Отсутствие ресурсов на коммуникацию, помноженное на бытовое спартанство и неприятие гиперпотребления в моей жизни выглядят так:

месяц ходила мимо овощной лавки с лежащим на виду горохом — который для меня символ посиделок летним детским полднем на крыльце под перебирающими солнце тенями елок с мамой и огромной рыжей крольчихой, и вообще пища довольно желанная — и не купила его. А теперь сезон прошел.

Ничему меня жизнь не учит, конечно.

(Хотя, если бы был в супермаркете, где не нужно разговаривать с продавцами — купила бы, наверно)

Прочла «Незамеченное поколение» про подростков и очень молодых людей, выкинутых несозревшими из России революцией и гражданской войной, и создающих посреди борьбы с неустроенностью и неприкаянностью целый корпус совершенно особенных эмигрантских текстов — в которых европейская окружающая, но не принимающая повседневность их взросления туго сплетена с тоской по мутно-вспоминаемой, в общем-то незнакомой и навсегда потерянной ими детской родине.

В собственных очень приземленных, очень сфокусированных, очень цифровых делах последнего десятилетия редко возвращаюсь нутром в это ощущение, в котором прожила другой десяток своих лет — в университетстком Париже одинокой бесфейсбучной эпохи, бесконечно крутя в голове расплывающийся образ жужжащего дома детства; вернувшись в Москву, но не домой, читая от корки до корки дневники более зрелых, чем «незамеченные» эмигрантов, затем великоотечественные воспоминания рядовых-фронтовых литераторов, засматривая военные хроники, бродя по разным их местам — от покинутых усадеб, до полей сражений; вернувшись домой и пытаясь не сломаться под тяжестью истории уже личной, семейной — не избежавшей спутывания со всем тем, о чем пишу выше — в холодную воду которой пришлось нырнуть с головой, когда дом этот разбирала и чинила. Пытаясь переприсвоить ее, демифологизировать, убрать надрыв.

Книга вернула, погрузила в биение жизней, попадающих в разлом эпох. Или, кому (не)повезло — в разлом за разломом. И в амбивалентное острое чувство одновременной сопричастности и стыда чувствования этой сопричастности из собственного в целом благополучия.

И две мысли, пульсирующие фоном последние два с половиной года, но которые никак не успеваю подумать:

1. Как же осточертело, что политические процессы кладут промеж своих жерновов частную жизнь и историю. Как же хочется их непрерывности, ненадрывности. Даже вот в этом личном вполне пока благополучном контексте — дом, который с таким трудом перевозила с «других берегов» в собственное успокоенное «сейчас» начала-середины десятых, теперь опять подергивается дымкой несложившегося настоящего. А я строю свое новое «сейчас» у лодочной станции с этой вот стороны.

2. С еще бОльшим морозом внутри думаю (точнее, не думаю) о том, что весь тот надрыв, в который с головой погружалась книгами, хрониками и фотографиями, происходит в жизни миллионов других людей прямо сегодня. И у меня, отгородившейся своей маленькой меленькой рутиной, не хватает стержня считывать, счувствовать ни общую ткань истории, ни личные ее нити. И уж тем более соучаствовать деятельно.

Не думаю, что смогу что-то сейчас внутри себя поменять, но мне кажется важным не давать себе забывать. Поэтому нужно иногда бередить этот нерв препаровальной иглой подходящих текстов. Спасибо, Полли, что выдала такой

На протяжении жизни было много поводов догадаться, что меня очень перегружают передаваемые смыслы и звуки. Особенно четко это стало ясно при появлении комбо из ребенка и собаки.

Но, будучи человеком довольно тактильным, не подозревала, что в моменты зомби-апокалипсиса (в этом месяце практически прописалась в ветеринарной неотложке, где упомянутую выше собаку полдюжины раз интубировали и три раза оперировали. Работу и менеджмент остальной системы никто не отменял) я — за редким исключением — не хочу, чтобы до меня дотрагивались.

И только сейчас начала вообще задавать себе этот вопрос. Очень благодарна людям, которые превентивно спрашивают, напоминая мне снять показания со своих датчиков.

Особый тип фрустрации в моем чарте выделен для людей, которые не умеют обращаться (1) со временем, (2) с деньгами, (3) с данным словом

От СДВГ хоть риталин есть, а что бы такое принять, чтобы тебе требовалось меньше данных для принятия решений или там чтобы тебя перестали вышибать смены планов — я хрен знает.

От сенсорных перегрузок есть рецепты, на том спасибо.

Ничего не заставляет меня чувствовать себя дальше от народа, чем народные праздники (вне зависимости от локации). Вчера тут был день короля. И это (через мою призму), примерно как и везде, апофеоз человеческой посредственности, неаккуратности, неэкологичности, а также стилистическая катастрофа. Что-то, что любые зачатки личности трансформирует в элемент стада. И очень грустно на следующий день смотреть на город, по которому ветер метет алюминиевые банки и грязно-оранжевые остатки дешевого мерча.

Я: у меня не хватает входящих каналов, нет сил общаться, хоть и хочется

Тоже я: ребят, я на неделю в Париж, давайте видеться

Опять я (в ответ на «привет, я тут в Амстердаме, давай кофе»): ухожу смотреть дырки в расписании

Как балансировать потребность в качественном общении и когнитивный перегруз, в основном вызванный неперерывным менеджментом собственной экосистемы — хрен знает

Ритуальные хроники: вчера внезапно поехала с работы домой _другим_ путем. Сама (не за компанию с кем-то). Видимо, отпускает немного, вопреки всему.

Иметь одновременно аутичные черты и ребенка, это чувствовать себя как после каменоломни уже через 30 минут после пробуждения в свой родительский выходной. Под конец даже очень хорошего совместного дня хочется на месяц в отпуск одной. Катастрофически завидую людям, для которых «дети это счастье». Для меня мой ребенок — огромная любовь, но каждодневный стресс, сопротивление и усталость. А счастье это когда алгоритм работает и данные, наконец, чистые. И когда не надо общаться с французскими чиновниками.

В моей жизни среди близких людей как-то внезапно оказалось много тех, кто носит имя Андрей.

И у меня проблема: ни одного из них не могу заставить себя называть нежно «Андрюша», даже когда очень хочется как-нибудь ласково.

Это уменьшительное забетонировано за тремя людьми, которые со мной с детства: маминой первой любовью, пресловутым сыном маминой подруги и Андрюшей Бабицким. В эти три образа никаких других Андреев не ложится.

Статистика, бессердечная ты сука. Где мои Гамлеты и Ратиборы? Требую лингвистических челленджей.