Несколько дней назад совершил омовение в ста восьми святых источниках Муктинатха — горной непальской святыни, одинаково почитаемой как буддистами, так и индуистами. В разных конфессиях свои метафорические истории, трактовки и мнения относительно святости этого места, но при разнице терминологий сходятся они почти во всём, а главное в том, что вода здесь священна, дарует очищение и спасение души (Мукти Кшетра), т.е. ведёт к мукти, мокше, нирване, выскальзыванию из зубов Ямы, которому не за что будет в тебе таком чистом-гладком уцепиться, соскоку с колеса читай освобождению — называйте как хотите. Главное верить и не боятся замерзнуть (вода в источниках ледяная, градусов пять).

Для верности можно ещё дополнительно залезть в горы повыше и под руководством местного свами помолиться на огромный шалиграм в храме по дороге к перевалу Торонг Ла, совершить пуджи в других окрестных храмах и монастырях (как буддийских, так и индуистских), сгореть под нещадно палящим на высоте 3500-3800 метров солнцем, когда оно ненадолго покажется из-за облаков, промокнуть под дождем (сейчас как раз сезон муссонов), шквально проветриться насквозь, собрать по курганам камней, ячьих костей и рогов, возжечь можжевельник и может ещё дунуть или выпить яблочного бренди, на усмотрение паломника, мы больше по чаю.

Такая вот алхимия, по заветам даосских мудрецов, к слову, неслабо повлиявших на тибетский буддизм всех четырех ветвей, практикуемый здесь в Мустанге, который когда-то давно был тибетским, да и сейчас им остаётся в аспектах ландшафта, культуры, языка, этноса и этоса. Так вот, вспомним, что любое действие алхимика имитирует рождение мира. Для этого необходимы шесть операций: обжиг, брожение, распад, дистилляция, слияние, сублимация. Эти шесть операций проходят в четыре фазы:
черное творение, нагрев,
белое творение, выпаривание,
красное творение, смешивание,
сублимация, появление золотой пыли.

И вот густое семантическое облако вокруг алхимии поднимается из всех окружающих письменных и аудиоисточников разной степени святости и простирается над всей нашей долиной — даосская литература, алхимия экстаза в тантрических сексуальных практиках (не чуждых опять же ни буддистам, ни индуистам), каста алхимиков в спиральной динамике развития человеческого общества и, наконец, ложка сахара в этот туманно-молочный волшебный чай — отрывок из случайно попавшей в руки книги Бернарда Вербера о том, что и сказочная Белоснежка есть не что иное, как результат алхимического опыта.

Вот он: «Как это получилось? При помощи семи гномов (слово “гном“ — производное от “гнозис“, знание). Семь гномов олицетворяют семь металлов: свинец, олово, железо, медь, ртуть, серебро, золото, — связанные с семью планетами: Сатурном, Юпитером, Марсом, Венерой, Меркурием, Луной, Солнцем, в свою очередь олицетворяющими семь основных типов человеческих характеров: ворчуна, простака, мечтателя и так далее».

Такая вот праджня сумасшедшего, а это мы ещё эфедру в чай не заваривали. Ом Намо Нараяная.

Пока с трудом нахожу слова, чтобы что-то сказать о переживаемых опытах здесь, в Мустанге, но вот ведь есть и бессловесные медиумы:

Цитата Тессона в копилочку:

Вот так и мы, вслед за даосскими рассуждениями о превращениях, за индуистским учением о едином Брахмане и стремящихся к нему Атманах, миллионами других учений и рассуждений, за духами местности, каруселью предков и потомков, далекой пасхальной суетой и близкими новогодними дождями на радость земледельцам, за запахом лунных пряников, прелой травы и агаровых благовоний, проехали сквозь всю безлюдную лаосскую горную глушь, говоря с китайцами — по испански, с местными — по-русски, с птицами по-рыбьи, со зверями по-птичьи. Грозовые облака превращаются в зеленые холмы, солдаты — в строителей, мох в чай, чай в дым, алтари в дома, Индия в Китай, дождь в костер, два человека — в одного, а три человека — в табуретку, сидя на которой между рядами мудрая великая мать едет в маршрутке к границе миров, а мы в том же направлении едем автостопом и машем всем машинам, кроме маршруток. В Луанг Прабанге превращаемся в уличных артистов и перформим на ночном маркете, чтобы на собранные деньги купить дракона для чаепитий, китайских сладостей и еды в дорогу, окунаемся в Меконг, в дождь, в филлипинскую заботу, в лаосский кинематограф, в лесное безвременье и школьную беззаботность. Добрые семьи, фермеры, дальнобойщики, существа и создатели существ, циклы стихов и луны, отсутствие дорог, иллюзии границ, палатка, кипятильник, синий чай из клитории, конец книги, начало фильма. А что касается превращений, то вот продолжение:

