— Шустрик, помой, пожалуйста руки (почисти зубы / надень носки / ляг спать / … )
— Нет, спасибо!

Очень вежливого ребенка воспитали

Очередная записка о социально неприемлемом.

В моменты слабости (читай, когда херово идет учеба и/или пет-проджект выходного дня) я немного ненавижу тех, кто в свои выходные где-то тусуется в свое удовольствие. Красиво гуляет, вкусно ест, интересно общается.

Не то, чтобы я сейчас часто хотела тусоваться, не то, чтобы у меня не было потенциально такой возможности. Но делать это без ощущения, что я сливаю впустую качественное время на профессиональное развитие у меня не получается. А это портит все удовольствие от процесса.

(Поэтому тусуюсь я обычно в те моменты, когда у меня все еще есть немного сил, но точно не получится поделать ничего конструктивного. То есть, когда с ребенком или вечерами будней, когда голова уже не работает)

Так вот, сегодня — как раз такой неудачный день — успокаиваю себя тем, что наверняка есть какие-то тусующинся люди, которые тоже меня временами ненавидят за то, что я учусь, а они не могут себя сейчас заставить.

Хотелось бы, конечно, не множить ненависть и зависть, не опираться на них, дать себе и другим внутреннее разрешение (прости господи) быть там и так, где они есть — со всеми локальными максимумами и минимумами. Но слабъ человѣкъ есть (аз есмь, то бишь). Хорошо, что нечасто.

——
С внутренней тревогой, которая возникает, когда «не делаю ничего конструктивного, хотя могу» тоже бы разобраться, но это другой разговор.

В моих мечтах мой таргетный уровень тревожности и загруженности называется «муми-мама». Это когда ты можешь позволить себе размеренно и с удовольствием (а не в мыле многопоточки и сопутствующей фрустрации)

1. Готовить сырники/банана бред/шарлотку/блины/печеные яблоки/ю нейм ит и кормить ими дорогих гостей любого объема и времени появления

2. Делать с потомством кормушки для птиц, монстров для trick or treat, костюмы для праздников, а также делать для него эти самые праздники

3. Читать книжку в гамаке под соснами

4. Идти в лес, смотреть как сквозь снег пробиваются крокусы

5. Искать идеально подходящий по функции и стилю объект (любого толка) домой

6. Чинить сломанные старые клевые штуки

7. Ну и кодить свои пет-прожекты без перерыва на что бы то ни было, что бы не вызывало естественного и добровольного желания прерваться.

Но я этому уровню машу заплаканным платочком с горизонта полдвенадцатого ночи воскресенья из офиса, закрыв 15 пунктов из 18 в туду листе на сегодня (правда, поделав пет-проджект тоже, но не в нужном объеме)

Отсутствие ресурсов на коммуникацию, помноженное на бытовое спартанство и неприятие гиперпотребления в моей жизни выглядят так:

месяц ходила мимо овощной лавки с лежащим на виду горохом — который для меня символ посиделок летним детским полднем на крыльце под перебирающими солнце тенями елок с мамой и огромной рыжей крольчихой, и вообще пища довольно желанная — и не купила его. А теперь сезон прошел.

Ничему меня жизнь не учит, конечно.

(Хотя, если бы был в супермаркете, где не нужно разговаривать с продавцами — купила бы, наверно)

Прочла «Незамеченное поколение» про подростков и очень молодых людей, выкинутых несозревшими из России революцией и гражданской войной, и создающих посреди борьбы с неустроенностью и неприкаянностью целый корпус совершенно особенных эмигрантских текстов — в которых европейская окружающая, но не принимающая повседневность их взросления туго сплетена с тоской по мутно-вспоминаемой, в общем-то незнакомой и навсегда потерянной ими детской родине.

В собственных очень приземленных, очень сфокусированных, очень цифровых делах последнего десятилетия редко возвращаюсь нутром в это ощущение, в котором прожила другой десяток своих лет — в университетстком Париже одинокой бесфейсбучной эпохи, бесконечно крутя в голове расплывающийся образ жужжащего дома детства; вернувшись в Москву, но не домой, читая от корки до корки дневники более зрелых, чем «незамеченные» эмигрантов, затем великоотечественные воспоминания рядовых-фронтовых литераторов, засматривая военные хроники, бродя по разным их местам — от покинутых усадеб, до полей сражений; вернувшись домой и пытаясь не сломаться под тяжестью истории уже личной, семейной — не избежавшей спутывания со всем тем, о чем пишу выше — в холодную воду которой пришлось нырнуть с головой, когда дом этот разбирала и чинила. Пытаясь переприсвоить ее, демифологизировать, убрать надрыв.

Книга вернула, погрузила в биение жизней, попадающих в разлом эпох. Или, кому (не)повезло — в разлом за разломом. И в амбивалентное острое чувство одновременной сопричастности и стыда чувствования этой сопричастности из собственного в целом благополучия.

