как между собой связаны. Лично мне эта книга ещё помогает лучше видеть, как полемизируют с авторами бума современные писатели. Одна из лучших вещей, которые я читала в своей жизни.

Сейчас я как раз читаю — очень потихоньку — его двухтомник «Под покровительством Сантьяго: испанское завоевание Америки и судьбы знаменитых конкистадоров». Этот титанический труд — история конкисты в биографиях её участников. Биографический подход здесь нужен в первую очередь для того, чтобы постоянно не мотаться туда-то сюда по огромному пространству. Но заодно он помогает представить конкисту менее обезличенной и более нюансированной — развеять массу мифов, которыми окружена она в целом и эти самые участники в частности. Скажем, Кортес. Моё мнение о нём изменилось в лучшую сторону. Неожиданно.

Кофман перевёл несколько хроник конкисты — они изданы под названиями «Революция по пути в Эльдорадо» и «Это стоило Перу!» (в том числе). Первая из них посвящена мятежу Лопе де Агирре, которого кто-то может знать по фильму Вернера Херцога, а вторая — завоеванию Перу. В переводы основных хроник вкраплены отрывки из других, чтобы показать разные точки зрения на происходившее и не дать нашему восприятию закостенеть (разные версии одних и тех же событий, естественно, не всегда совпадают). По-моему, составить книги таким образом было очень светлой идеей.

Целиком о мифах он написал книгу «Америка несбывшихся чудес». Это, в свою очередь, история континента в чудесах, которые на нём искали, — вроде амазонок и Эльдорадо. Набор таких чудес примечателен и обширен. Собрать их в одной работе — ещё одна светлая идея.

Список не полный, но на этом я прекращаю дозволенные речи и ухожу грустить. Как сказал про Кофмана один мой прекрасный друг, «было очень утешительно знать, что он есть». И очень неутешительно — что его больше нет.

Прочитано в мае:

?«Мессия Дюны» Фрэнка Герберта;
?«Повесть о Ходже Насреддине» Леонида Соловьёва;
?«Элена знает» Клаудии Пиньейро;
▪️«Что такое Мадейра» Андрея Остальского;
▪️«Тайная исповедь и мемуары оправданного грешника» Джеймса Хогга;
▪️«Духовидец» Фридриха Шиллера и «Абеллино, великий разбойник» Генриха Цшокке.

На лето у меня есть большой план: прочитать сказки «Тысячи и одной ночи». Начинаю сегодня же — надеюсь, по дороге не загнусь от жары. Если что, жара по моим понятиям — это температура выше +15.

Две готики и с ужасом обращались по-разному. Англоязычный готический литвед выделяет два вида ужаса: horror (ощущение при виде чего-то ужасного) и terror (ощущение в ожидании чего-то ужасного). Преромантики предпочитали первый, сентименталисты — второй. Например, там, где Льюис изображает пытку, Анна Радклиф только грозится её устроить. Но именно поэтому сентименталистской готике очень обязана современная поп-культура: terror возникает там, где нагнетается саспенс, и писательницы вроде Клары Рив и Анны Радклиф активно разрабатывали приёмы его нагнетания, особенно — через звук.

При этом читать их сейчас гораздо скучнее, чем авторов-преромантиков, от которых нам достались психологически сложные отрицательные персонажи. Опять же, лично мне. Я люблю «Монаха», но не люблю ни «Старого английского барона», ни «Удольфские тайны» с «Итальянцем».

Повесть о двух готиках

Когда читаешь готику 18-го века, то сложно не замечать, что в ней содержатся слой воды и слой масла — два трудносочетаемых взгляда на мир. А всё потому, что она развивалась в рамках двух непохожих эстетических систем, сентименталистской и преромантической. Чтобы показать различия этих систем, проще всего оттолкнуться от их отношения к Просвещению.

О первой я немного рассказывала в посте о Кларе Рив, которая перенесла художественные открытия Хораса Уолпола на сентименталистскую почву. К идеям Просвещения сентиментализм относился двояко: с одной стороны, он продолжал их разрабатывать, а с другой — критически переоценивал. В целом же сентименталисты тоже считали мир рационально познаваемым, а назначение романа им виделось в нравственном воспитании читателя.

Сентименталистская готика, как и сентиментализм вообще, отдавала предпочтение сюжетам о вознаграждённой добродетели. Причём её добродетельные герои добродетельны до основания (и все на одно лицо), а порочные — до основания порочны (и тоже все на одно лицо). Они либо меняются минимально, либо не меняются совсем. Скажем, аннотация «Удольфских тайн» Анны Радклиф обещает глубокий психологизм, но психологизма в привычном смысле слова вы там не найдёте. Настоящую психологическую сложность Анне Радклиф, кажется, удалось создать только в инквизиционной части «Итальянца», да и то — у второстепенных персонажей.

Солидарность с Просвещением сентименталистской готики — которую писали преимущественно женщины — принимала и ещё одну форму: сверхъестественное допускалось туда крайне неохотно, в конце истории мистические события должны были получить рациональное объяснение. Банальность этих объяснений, по-моему, оборачивается антикатарсисом, но —

Во всём этом я вижу интересную связь с «женскими» готическими текстами 19-го века: некоторые из них — «Нортенгерское аббатство» Джейн Остин, «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла» Энн Бронте и «Жёлтые обои» Шарлотты Перкинс Гилман — образуют линию, которую можно назвать деготизацией готики. Все три писательницы брали типичные готические тропы — в первую очередь злодея и изолированный сеттинг — и переводили их в максимально реалистическую, будничную плоскость, которая не оставляет простора для романтизации жестокости. Жестокость в них предстаёт чем-то совершенно прозаичным, вплетённым в самую обычную жизнь. Лично меня эти истории пугают больше, чем, например, «Поворот винта» Генри Джеймса или «Дракула» Брэма Стокера. В известной «мужской» готике того же времени я подобного не встречала, по крайней мере пока: там зло окружено ореолом исключительности.

Прероманическая готика — которую писали преимущественно мужчины — подчёркнуто антирациональна (сверхъестественное в ней остаётся самим собой, а в конце истории мы узнаём какую-то настолько шокирующую тайну, что она всё переворачивает с ног на голову и заставляет усомниться в постижимости мира), а её герои — скорее антигерои. Она тоже шла по уолполовскому пути, а ещё наследовала немецкому «страшному» роману. Я даже обнаружила целый межкультурный диалог: на жанр Shauerroman’a опирался Мэтью Грегори Льюис, когда писал «Монаха», на «Монаха» — Э. Т. А. Гофман, когда писал «Эликсиры Сатаны», а на «Эликсиры Сатаны» — Джеймс Хогг, когда писал «Тайную исповедь и мемуары оправданного грешника».

Литературная родословная готического антигероя включает в себя злодеев из елизаветинских драм, мильтоновского Сатану и персонажей как раз немецких «страшных» романов. В 19-м веке он трансформировался в байронического героя. А если учесть, что «лишний человек» русской литературы — тоже байронический герой, то все эти персонажи оказываются и его литературными предшественниками.