Но Шамбала, конечно, никакая не открывается и находок никаких горное паломничество само по себе не гарантирует, лишь даёт определённую оптику и то на время и не всегда. Открытия, трансформационные штуки и прочее важное они же вообще не снаружи, к ним надо в другом направлении продираться — и сквозь пуховики и термобельё, и сквозь микробы и бактерии, через шамадху и випассану, вглядывание и прислушивание, вслед за всеми йогами, ламами, буддами, Кунг-Фу Пандой и разбросанными камнями цвета купороса, при внимательном рассмотрении превращающегося в волшебное латинское заклинание VITRIOL, в эзотерической расшифровке зовущее за собой в путешествие вглубь земли (visita interiora terrae), которое тебя по-настоящему изменит, ибо rectificandoque invenies occultum lapidem (изменяя себя, ты найдешь истину), хотя велика вероятность, что и это всё нахуй не надо.

И вообще это, конечно, патетика и найти можно что угодно, где угодно и когда угодно, по чьей угодно воле, вине, ошибке, заслуге, с помощью или без, хоть расслабляясь, хоть напрягаясь, хоть старательно проводя поиски разными способами, хоть забив на всё крепкий каменный лингам. Я же ничего не знаю, просто вот не нашёл способа лучше, чтобы рассказать чокаво и как сам.

Спустившись с гор, почти сразу отправился в Калькутту, в теплый разноцветный бенгальский уют — настолько теплый, что ещё на границе Непала и Индии, выйдя из джипа, схватился за сердце совсем не от восторга или волнения, а из-за удушающей жары, сводящей весь организм с ума на контрасте со снегом и морозной прохладой Кхумбу. К счастью, здесь, в Бенгалии, в отличие от то ли проклятого, то ли как-то странно благословленного богами Бихара, где я переходил границу, хотя бы иногда дует ветер с моря, позволяя дышать так, чтобы кислорода хватало и мозгу тоже, и можно было хотя бы о чем-то думать или даже писать.

Но всё же здесь жарко и влажно, несмотря на ноябрь, тропики есть тропики и я не могу не замечать изменений в организме — все спящие, дремлющие, уставшие, замедленные горным холодом бактерии и вирусы проснулись и взбодрились, с каждым глотком воды и с каждым съеденным рисовым зернышком их ряды пополняют тысячи и миллионы новых микросгустков жизни, и во всем теле постоянно происходит дикий фестиваль, по численности и активности участников многократно превосходящий все рекордные многомиллионные паломнические сборища вроде январских Маха Кубхамелы или Макар Санкранти. Иногда, конечно, случаются пожары, вызванные острым перцем, имбирем, лимоном, нимом, куркумой и т.д., подчищающие организм, но далеко не всё и не всех они выкашивают, да и новые гости микрокарнавала подскакивают очень быстро. В теле на бактериальном уровне пульсирует жизнь такой интенсивности, что собственные человеческие процессы становятся просто музыкой (исполняемой в нескольких жанрах на разных сценах), под которую происходит основное фестивальное действо.

Так я пришёл к мысли, что все йогины, бхикку, садху и прочие уходят в аскезу, отказываясь от еды и воды, не столько ради дисциплины и освобождения от привязанностей, сколько просто ради того, чтобы остановить всё это бешенное микробиотическое движение в теле и успокоиться действительно всем своим существом, хотя бы на какое-то время. А здесь я сижу в квартире в современном жилом комплексе, на 18 этаже, и по стенам бегают ящерицы, тараканы, муравьи, вокруг летают какие-то букашки, мошки, комары и это только видимая часть богатейшей микрофауны, а ещё всё, что поменьше и невидимей и внутри моего тела и снаружи — это они все здесь живут, а я — просто часть этого самого «здесь».

Но тут окрывается своё пространство для духовной практики — суфийской, например. Ведь цель дервиша заключается в том, чтобы стать «ходячим мертвецом» — человеком, чье тело остается живым на земле, но чья душа уже переносится в Рай. В суфийском трактате «Кагиф-аль-Махджуб» говорится, что к концу странствия дервиш из путника превращается в Путь, то есть из человека, следующего собственной свободной воле, в то место, по которому проходит нечто — почему этим нечто не может быть, скажем, муравьиный караван или колония плесени?

В горах всё иначе — стоит акклиматизироваться на высоте, насытить кровь кислородом и привыкнуть к холоду и нагрузкам, как старая добрая татарско-даосская «Дэ», благая сила пути, начинает проходить сквозь тебя, направляя и поддерживая, как бы плохо ты не ел и как бы мало не спал. Но спать и есть надо, это вам скажет любой местный шерпа-крепыш, каждый вечер съедающий две-три порции далбата. Со временем выравнивается и сон, и аппетит, и остаётся чистая крия — солнце и ветер, движение, дыхание и работа ума, кристализованного, как замершая в лед и расколотая с утра вода в умывальнике, свободная от всех бактерий. Ум концентрируется на текущем моменте — не поскользнуться, не сорваться, вдохнуть-выдохнуть, посмотреть вокруг и постараться не охуеть от визуала. Свободный от дел свободен и от безделья, ну и ладно, что руки облезают, губы опухают, это пустяки во всей глубине смысла слова «пустяк». А дальше только космос и абсолют, сияние Брахмана, никаких микро и нано, сплошной горизонт событий, протянутый от пространства кузнечных мехов до пространства свирели да будет славен Лао Цзы. Такая вот практика тапаса наоборот, поверженному Раване на зависть.