Скрип бамбуковых зарослей
слабый неясный сигнал
сломанного радио в пустоте мировой пещеры
принимая его сверься с картой движения разговоров
и приезжай лишь возьми с собой
что-то из зимней надежды

вокзал нежелание
поезд летящий по морю
вдоль координатной оси
проводницы духовного тока
станция совершенство пространства
от питерского надира
до мирного лета на ближнем ли дальнем востоке

невозможная встреча за чаем
из листьев шелковицы
юэбин лунный пряник короткая вечная жизнь
вне правил согласования
слов предложений планов границ
свидание без конца и краев
забытое искусство хаоса
критика пристальный взгляд
вслед превращениям мира

держись центра круга
все что казалось реальным
птичий гоу-гоу за прутьями клетки
вода выжимаемая из волос
зрячая вера в закат и восход
слепое дитя муравьеда
сцена немого кино
цикада-тапер и сигнальный закадровый шелест
бастер китон туземец бежит
но в тень смеха не спрятать ни собственной тени
ни тени сомнений в наличии выбора

предел проявления воли
цвет мебели форма окна
флажки и фигурки
племенное тату в виде знака систем уравнений
уютный домик для духов
где однажды поселимся
оставив тела у крыльца
на озере прозрачного терпения
под горой чистоты постоянства

а пока на пути превращений
лаосские женщины моют мне голову
пьяно поют посреди безымянной деревни
в зимней надежде на дождь и прохладу
а по вечерам
нам только и остаётся что любоваться
изяществом архитектуры не сказанных фраз
и других едва различимых объектов
на горизонте беспечных скитаний

собери все это и положи на отсутствие алтаря
в то место где этот текст
растет сквозь меня словно корни тропических деревьев
сквозь руины древнего языка

Конечно, лучше не разводить споров и держаться центра круга, постичь смысл и забыть про слова, но если уж спорить, то вот так:

В местах скопления туристов вроде Ангкор Вата муравьиное коллективное берет верх над индивидуальным, наглядно работает, пусть временный и неочевидный, но тем не менее почти всеобщий отказ от «Я» — абсолютно разные люди из разных стран мира в одних и тех же местах ритуально делают одно и то же: встань к этой стене, ударь себя в грудь и загадай желание, сделай фото здесь, здесь и здесь, на рассвет смотри тут, где шпили главного храма отражаются в воде, на закат — тут, с вершины холма, отовсюду речь на разных языках, все возраста, цвета кожи, разрезы глаз и одна на всех логика поведения, суетливое, прожигаемое мартовским солнцем, коллективное тело. В пещерах, на пляжах, тропических островах, развалинах древних храмов и дворцов — неустанные человеческие джунгли вне созидания и разрушения, это уже не про отдых и развлечение, не про сферу обслуживания, консьюмеризм и прочее, это про относительность размеров кончика волоса и мирового океана, абсолют одной на всех истины под корнями и руинами, отрешенно чистую улыбку оранжевого монаха на губах французской велосипедистки и наши тела на камнях, образующие загогулины кхмерского алфавита. Что-то общее привело сюда всех нас — любознательная энтелехия запада, разжимающая небесную пружину востока внутри каждого, от сверчка и лягушки, скачущих в придорожных кустах, рискуя быть пойманными и зажаренными, до кхмерской тетушки, продающей снеки из тех же сверчков, лягушек и тарантулов проходящим-проезжающим мимо неё туристам и местных жителям, в большинстве своем уже способным отличить их на вкус. В целом чипсы здесь делают из всего, что остаётся съедобным и хрустящим после проведения соответствующих кулинарных процедур, мы вот любим чипсы из джекфрута. А ещё зеленый манго, соевую лапшу, драконьи бобы, огурцы цвета арбуза и тысячу других странных вещей.

До границы остаётся менее ста километров, посмотрим каким будет Лаос. Снова река Меконг, бамбук и солома, загогулины алфавита, тоновые переливы речи, полуслепое ощупывание пределов мышления и чувствования, понимания и принятия, какие-то дороги причин, какие-то водопады следствий, сжимается-разжимается внутри небесная пружина, на бритую голову льется вода из монастырского ковшика, снится сон, как на кончике волоса умещается весь Мировой океан.

