А стоит ли опровергать Смита?

Прокрастинация перед обсчетом огромного массива привела меня на веб-страницу последнего выпуска журнала Studies in Ethnicity and Nationalism. А там – среди прочего – статья некоторых новозеландцев Александра Максвелла и Ханны Дэвид, которая называется «Ливанское финикийство: опровергая этносимволизм Энтони Смита». Ну и дальше – если в двух словах – через аргумент, что дельцы от национализма/этничности могут собирать свои символические ряды в довольно произвольном режиме, буквально изобретая их из ничего, и эти ряды оказываются вполне жизнеспособны – они и «опровергают Энтони Смита». С точки зрения современного когнитивизированного конструктивизма, однако, сама постановка вопроса кажется странной. Ведь, в той мере, в какой люди коалируются на основании категорий и связанных с ними символов, и это и есть основной их смысл, эти связки должны быть работающими сейчас, и такие работающие связки могут быть как старыми, так и новыми, более того, старые – де-факто – это не старые, а тоже новые, просто пересобранные под прагматику момента в похожем на старые виде. И, по всей видимости, во многих ситуациях действительно когнитивно и социально "экономичнее" полагаться на уже существующие связки категории-символы-прочее, потому что они, что называется, «намоленнее», с ними связаны индивидуальные когнитивные схемы (какие-нибудь теплые воспоминания из детства, в которых любимая мама молится, говорит о ком-то хорошо или участвует в демонстрации) и, за счет этого, они проще актуализируются и политизируются. Но бывает и наоборот – эти связки оказываются слишком громоздки, тянут за собой много ненужного и неудобного и, в результате, прагматика момента позволяет (и в некотором смысле заставляет) собрать что-то новое или – как в случае с финикийцами – достать из закромов что-то реально исчезнувшее и «пересобраться» на этой основе. И вопрос оказывается в том, какие политические и социальные arrangements благоволят реальной символической преемственности, а какие – разрывам. И в такой логике никакого Смита опровергать не надо, а надо наоборот инкорпорировать и проапдейтить его идеи и, переставив акценты, заняться нормальным эмпирическим исследованием. Окей, это исследование будет непростым теоретически и методологически, но на уровне онтологии и подхода, кажется, все прозрачно и верно.

Maxwell, Alexander, and David Hannah. "Lebanese Phoenicianism: Rebutting Anthony Smith's Ethno‐Symbolism." Studies in Ethnicity and Nationalism (2024).

НАЧАЛО ВЫШЕ

Здесь важно сделать несколько оговорок. Прежде всего, реконструкция выше (или, реконструкция реконструкции Стейнведеля, как в предыдущем посте) – неизбежно редуцирует разнообразие смыслов за категорией. В конечном счете, народом башкир называли и в 17 веке. Тут, конечно, важно понимать, что и смысл слова «народ» тогда и сейчас был разным, но я имею в виду прежде всего то, что любой такого рода анализ – это анализ того, как в формальных и неформальных, институциональных и неинституциональных контекстах употреблялась та или иная категория. И можно изучать и разнообразие этих значений в определенный период, и – динамику этого разнообразия. Это и имеется в виду, когда я пишу о «пути», который «прошла» категория. Другая оговорка состоит в том, что категория «башкир» (и ее вариации, в том числе тюркоязычные) была осмысленна и до 16 века, и неверно думать, будто «Иван Грозный сделал башкир» -- скорее политические отношения тогда и там shaped смыслы этой категории определенным образом, и именно этот, относительно новый смысл, будучи поддержан институционально, оказался превалирующим (равно как затем изменился и он). И важно понять, в каких контекстах категория «башкир» употреблялась до 16 века и что значила. Ну и третья оговорка – в такого рода реконструкциях не должно быть ничего обидного для тех, кто с соответствующей категорией идентифицируется. Напротив, то, что называется «знать историю своего народа», если ориентироваться на современную науку, есть смысл переименовать в «знать историю своей категории идентификации». И именно такого рода реконструкции использования разных категорий, той «работы» которую они совершали в разные времена, должны лечь в основу этого знания.

Steinwedel, Charles. "Tribe, Estate, Nationality?: Changing Conceptions of Bashkir Particularity Within the Tsar's Empire." Ab Imperio 2002.2 (2002): 249-278.

Как менялся смысл категории «башкиры» на протяжении истории?
Много копий сломано, да и ломается до сих пор, в отношении того, являются ли башкиры народом или сословием. С точки зрения современных социальных наук, этот вопрос не имеет ни ответа, ни, по большому счету, смысла – башкиры (татары, русские, евреи, американцы) это категория в языке, которая всякий момент времени делает некоторую работу, и смысл имеет разобраться с тем, какой была (и есть) эта работа. Это возможно только если внимательно «слушать» устные и письменные разговоры настоящего и прошлого. И вот, в отношении категории башкиры я нашел такую реконструкцию за авторством американского историка-русиста Чарльза Стейнведеля.

