Когда ты в дурку ляжешь, я буду тебя навещать. Буду приносить гематогенки и гранатовый сок. Зачем? Черт знает. Просто когда я лежал, мне мать приносила гематогенки и сок, будто я лежал в отделении болезней крови.

Ну матери виднее, она же рожала. Я ещё не рожал, но, судя по количеству прогестерона в моей крови — скоро окочусь.

Нарожаю котят и буду приносить их тебе в дурку. Вместе с гематогенками и гранатовым соком. Будешь тыкаться носиком в их шёрстку, втягивать пыльный запах молока и плакать.

Девочки всегда плачут. Либо из-за меня, либо просто так. Не люблю ни тот, ни другой случай. Так что, чтобы ты не плакала, буду читать анекдоты из журнала «Тещин язык». Они не смешные, но ты посмеешься.

Ты всегда смеёшься над моими шутками. Это важно. Иначе бы я не шутил, а с умным лицом очки поправлял и говорил что-то умное типа «астролябия» или там «инжектор». А ты бы глазами хлопала и не понимала меня.

А мне хочется, чтобы ты понимала меня. Поэтому в дурку тебе буду приносить котят, гематогенки и сок. Гранатовый. У моей мамы ее торговец фруктами вечно за покупку полутонны мускатного ореха, арбузов, клюквы или что там бабы берут на рынке, всучивает ей бутылку гранатового сока. И улыбается своим ртом с парой золотых зубов.

А мама потом идёт, потеет, но сок несёт. И вот я отнесу его тебе в дурку, а по пути в аптеке куплю гематогенки. И сосиску, чтобы дать котенку. Я сосиску в карман, а он мурчит, малыш. И я в слезы.

Видимо понял, почему девочки постоянно плачут. Точнее, не понял, а почувствовал. Не люблю чувствовать, поэтому тоже а дурке лежал. Мама приходила навещать и рассказывала о продавце фруктов, мол, зубы золотые, гранаты спелые, выходи уже, вон, лето в самом разгаре.

А я сидел и плакал. Плакал, потому что понимал девушек. И хотел всех их, как котенка в кармане, обнять, затискать, залюбить, защищать, баловать подарками, говорить какие они красивые и как вкусно пахнут, как забавно ежатся, когда их в шею целуешь. И постоянно любить, слушать, любить, кормить, любить, обнимать и стать чем-то твердым, за что можно зацепиться в бесконечном свободном падении этой жизни. И чтобы они больше не плакали.

Но всем я это дать не могу. Я же в дурке лежал, потерял возможность, не положено теперь.

Так что я отдам все, что хочу дать всем, тебе. И принесу гематогенку и гранатовый сок, когда ты в дурку ляжешь.

Гормональная система организма — это какой-то смех сквозь слезы.

Эволюция изобрела тебе проводку — нервы — чтобы ты управлял всей квартирой из одного центра управления.

Нет, блять, давай передавать сигнал из одной комнаты в другу с помощью дыма, как индейцы. Ещё и дым разных цветов и значений. И он, сука, может смешиваться и превращаться в цвет, который несёт не тот сигнал, что нужно.

Мясная тюрьма будет разрушена и дух выйдет на свободу!

Всякие женщины с просветлёнными лицами и мудрыми голосами ни раз говорили мне, что моя душа древняя, как сама вселенная, уже давно закалилась в горне страданий и в это воплощение пришла так, по приколу.

И мне так понравилась эта точка зрения. Я же реально живу, сука, как по приколу.

В общем, поверил им, женщина херни не скажет.

я строю карту твоего тела, исследуя его кончиками пальцев, сталь в сердце плавится и стекает испариной по ладоням на твое платье, мне даже не кажется, что ты мне нравишься, малая, но мне точно в кайф на бедрах твоих упругих прослойка женского сальца

Блять, я сейчас подбрил усы триммером, потом направился в сторону компа, прихватив кофе с кухни, и посреди комнаты меня уебало внезапное осознание.

Чаще всего мне хуево только от того, что я задаю вопросы, ответы на которые уже ни на что не повлияют. Причем, не только людям, но в первую очередь себе.

Ну что, бля, изменится, если я тысячный раз задам себе вопрос, а что было бы если я тогда-то поступил бы так-то, а не так.

Или как изменятся мои эмоции от того, что в поиске ответов я доберусь до какой-нибудь херни, типа, "мне хуево потому что я тупо хуевый и рожден страдать".

Такие дела.