Подходит к концу месяц в Камбодже, где на одном участке пространства, как в одной каменной/соломенной/метафизической голове уживаются коренастая сила воинов-обезьян и изящная хрупкость танцовщиц-апсар, древность и современность, колониализм и независимость, гаруды и наги, монахи и проститутки, пустыня и море, Индия и Китай, бесцельная вегетация и свершения духа, а также навсегда растворяется во влажном соленом воздухе союз «и» из всех предыдущих пар понятий, а всяческие границы между ними крошатся и устилают красным песком едва заметные, неухоженные дороги ума, неизменно ведущие в тропики непостижимого.

Тхеравадийские буддийские храмы здесь представляют собой культурные центры городских районов, поселков и деревень, почти всегда стоят рядом со школами и служат местом притяжения всего локального комьюнити — тетушки ткут разноцветные флаги и готовят еду для монахов, молодежь на мопедах съезжается встретиться друг с другом в тени баньяна, попить холодного кофе, поделать уроки под бодрящие мантры цикад, мужчины после работы приходят поиграть в азиатскую смесь сокса и волейбола, монахи подметают территорию, жгут листья, курят сигареты, пьют колу, служат службы, учат язык пали. Давным давно Вишну и Шива слились здесь в единого Харихару, а потом отождествились с Буддой, Брахма из бога-создателя расщепился на множество четырехликих брахм, став на ступеньку ниже в пантеоне, в один ряд с девами и асурами, все также пахтающими молочный океан с целью выпахтать нектар бессмертия, но уже под зонтиком Будды и с его сострадательного благословения. Подземные хранители знаний наги выползают из пасти китайского дракона и, собираясь под общим ромбовидным капюшоном, обнявшись со своим любвеобильным врагом гарудой, сливаются в рубиновую сандалию короля Джамбупати, преподносящего в дар Победоносному свою корону и стригущегося в монахи вместе со всей своей семьей и всей свитой (Джамбупати-сутту палийского канона, к слову, могу посоветовать к прочтению, красивая и важная история для понимания тхеравадийской традиции). Здесь своя, буддийская версия Рамаяны — Реамкер, свои легенды о великом Пробужденном, наследие анимизма, французские круассаны, начиненные тушеными корнями лотоса, неповторимый и восхитительно безответственный, что в целом характерно для этих широт, культурный синкретизм, с блэкджеком и шлюхами в буквальном смысле.

Я уже упоминал в своих заметках «Путевой дневник философа» Германа Кайзерлинга, где он в числе прочего говорит о буддизме, как о наиболее подходящей религии для жизни в условиях тропической жары. Наглядная циклическая вегетация, природная взаимосвязь всех феноменов, простота и незатейливость ежесекундного рождения и умирания, взаимообуславливаемый рост и цветение всего вокруг, включая психические процессы — по словам Кайзерлинга, Будда сводит жизнь человека к жизни цветка, деиндивидуализированного, неотделимого от экосистемы. Философ видит основанием идеи нирваны усталость от изобилия и замкнутости природного цикла, соответственно предел свершений духа здесь — это выход из этого цикла, познание дхармической сути всех вещей и нахождение правильного, выверенного момента для соскока с надоевшей буйной-радужной карусели. Здесь и так никто не я и даже я не я —вегетируем, как растения, поливаем себя и друг друга, иногда сил хватает разве что собрать новый поэтический цикл и отправить в журнал для публикации или снять танцевальное видео в красивом месте при нужном свете (что опять же важно для вегетации). Но на самом деле просто март-апрель — это самое жаркое время года здесь, в Камбодже бывает и значительно прохладнее, и в сезон дождей здесь свои приколы и состояния, так что глобальных выводов и обобщений я бы пока посторонился и еду севернее, где возможно ещё удастся подумать об этом или о чем-то другом.

Помимо литературы про Камбоджу и очередного восполняющего пробелы (на самом деле только увеличивающего пространство белого) подхода к Д. Судзуки, сейчас читаем Чжуан-цзы, по главе в день за утренним китайским чаем. Могу только порекомендовать всем эту практику и ещё раз заметить, какой отклик находит во мне даосская литература, причем скорее в формате узнавания в этих текстах себя сквозь все опыты и трансформации разной степени осознанности, чем в непосредственном приращении знания и классическом «учении». Да и вне смыслов и попыток (не)понимания и (не)применения это, имхо, просто очень красиво. Буду здесь делиться иногда