Новая причина загрузиться по творчеству — моя публичность.

Когда-то мне хотелось быть везде и сразу. Светиться, пробиваться, и чтобы личные аккаунты и авторские смешивались и вместе создавали этакую экосистему.

Но не получалось. Получалось слишком камерно, и меня это печалило.

А теперь я вроде как умею всё это делать. Светить лицом, презентовать себя, заниматься, как там говорят, персона-менеджментом.

И не хочу. Хочу закрыться в ракушке, где есть только близкие, и оттуда шипеть на мир, как недовольное котовое.

Казалось бы, чего проще? Не хочешь — не делай. А вот упираюсь в то, что надо. Для развития — надо. Для хобби — надо. Для работы — тоже надо. Для творчества... ну вы поняли.

То ли застрять на одном месте, то ли начать делать штуки, которые из желанных стали неприятными.

Снилось, как двое идут по бесконечному лабиринту подземных тоннелей. Тоннели тёмные, гудят. Очертания скрадываются, но кромешная тьма так и не наступает.

Она — очень хочет вернуться домой. Он — страдает диссоциативным расстройством личности и сам не знает, чего хочет. Вернее, знает, но все его стороны хотят разного.

Между ними вспыхивают чувства и приносят новые вопросы. Я люблю одного человека или нескольких? Меня любит он весь или только его часть? Могу ли я говорить, что люблю его, если толком не знаю многие из его лиц?

Всё это — под мерный гул тоннелей и едва различимый, рассеянный свет редких окон, ведущих наружу.

Окон, за которыми раз за разом оказывается не тот мир, куда они пытаются вернуться.

А если вообще отбросить иронию, то мне нравится, куда идёт моё творчество.

Оно из наивного и эмоционального становится рассудочным, циничным и злым, но при этом более... профессиональным, что ли. Лаконичнее, точнее.

Я, конечно, люблю абстрактную эмоцию, завёрнутую в текст, но такого слишком много. Я туда ничего нового не принесу.

Холодное и выверенное же — непаханное поле смыслов. Поданных не так, как мы привыкли.

tl;dr: личи открывает для себя понятие авторского стиля.

А знаете, почему я так много ёрничаю?
Зачем я пишу мозгами, жонглирую смыслами?
Зачем всё написанное тыщу раз завёрнуто
в фантики социальных идей и стоической истины?

Аллитерации, палеокортекс и BANI-мир —
так пошло и глупо. Позорище. Невыносимо.
А всё потому, что реальность такая ебаная,
что только ирония как-то даёт в этом силы.

Ходячей премудростью быть всяко слаще, но
пришедшим в ночи сообщением, взглядом тревожным
порой сквозь кору прорывается настоящее,
хватает за горло — и даже дышать невозможно.

Однажды оно не уйдёт, задерёт злыми лапами.
Лови мою новую искренность. Не обляпайся.

BANI

Антихрупкость стоит на пяти китах:
осторожность, сплочённость, анализ рисков,
децентрализация — значит, гибкость,
вместо года планов — режим спринта.

А ещё вспоминается Виктор Франкл.
Шансов больше для тех, кто живёт сегодня,
горизонт планирования подводит,
и его безнадёжно закрыл буран.

Но дурацкую сущность не обойти.
Усмехается с неба Сергей Мавроди.
Подложил свинью предиктивный кодинг,
и не так-то просто свернуть с пути.

Новый мир, обдуривший и тех, и тех.
Нелинейность. Тревожность. Непостижимость.
Этот грёбаный кролик бежит к обрыву,
ну а мы — шерстинки в его хвосте.

Самое неприятное в писательстве — когда ты дописываешь рассказ, отшлифовываешь формулировки, компонуешь, причёсываешь, наконец добиваешься результата, который нравится даже тебе...

...а потом просыпаешься.

Мне снова снилась Библиотека.

Библиотека расположена в центре Москвы, в укромном уголке — это кажется фантастикой, ведь откуда укромные уголки посреди столицы? Но она есть. В длинном сером доме, рядом с фешенебельным кафе и магазином ювелирных украшений — неприметный маленький подъезд. А за ним целый мир.

Рядом с Библиотекой всегда охватывает то самое ощущение уюта — как в детстве, когда заходишь из сырой слякоти в тёплый гостеприимный дом. Какой бы ни была погода на улице, кажется, что рядом с Библиотекой всегда солнечно.

Вестибюль Библиотеки — тесный и пыльный, но этим и уютный. Везде нагромождены пожелтевшие от времени листы, сквозь тусклые окна слабо пробивается свет. Но здесь всегда включены тёплые жёлтые лампы и никогда не темно.

Бессменный библиотекарь этого места — давний знакомый вашей семьи. Любой семьи: поэтому я говорю «вашей», а не просто «моей». Кто угодно, подойдя к Библиотеке, вспомнит, что здесь вообще-то работает какой-то дальний, но хороший знакомый.

Он всегда рад посетителям.

Самое интересное начинается за вестибюлем — там, где стоят бесконечные шкафы и стеллажи с книгами. Из них торчат карточки, каталожные номера, какие-то листки, некоторые книги и вовсе не имеют обложек — на полках лежат рукописи и машинописи. Любую можно взять в руки, прочесть — и понять, что таких книг в мире снаружи нет и никогда не было.