Спустился с гор, как с башни из слоновьей песни. Прове(т)рился насквозь, устал наоборот, увидел всё, что нельзя было. Пора возвращаться к заметкам, а то за буддийские круги ещё не пояснил и уже новые хлеба тибетские под шапкой выпекаются. Да и шапку пора снимать, здесь внизу тепло. Хоть и не инста, но можно и фотографию с одного из перевалов дропнуть, мол, здравствуйте, рад, что вы/мы ещё здесь

Несколько дней назад совершил омовение в ста восьми святых источниках Муктинатха — горной непальской святыни, одинаково почитаемой как буддистами, так и индуистами. В разных конфессиях свои метафорические истории, трактовки и мнения относительно святости этого места, но при разнице терминологий сходятся они почти во всём, а главное в том, что вода здесь священна, дарует очищение и спасение души (Мукти Кшетра), т.е. ведёт к мукти, мокше, нирване, выскальзыванию из зубов Ямы, которому не за что будет в тебе таком чистом-гладком уцепиться, соскоку с колеса читай освобождению — называйте как хотите. Главное верить и не боятся замерзнуть (вода в источниках ледяная, градусов пять).

Для верности можно ещё дополнительно залезть в горы повыше и под руководством местного свами помолиться на огромный шалиграм в храме по дороге к перевалу Торонг Ла, совершить пуджи в других окрестных храмах и монастырях (как буддийских, так и индуистских), сгореть под нещадно палящим на высоте 3500-3800 метров солнцем, когда оно ненадолго покажется из-за облаков, промокнуть под дождем (сейчас как раз сезон муссонов), шквально проветриться насквозь, собрать по курганам камней, ячьих костей и рогов, возжечь можжевельник и может ещё дунуть или выпить яблочного бренди, на усмотрение паломника, мы больше по чаю.

Такая вот алхимия, по заветам даосских мудрецов, к слову, неслабо повлиявших на тибетский буддизм всех четырех ветвей, практикуемый здесь в Мустанге, который когда-то давно был тибетским, да и сейчас им остаётся в аспектах ландшафта, культуры, языка, этноса и этоса. Так вот, вспомним, что любое действие алхимика имитирует рождение мира. Для этого необходимы шесть операций: обжиг, брожение, распад, дистилляция, слияние, сублимация. Эти шесть операций проходят в четыре фазы:
черное творение, нагрев,
белое творение, выпаривание,
красное творение, смешивание,
сублимация, появление золотой пыли.

И вот густое семантическое облако вокруг алхимии поднимается из всех окружающих письменных и аудиоисточников разной степени святости и простирается над всей нашей долиной — даосская литература, алхимия экстаза в тантрических сексуальных практиках (не чуждых опять же ни буддистам, ни индуистам), каста алхимиков в спиральной динамике развития человеческого общества и, наконец, ложка сахара в этот туманно-молочный волшебный чай — отрывок из случайно попавшей в руки книги Бернарда Вербера о том, что и сказочная Белоснежка есть не что иное, как результат алхимического опыта.

Вот он: «Как это получилось? При помощи семи гномов (слово “гном“ — производное от “гнозис“, знание). Семь гномов олицетворяют семь металлов: свинец, олово, железо, медь, ртуть, серебро, золото, — связанные с семью планетами: Сатурном, Юпитером, Марсом, Венерой, Меркурием, Луной, Солнцем, в свою очередь олицетворяющими семь основных типов человеческих характеров: ворчуна, простака, мечтателя и так далее».

Такая вот праджня сумасшедшего, а это мы ещё эфедру в чай не заваривали. Ом Намо Нараяная.

Пока с трудом нахожу слова, чтобы что-то сказать о переживаемых опытах здесь, в Мустанге, но вот ведь есть и бессловесные медиумы:

Цитата Тессона в копилочку:

Вот так и мы, вслед за даосскими рассуждениями о превращениях, за индуистским учением о едином Брахмане и стремящихся к нему Атманах, миллионами других учений и рассуждений, за духами местности, каруселью предков и потомков, далекой пасхальной суетой и близкими новогодними дождями на радость земледельцам, за запахом лунных пряников, прелой травы и агаровых благовоний, проехали сквозь всю безлюдную лаосскую горную глушь, говоря с китайцами — по испански, с местными — по-русски, с птицами по-рыбьи, со зверями по-птичьи. Грозовые облака превращаются в зеленые холмы, солдаты — в строителей, мох в чай, чай в дым, алтари в дома, Индия в Китай, дождь в костер, два человека — в одного, а три человека — в табуретку, сидя на которой между рядами мудрая великая мать едет в маршрутке к границе миров, а мы в том же направлении едем автостопом и машем всем машинам, кроме маршруток. В Луанг Прабанге превращаемся в уличных артистов и перформим на ночном маркете, чтобы на собранные деньги купить дракона для чаепитий, китайских сладостей и еды в дорогу, окунаемся в Меконг, в дождь, в филлипинскую заботу, в лаосский кинематограф, в лесное безвременье и школьную беззаботность. Добрые семьи, фермеры, дальнобойщики, существа и создатели существ, циклы стихов и луны, отсутствие дорог, иллюзии границ, палатка, кипятильник, синий чай из клитории, конец книги, начало фильма. А что касается превращений, то вот продолжение:

Скрип бамбуковых зарослей
слабый неясный сигнал
сломанного радио в пустоте мировой пещеры
принимая его сверься с картой движения разговоров
и приезжай лишь возьми с собой
что-то из зимней надежды

вокзал нежелание
поезд летящий по морю
вдоль координатной оси
проводницы духовного тока
станция совершенство пространства
от питерского надира
до мирного лета на ближнем ли дальнем востоке

невозможная встреча за чаем
из листьев шелковицы
юэбин лунный пряник короткая вечная жизнь
вне правил согласования
слов предложений планов границ
свидание без конца и краев
забытое искусство хаоса
критика пристальный взгляд
вслед превращениям мира

держись центра круга
все что казалось реальным
птичий гоу-гоу за прутьями клетки
вода выжимаемая из волос
зрячая вера в закат и восход
слепое дитя муравьеда
сцена немого кино
цикада-тапер и сигнальный закадровый шелест
бастер китон туземец бежит
но в тень смеха не спрятать ни собственной тени
ни тени сомнений в наличии выбора

предел проявления воли
цвет мебели форма окна
флажки и фигурки
племенное тату в виде знака систем уравнений
уютный домик для духов
где однажды поселимся
оставив тела у крыльца
на озере прозрачного терпения
под горой чистоты постоянства

а пока на пути превращений
лаосские женщины моют мне голову
пьяно поют посреди безымянной деревни
в зимней надежде на дождь и прохладу
а по вечерам
нам только и остаётся что любоваться
изяществом архитектуры не сказанных фраз
и других едва различимых объектов
на горизонте беспечных скитаний

собери все это и положи на отсутствие алтаря
в то место где этот текст
растет сквозь меня словно корни тропических деревьев
сквозь руины древнего языка

Конечно, лучше не разводить споров и держаться центра круга, постичь смысл и забыть про слова, но если уж спорить, то вот так:

В местах скопления туристов вроде Ангкор Вата муравьиное коллективное берет верх над индивидуальным, наглядно работает, пусть временный и неочевидный, но тем не менее почти всеобщий отказ от «Я» — абсолютно разные люди из разных стран мира в одних и тех же местах ритуально делают одно и то же: встань к этой стене, ударь себя в грудь и загадай желание, сделай фото здесь, здесь и здесь, на рассвет смотри тут, где шпили главного храма отражаются в воде, на закат — тут, с вершины холма, отовсюду речь на разных языках, все возраста, цвета кожи, разрезы глаз и одна на всех логика поведения, суетливое, прожигаемое мартовским солнцем, коллективное тело. В пещерах, на пляжах, тропических островах, развалинах древних храмов и дворцов — неустанные человеческие джунгли вне созидания и разрушения, это уже не про отдых и развлечение, не про сферу обслуживания, консьюмеризм и прочее, это про относительность размеров кончика волоса и мирового океана, абсолют одной на всех истины под корнями и руинами, отрешенно чистую улыбку оранжевого монаха на губах французской велосипедистки и наши тела на камнях, образующие загогулины кхмерского алфавита. Что-то общее привело сюда всех нас — любознательная энтелехия запада, разжимающая небесную пружину востока внутри каждого, от сверчка и лягушки, скачущих в придорожных кустах, рискуя быть пойманными и зажаренными, до кхмерской тетушки, продающей снеки из тех же сверчков, лягушек и тарантулов проходящим-проезжающим мимо неё туристам и местных жителям, в большинстве своем уже способным отличить их на вкус. В целом чипсы здесь делают из всего, что остаётся съедобным и хрустящим после проведения соответствующих кулинарных процедур, мы вот любим чипсы из джекфрута. А ещё зеленый манго, соевую лапшу, драконьи бобы, огурцы цвета арбуза и тысячу других странных вещей.

До границы остаётся менее ста километров, посмотрим каким будет Лаос. Снова река Меконг, бамбук и солома, загогулины алфавита, тоновые переливы речи, полуслепое ощупывание пределов мышления и чувствования, понимания и принятия, какие-то дороги причин, какие-то водопады следствий, сжимается-разжимается внутри небесная пружина, на бритую голову льется вода из монастырского ковшика, снится сон, как на кончике волоса умещается весь Мировой океан.