Итак, начинает он с 16 века, когда – в отношениях между Москвой и некоторым (вполне возможно, возникшим «на волне» этих отношений) политическим органом тюркских родовых организаций, участники которых вели кочевой образ жизни – был заключен договор, субъектом которого были «башкиры». Башкиры, согласно этому договору, наделяются вотчинным правом на землю, при этом конкретная земля «расписывается» между родами, тем самым связывая рода и родовую организацию с категорией «башкир». В ответ – башкиры обязуются нести военную службу за свой счет. Далее происходили разного рода изменения – например, были введены территориальные кантоны, призванные привязать башкир к земле и управлять ими в том же режиме, что и казаками – однако разного рода земельные привилегии за категорией «башкир» сохранялись. Быть башкиром было престижно и не-башкирское население (мешари, тептяри и представители разных прочих учетных и вернакулярных категорий) разными способами пыталось «записаться» в башкиры. Так продолжалось до Великих реформ, когда башкиры были уравнены в правах с прочим населением империи и из них были выделены дворяне и крестьяне. Домодерные земельные права преобразовались в модерную собственность на землю, в результате чего земля была распродана, а башкирское население, до того имевшее высокий статус, довольно резко обнищало и в статусе потеряло. А «на дворе» конец 19 века, расцвет идеологии романтического национализма и частью башкиры (потерявшие привилегии и «вброшенные в модерн» потомки тех, кто когда-то под лейблом башкир заключил союз с российским государством, а также потомки примкнувших к ним на протяжении последующих столетий) стали выражать свои grievances в качестве народа, частью – в качестве такового стали они считываться российскими властями, для которых в принципе называть разного рода инородческие политические единицы «племенами» и «народами» без особой этнографической детализации было вполне органично. И так категория «башкир», институционально обессмыслившись, однако оставшись в обиходе, и обросла новыми национальными смыслами. А дальше – 1920-е, советская национальная политика, о которой известно гораздо больше, и вот уже башкиры – это одна из народностей/национальностей СССР, вместе образующих большую и дружную семью народов. И получается, что категория башкир прошла путь от названия контекстуального племенного политического объединения, через отдельный правовой статус к национальности. ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Одним из факторов неприятия когнитивизированного конструктивизма является его непростая для восприятия онтология. Мысль, что народы не существуют в мире подобно столу, а являются обобществленными коллективными представлениями (при том, что такое их бытование, если вдуматься, предполагает местами большую твердость и безусловность, чем у стола) требует определенной теоретической подготовки. А с учетом того, что соревнуется такая концептуализация не только и не столько с эссенцианистскими теориями этноса, сколько с представлениями об этничности простых людей (в смысле, не-ученых), последние нередко видят в конструктивизме «наезд» на их народ и на них лично. Не могу забыть взгляд одного башкирского активиста, который искренне и с болью жаловался на «этих конструктивистов», которые «говорят, что нет башкир», «но я же есть!» Можно это объяснить и сложнее – конструктивизм – это неизбежная релятивизация и, в некотором смысле, «обесценивание» того, что одновременно – другими общественными механизмами – сакрализируется. На индивидуальном и коллективном (в том числе страновом, национальном) уровне. И вот с этими материями, конечно, надо быть осторожнее. Важно, что сконструированность не равно неценность, более того, конструктивистские исследования – они про то, как те или иные конструкты становятся (остаются) ценны. Не говоря уж о том, что человек – вопреки всяким экономизмам – живет смыслами и символами. И тем, как этничность оказывается осмысле(н)на – в том числе эмоционально – и должны (без обесценивания этой осмысленности) заниматься современные исследования этничности.

Закончив наконец с одним отчетом, чтобы продолжить писать другой, все отчетливее понимаю, что наука, как я ее представляю, и российские институты, которые ее регулируют и вроде как призваны способствовать ее развитию, находятся в глубоком противоречии. Более того, несмотря на степень, научную должность и менее формальные вещи, которые определяют меня как ученого, наукой приходится заниматься во многом в качестве хобби, часто за собственные, заработанные на других, «научных», проектах деньги и в свободное от них время.

Общая, впрочем, проблема состоит в том, что, если в 90-х наука «валялась на улице», за нее никто (кроме зарубежных фондов) не платил, и особенно ничего не требовал, в 2000-х в ней стали появляться государственные деньги, а к 2010-м за ними подтянулись и бюрократы, и чиновники. Вслед за этим наука (за отсутствием чего-то типа профсоюзного движения) быстро «легла» под госпрагматику и госзаказ. Как следствие, если на первых порах сообразование с «большими вызовами, стоящими перед государством и обществом» в заявках на исследования было дискурсивным, в последние годы – в связи с разнообразными изменениями – оно (по-разному, правда, проверяемое и реализуемое) стало единственным критерием допуска проектов к реализации, а имитационной стала уже научная проблематизация. Проще говоря, не важно, насколько полезно для науки исследование, важно – насколько оно полезно для государства и его органов.

А наука имеет собственную логику, эта логика заставляет определенным образом ставить проблему, формулировать тему, планировать и делать поля. И эта логика не антигосударственная, она просто находится вне логики государственных институтов, в другом пространстве, а государство для нее – это еще одна переменная в уравнениях, которые в ее рамках необходимо решать. Если еще проще – ученым нужна свобода выбора тем и средств, а также возможность не планировать загодя (потому что на то исследование и исследование, что ты не знаешь, к чему оно приведет и принимаешь решение о каждом следующем действии на основании результатов действий предыдущих) и не отчитываться перед не-учеными.

Вряд ли этот – межотчетный – крик души полностью консистентен и транслируем в повестку дня, да и непонятно, как таковая может быть реализована в нынешних условиях, но в резюме хочу обозначить четыре административно-управленческих условия, которые могут обеспечить развитие науки, а несоблюдение их – превращает науку в имитацию:
1. Администраторы не ограничивают ученых в выборе тем и проблем для исследований, могут определяться только широкие направления для исследований,
2. Администраторы не заставляют ученых планировать исследования загодя и не оценивают реализацию проектов исходя из того, насколько выполнено запланированное,
3. Отчитываются ученые ТОЛЬКО статьями в научных журналах (где оцениваются рецензентами) и фактом публикаций и оцениваются,
4. Решение о финансировании будущих проектов принимается не по результатам оценки их содержания, а по результатам оценки предыдущих достижений ученых.

Это набросок, более того, думаю, что частью я изобретаю велосипед, частью – не оценил подводных камней у описываемых решений. Но пока – оставлю это тут и буду рад ответам/отзывам/мнениям.