И две мысли, пульсирующие фоном последние два с половиной года, но которые никак не успеваю подумать:

1. Как же осточертело, что политические процессы кладут промеж своих жерновов частную жизнь и историю. Как же хочется их непрерывности, ненадрывности. Даже вот в этом личном вполне пока благополучном контексте — дом, который с таким трудом перевозила с «других берегов» в собственное успокоенное «сейчас» начала-середины десятых, теперь опять подергивается дымкой несложившегося настоящего. А я строю свое новое «сейчас» у лодочной станции с этой вот стороны.

2. С еще бОльшим морозом внутри думаю (точнее, не думаю) о том, что весь тот надрыв, в который с головой погружалась книгами, хрониками и фотографиями, происходит в жизни миллионов других людей прямо сегодня. И у меня, отгородившейся своей маленькой меленькой рутиной, не хватает стержня считывать, счувствовать ни общую ткань истории, ни личные ее нити. И уж тем более соучаствовать деятельно.

Не думаю, что смогу что-то сейчас внутри себя поменять, но мне кажется важным не давать себе забывать. Поэтому нужно иногда бередить этот нерв препаровальной иглой подходящих текстов. Спасибо, Полли, что выдала такой

На протяжении жизни было много поводов догадаться, что меня очень перегружают передаваемые смыслы и звуки. Особенно четко это стало ясно при появлении комбо из ребенка и собаки.

Но, будучи человеком довольно тактильным, не подозревала, что в моменты зомби-апокалипсиса (в этом месяце практически прописалась в ветеринарной неотложке, где упомянутую выше собаку полдюжины раз интубировали и три раза оперировали. Работу и менеджмент остальной системы никто не отменял) я — за редким исключением — не хочу, чтобы до меня дотрагивались.

И только сейчас начала вообще задавать себе этот вопрос. Очень благодарна людям, которые превентивно спрашивают, напоминая мне снять показания со своих датчиков.

Две высокоуровневые мысли хотела бы отправить себе в юношество:

1. Способов восприятия и обработки входящей информации множество. Не обязательно пользоваться теми, что навязывают тебе в рамках общепринятых образовательных/социальных практик. Поищи и как следует и осознай тот, который для тебя органичен.

2. На каждом этапе не выращивай свою бытовую систему до таких размеров, что у тебя не остается сил на жизнь в процессе ее поддержания. Она должна съедать меньше, чем у тебя есть. И, желательно, что-то еще тебе давать.

Выныриваю из своего римско-швейцарского диджитал детокса с мыслью о том, что пропустила целых два воскресенья. А это 2 из 52 дней в году, в которые могу себе позволить в комфортном ритме и эффективно учить новые штуки, а также делать накопившиеся сложносоставные дела. Могу проснуться без будильника, не дома — без преодоления позывов организовать пока еще неустроенное пространство, без необходимости процессить ребенка и бультерьера — настроиться, вкатиться в поток и не выходить из него до позднего вечера, пока мозг не откажется работать.

И мне невыносимо жаль этих проведенных в отпуске воскресений. Остальных дней не жаль, они были отличные, и их бы вне отпуска точно провела бы с меньшей (с точки зрения психики) пользой. Особенно с учетом того, что этот отпуск был первым всамомделешным за много лет — не на два дня, не на 80% в пути, не на конференцию, не для того, чтобы делать дела.

А теперь вот начинаю разгребать сообщения в мессенджерах, и что-то хочется обратно к руинам и скалам. Но не по воскресеньям.

Еще в реестр спектральных атрибутов:

Научилась просить не начинать рассказывать мне новые вещи (особенно сложные) «просто так», не спросив, готова ли слушать.

Потому что в большинстве случаев голова забита увесистым контекстом других задач. Любое взаимодействие с новой информацией, подаваемой на вход подразумевает:

(1) извлечение себя из текущего контекста
(2) неизбежное погружение с новый: мозг начинает собирать детали, нестыковки, непонятки, все это анализировать
(3) попытки понять, что человек хочет на выходе от меня: рационального анализа, эмоциональной поддержки, просто выслушивания
(4) фактологически корректную и стилистически уравновешенную упаковку результатов второго этапа в артефакты третьего

И мне физически от этого плохо, особенно в конце дня, в котором я занималась всю дорогу примерно этим же. Вообще, приходится себе признаться, что последнее, чего мне хочется в подавляющем большинстве случаев, когда прихожу после работы домой — это общение. Как это совместимо с родительством и коммуникативно не сбалансированным партнерством — черт знает.

Ну и в целом, у этого атрибута есть очень неприятная сторона — я ненавижу входить в новые области, тк знаю заранее, сколько ресурсов на начальном этапе жрет листинг и процессинг моих вопросов по ней. Зато, когда вошла, ненавижу из такой области выходить, пока не решу в ней все свои задачи на том уровне качества, под которым готова поставить подпись.

Хотела бы уметь как-то легче переключаться и более поверхностно взаимодействовать без сдачи церебральной крови.

Особый тип фрустрации в моем чарте выделен для людей, которые не умеют обращаться (1) со временем, (2) с деньгами, (3) с данным словом