Быстро становится понятно, что Библиотека больше, чем помещение, где она находится. Больше, чем всё здание. Можно идти, идти, идти, насчитать второй десяток одинаковых окон и бесчисленное множество шкафов — а она всё не закончится. Лишь за окнами вместо привычного городского пейзажа будет видеться серая туманная дымка.

В Библиотеке тихо и спокойно. Чем дальше заходишь — тем более интересные вещи можно найти, и любопытство гонит вперёд, стеллажи и подоконники ломятся от бумаг, а страха нет совершенно: библиотекарь всегда защитит и придёт на помощь, если нужно.

Он знает это место лучше, чем кто угодно ещё, хотя почти не покидает вестибюля.

Со временем начинают попадаться не только книги. Вот подшивка журналов: в каждом — образец минерала для юных коллекционеров. Кварц, лазурит, опал, многоцветник, маленький кусочек тёмной материи... А вот здесь — пробирки: в каждой птичий череп, настолько крохотный, что уместится на ногте.

Какими бы странными или страшными ни были находки — ощущение уюта не покидает. Библиотека тепла и дружелюбна. Даже местные чудовища вряд ли смогут навредить: великан с кожей словно из камня двигается медленно и постоянно цепляется за стеллажи. Обтянутая кожей кукла, схематичная, без лица и суставов — двигается быстро, но боится гостей сильнее, чем они её.

Библиотекарь старается, чтобы гости не встречались с местными жителями. Если спросить его о них, ответ будет туманным и неясным. Я думаю, они — тоже книги. Истории или их персонажи. Наконец, образцы для коллекций с какого-то принципиально иного плана мироздания.

Я каждый раз радуюсь появлению в моих снах Библиотеки: это как вернуться домой после долгого путешествия. Как объятия близкого друга в самый мрачный час. Как горячий сладкий чай после мороза.

Этим снам не нужна конкретика и сюжет. Даже если просто ходишь и смотришь — уже интересно, уже захватывает дух. Поэтому рассказ о Библиотеке я вряд ли напишу.

Поэтому я мечтаю создать о ней игру.

Мне очень, очень хочется, чтобы Библиотека была реальной.

Ночь на окраине города — удивительно тёмная, особенно если сравнивать с залитым огнями мегаполисом, где они прожили последние несколько лет. Только горят внизу редкие фонари, да порой свет фар прорезает густую черноту.

Темнота — это плохо. В темноте выходят на охоту даже те твари, которые днём не осмеливаются выбираться из укрытия. В тенях легко таиться, усыпляя бдительность.

У взрослого Женьки — резко очерченные скулы и синяки под глазами, следы бессонных ночей. Он стоит у окна и курит в форточку: сколько раз она пыталась убедить его бросить, но все попытки оказывались тщетны.

Только взгляд остался прежним: до странности серые светлые глаза в обрамлении тёмных ресниц, внимательные, но тревожные.

Теперь Оля знает больше, намного больше, чем тогда, когда юношеская безрассудность впервые бросила её в бездну. Знает про себя, про него, про мир вокруг.

Знает и молчит: незачем больше говорить.

А ночь живёт. В форточку улетает дым — он научился делать это так незаметно, что не замечают ни злая комендантша, ни натыканные везде системы пожарной сигнализации. Только она вот замечает.

Впрочем, от её взгляда теперь ничему не укрыться.

Шевелится в углу что-то тёмное, бесформенное. Оля отгоняет его одним движением: пусть хотя бы сейчас не тревожат, уйдут прочь. У них так редко есть эти минуты тишины.

— Знаешь, Оль, — говорит Женька, не отворачиваясь от окна, — я иногда думаю — если бы это всё произошло сейчас, как бы я поступил?

Оля не отвечает, хотя знает ответ. Он поступил бы как всегда: сделал бы всё что мог, даже если бы это значило больше опасности, больше страхов и сомнений. Сколько бы времени ни прошло — Женька всегда останется собой, даже если он хочет убедить себя в обратном.

Он бросает окурок в пепельницу и наконец поворачивается. Комната маленькая, а лампочка снова барахлит: старая проводка общежития не справляется с таким количеством невидимых жильцов. На столе разбросаны конспекты и стоит её фотография.

Если бы всё произошло сейчас — она, наверное, была бы смелее. Не безрассудной смелостью невротичного подростка, а той взрослой, спокойной и уверенной смелостью человека, который не боится говорить о своих чувствах. Даже если знает, что их не поймут.

Легко судить о прошлом с опытом настоящего.

— А, впрочем, какая разница, — Женька едва заметно улыбается в пустоту, и в этой улыбке нет ни грамма радости.

Оля молча гладит его по голове. У него всё такие же непослушные волосы, всё та же привычка ерошить их в минуты раздумий. Ничего не изменилось — но изменилось всё.

Когда он углубляется в неизменные тетради, она долго стоит у него за спиной. Близко-близко — протяни руку и дотронешься. Он не дотрагивается. И не мог бы, даже если бы захотел.

Оля молча стоит, отгоняя от него мелкую ночную нечисть — меньшее, что она может сделать сейчас. Она везде с ним, всегда с ним. На парах, в толпе, в минуты веселья и отчаяния. Она в каждом уголке комнаты, смотрит со всех ракурсов сразу — теперь у неё нет нужды ограничиваться неловким человеческим телом.

Когда он ложится спать, Оля улыбается и растворяется в воздухе.

_______

Внезапная ночная зарисовка. Несостоявшийся сиквел/спин-офф. Я даже не знаю, можно ли считать этот вариант будущего персонажей каноном.