Прошел по коридору, выпил дармовой минералки, выкатился наружу. Зашёл в родильное отделение, касса которого выдает компенсацию. Второй раз жизни оказываюсь в этом месте, первый не запомнил, мне было всего пару дней от роду. Ощущение там какое-то торжественное, ну, я так его почувствовал. Этакий храм рождения, святыня, где мужчина теряет свои силы и становится напуганным мальчиком, боящимся смотреть в глаза священникам в белых халатах, вершащих таинство запуска новой жизни из вагины в направление могилы. А ещё там пахнет женщинами, черт знает, какой то необычный, но очень женский аромат.

Улыбчивая кассирша внесла мои данные в бумаги и протянула тысячу рублей. Я ей дал сдачи два рубля. И ещё два за прошлый раз, когда мне без сдачи переплатили. Разминулся с татарином, кивнул ему, и вышел на улицу.

Я точно делаю это не из-за денег. Хотел бы заработать на своей крови, начал бы продавать ее в бутылочках по цене, превосходящей косарь за пинту, как стримерши продают воду из ванны. И не делаю это, чтобы кому-то что-то доказать, даже себе. Честно сказать, я до сих пор не понимаю, почему я донор. Привычка? Или просто априорное ощущение, что я поступаю верно.

Всё-таки приятно представлять, что кто-то, чье тело лежит в реанимации, как ёлка, вокруг которой носятся врачи, уже летит навстречу с Создателем. Его тонкое тело, ещё связанное пуповиной с мясным роботом, которому ломают грудь, вгоняют литры адреналина в кровь, останавливают кровотечения и совершают прочие предварительные ласки, впервые в жизни ощущает свободу и безмятежность. Оно чувствует, что ад жизни позади.

И вдруг в мясной шланг того, что было этим человеком раньше, вгоняют катетер и начинают эякулировать в него моей кровью. Пуповина оборачивается вокруг шеи страдальца, когда он уже видит больницу откуда-то сверху, и грубо тянет душу назад. Он пытается выкрутиться, перегрызть эту удавку, но не выходит.

Миг — и он вопит, снова став единым с плотью, со стороны кажется, что это от боли, но мы то с вами понимаем, что это изъявление души, которой, дав понюхать волю, было суждено опять быть заточенной в клетку.

Извини дружок, кармический долг все ещё за тобой. Как отдашь его с процентами, тогда отправим тебя на покой, а пока открывай свои глазки, значки которых стали тоньше иголочного ушка, и кричи, как новорожденный.

Все таки как символично, что за сдачу крови я получил оплату в месте, где когда то впервые закричал.

Воткнул в уши музыкальные капельки и выдавил «пуск», как акселератор до упора в пол. Мир заткнулся и кора мозга, отвечающая за высший анализ звука, начала извиваться и намокать, будто перевозбужденная дама.

Всего бы себя отдал, лишь бы не быть.

Кроводача, кровоквартира в центре и кровооднушка в хрущевке с видом на другие хрущевки.

Я скорее не проснулся, а отклеился от жирного горячего тела сна, как приходится отлипать от толстяка летом в переполненном транспорте, чтобы вывалиться на своей остановке. После отключения будильника полминуты вдуплял в пустоту, пытаясь понять кто я и какой год во дворе, но вскоре операционная система мозга загрузилась и я встал.

Умываюсь, пью чай, выхожу. На улице свежо. Не люблю лето за духоту и жарень, поэтому погода, которая устаканилась сейчас кажется мне оптимальной. Днём можно выйти в одних трусах, вечером дефилировать по центру города, разодетым, как викторианская блядь.

Ещё у подъезда встретил пару школьников. Судя по костюмам и повязке через грудь одного «переживший 2024 год», предположил, что это выпускники и будущее пушечное мясо системы высшего образования. Улыбнулся им, они наступились. Метров через сто наткнулся на двух девушек, чьи ещё не до конца сформировавшиеся и оттого нескладные тела были обтянуты вечерними платьями. От них так и разило волнением, так что им тоже улыбнулся, на что получил ответную улыбку и они как будто даже расслабились. Ничего нового, бойзы опять себе на уме, а гирлзы чота там мутят.

До отделения добрался быстро. Вошёл в него уверенно, не хватало чтобы я вынес дверь ногой и харкнул на пол, чтобы уж совсем как дома. Сразу занял очередь и пошел получать свои донорские бумажки.

Первые разы как-то непонятно все было, а теперь как в хату вкатываюсь по рецидиву, ну или как в местное отделение психбольницы. Оп, Мария Федоровна, здравствуйте, вам очень идёт ваш халатик, вот бы поглянути шо под ним, да, здравствуй Петька, ну, на воле все как обычно, Аркадий, день добрый, выглядите как и всегда, как кусок дерьма, ну, благо вы умалишённый и даже не понимаете, что я говорю, бармен, мне два колёсика циклодола и баянчик аминазина!

