Андрей Тарковский с мамой Марией Ивановной Вишняковой в Юрьевце, 1935 год

Мадонна и Жан-Мишель играют с артишоками в его лофте на Кросби-стрит в Сохо. Снимал Стивен Тортон, 1982.

Быть может, друг мой, и пишу я все это письмо только для того, чтобы рассказать тебе об этой легкой и нежной смерти. Так разрешилась берлинская ночь.

Слушай, я совершенно счастлив. Счастье мое – вызов. Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль канала, – рассеянно чувствуя губы сырости сквозь дырявые подошвы, – я с гордостью несу свое необъяснимое счастье. Прокатят века, – школьники будут скучать над историей наших потрясений, – все пройдет, все пройдет, но счастье мое, милый друг, счастье мое останется, – в мокром отражении фонаря, в осторожном повороте каменных ступеней, спускающихся в черные воды канала, в улыбке танцующей четы, во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество.

Владимир Набоков, Письмо в Россию

«На последней странице Томми и Анника смотрят на Пеппи, сидящую в одиночестве возле зажженной свечки. Астрид, вы ведь писали для каждого, в ком живет ребенок: я — тот ребенок, которому довелось войти и посидеть у горящей свечки с вами вместе. Порой я там усаживаюсь и теперь».

«Ваши письма я храню под матрасом» – книга, которая оказалась в нужный момент под рукой и вернула к жизни. В основу легла многолетняя переписка шведской детской писательницы Астрид Линдгрен и ее 12-летней читательницы Сары, которая началась с письма Сары от 1971 года. Письмо было озаглавлено вопросом: «Хотите сделать меня счастливой?» Переписка переросла в дружбу и тайно продолжалась почти 30 лет, с 1971 по 2002 год; последнее коротенькое письмо Сара отправила Астрид уже после смерти писательницы. Письма были опубликованы и изданы еще спустя несколько лет — без поправок и редакции — как доверительный, равный и откровенный разговор ребенка и взрослого о любви, смерти, бунте, свободе и Боге.

Печатной книги у меня нет: приходится собирать по всему интернету отрывки писем, снова и снова перечитывать, растягивая помаленьку эту удивительную нежную человечность, которая, верю, существует и будет существовать всегда, даже когда вокруг все черным-черно.