Заполнил бумаги, проколол палец. Игра была не на моем поле с самого начала — гемоглобин какие-то жалкие 148. После первого раза и 165, которые дали мне надежду что я крутой, эти цифры казались жалкими копейками. Усмирив гордость, шмыгнул в кабинет терапевта. Крутой дядька, попросил меня не указывать в анкете, что я бы с радостью послал всю реальность в жопу и отправился в химозный трип, мол, это было давно и неправда, так что не пишите это, молчел.

Ок.

Ввалился в комнату для кровопусканий все такой же лёгкой походкой шизофреника. Плюхнулся на кресло и уставился на молодую медсестру. Потом меня подключили по вене к мешку примерно в тот же момент, что и татарина лет шестидесяти. Гонка началась.

Я победил. В этот раз без того, чтобы начать отъезжать. Это был хороший соперник, достойный, победить такого честь, как и соревноваться в том, кто быстрее веной пинту нассыт. Хотелось пожать ему руку и расцеловать в щеки, но это бы выдало то, что я мысленно состязался с ним — западло.

После того, как медсестра вынула иглу из вены, она сказала «зажмите». Ну я и зажал мячик, который дрочил кулачком все это время. Потом увидел, что смотрит она на марлю, которой затыкает дырень в моем мясном шланге. Смутился и придавил пальцами сосок на вене. Она призналась, что подумала, что я начал отъезжать, когда не отреагировал на ее слова. Я не признался, что был бы рад сжимать ее груди вместо мячика, тогда бы кровь под таким напором шла, что пакет порвался б и всех забрызгал.

В момент, когда игла выходит, она напоследок вбрасывает в кровь какое-то приятное ощущение. Будто бы ты полезен обществу, у тебя есть зачатки доброты и в целом ты не такой уж и плохой человек. Либо это так реагирует мозг на то, что только что из круга вывели банку кровяки и нужно выпускать депонированную вкусножижу. Наверное это чувствует женщина, когда любимый издав смешной звук и сделав лицо читающего котенка, перестает конвульсировать в ней и достает свой отросток.

Мой любимый жанр — это когда мужики, выглядящие, будто из них можно выжать не больше ласки и нежности, чем воды из камня, охренительно мило сюсюкаются с животными.

Я тут подумал, что вот этот вечный анализ, типирование, попытка загнать человека в знакомые тебе рамки — это показатель страха.

Страх столкнуться с неизвестность чужой души, неспособность сопротивляться непредсказуемости и просто желание, чтобы хоть что-то было по-твоему. Чтобы, если человек повел себя как мудак, ты мог сказать себе «ну да, я же так и думал, что он вот такой, это входит в мою теорию». И вроде как хорошо все, хотя этот анестетик не исключает то, что тебе больно и что тебя что-то задевает.

Это похоже на тот языковой прикол, который идёт с начала времён. Не называть то, что пугает, его именем, чтобы не приманить случайно, не сделать реальным. Вспомним про страшное и смертоносное животное «бера», которого мы зовём проще — медведь. Назовешь его вслух по реальному имени, он придет и сожрёт половину племени. А то, что настоящее имя сохранилось в названии его дома — берлоги, так не страшно. Если придет берлога, мы ее завалили как-нибудь.

И это не значит, что анализ и типирование — это плохо. Напротив, это то, как работает наш мозг — ищет схожести и закономерности, чтобы хоть что-то предсказать в этом ужасном мире, где даже точно не ясно что произойдет с тобой в следующую секунду. Это инструмент, важная часть мышления, отказаться от которой — безумие чистой воды.

Скорее просто важно понимать, когда использовать этот анализ, а когда открыться новому, довериться и шагнуть в какую-то бездну, чтобы взлететь.

Я сам тот ещё анализатор и пары минут общения мне достаточно, чтобы понять вообще хочу я дать человеку шанс или лучше бортонуть и выкинуть его из жизни, пока он не пустил свои корешки. Но опыт научил меня, что настоящая близость невозможна без доверия, отключения этого постоянного анализа в башке. Это как пытаться кончить, когда ты тревожно думаешь о чем-то — даже если выйдет, эффект будет какой-то не тот, что ожидался. Для галочки.

И, наверное, это важный определительные признак для моего анализа — способен ли человек хотя бы на мгновение перестать видеть во мне угрозу его эмоциям и попробовать увидеть человека. Реального, не лишённого дефектов и позитивных черт, жизненного опыта и всего того, что делает нас самими собой.

Если да, нам по пути. Если нет, то, может быть тоже по пути, вдруг это клиент, который собирается мне платить большие деньги. Просто с клиентами я вместе из-за деловых отношений, а не близких.

Если же человек ждёт от меня близости, сам прячась за осколками рациональных разумений, способных дать только до безумия упрощённую модель без души, это его право оставаться для меня просто знакомым.