«Индиана» прорывается в раздевалку и вместе отбивается сначала от толпы, а потом от полиции, планировавшей арестовать Артеста. Каждый, оказавшийся на трибунах, получит гигантские дисквалификации.

НБА станет последовательно изменять правила игры в защите, делая игру всё менее и менее контактной и накалённой. В каждом виде спорта есть фанаты, убеждающие, что сейчас уже всё не то, нежные слишком стали, а раньше вот были мужчины. Про баскетбол такие люди уверены, что игра изменилась навсегда именно в тот вечер.

Рон Артест пропустил из-за дисквалификации целый сезон. Вернувшись через год, он провёл всего несколько игр, и потребовал обмена в другую команду. В Индиане с тех пор ни одно слово не употреблялось с его именем чаще, чем «предательство», а прыгнувшие за ним на трибуны партнёры не могли простить Рона до конца карьеры. Потом он поменяет имя на Metta World Peace, и будет долго искать мира в себе.

И всегда знать — в ту ночь не случилось бы вообще ничего, если бы он просто подрался с Беном Уоллесом на площадке. Стычка двух спорсменов, тоже мне новость.

Так что на этой неделе, как будет шанс, просто отпустите всю терапевтированность. Пусть мир хоть раз получит то, что заслужил — и, может, заодно спасёте себя от проблем побольше.

История дальше окончательно превращается в счастливый перфоманс из финальной сцены мюзикла. Садат посещает Яд ва-Шем, мемориальный комплекс Холокоста. Выступает в Кнессете под стоячие овации, даёт пресс-конференцию с Бегином, где они выглядят как лучшие друзья, встретившиеся через 10 лет. На улицах толпы израильтян приветствуют его как рок-звезду, в полном ощущении, что пришёл мессия. Менахем Бегин летит с ответным визитом в Египет. Через 2 года страны в обмен на возврат Синая Египту подписывают мир, не нарушавшийся с тех пор.

Ещё через 2 года Анвара Садата расстреляют солдаты во время торжественного парада, последнее, что он успеет сказать — «этого не может быть». Ещё через 2 Менахем Бегин заработает себе сильнейшее нервное расстройство на фоне смерти жены и Первой Ливанской войны, уйдёт в отставку и быстро скончается.

Когда думаешь, как всё вообще могло сработать, ничего не понятно, пока не смотришь на Садата с Бегином вместе. Оба — безумные стиляги, Менахем появлялся только в костюме-тройке (израильским летом!), высоченный Анвар, с вечно немного улыбающимися уголками рта, прославился скрытыми смыслами в подборе галстуков.

И оба внутри рассказывали себе какую-то версию очень похожей рыцарской истории о предназначении. И оба верили в главный девиз, что в жизни можно простить всё, кроме проёбанных историй. И так, из решений исключительно for the plot, и сложился мир.

А главное, чему учат нас эти джентльмены — решить какой-то давний конфликт невозможно через силу и напряжённость, только через уязвимость. Так что на этой неделе, по возможности, бросайте сердца на алтарь, и шагайте через своё эго везде

Как прорваться через неразрешимое с помощью уязвимости
Сидя в Израиле, слово «война» прилипает ко всему, так что сегодня история тематическая — о том, как президент Египта оказался в израильском парламенте, и в очередной раз показал, что безвозвратно разрушенных отношений в жизни куда меньше, чем кажется.

Когда-то, на месте Ирана в главных врагах Израиля был Египет. Война шла без конца все первые 30 лет объявления независимости. Израиль трижды захватывал Синайский полуостров, Египет только что едва-едва не выиграл вообще всё в войну Судного дня. Нет никаких мирных соглашений, новости о стычках на границе появляются ежедневно.

1977 год. Ноябрьская ночь, аэропорт Бен-Гурион рядом с Тель-Авивом. На поле приземляется борт с золотым египетским орлом. Из него спускается Анвар Садат, президент Египта, и приветственно машет рукой собравшимся. Прямо на взлётной полосе его встречает, вместе с гигантской толпой, премьер-министр Израиля Менахем Бегин.

Представьте, что завтра Путин приземляется в Киеве с примирительной речью — уровень безумия происходящего на том же уровне. Прямо в эту секунду Израиль и Египет официально находятся в состоянии войны. Каждый, кто сейчас на аэродроме, не провёл ни дня за последние 30 лет, не думая о войне. Израильские генералы уверены, что это всё коварная ловушка, и вот-вот нужно бежать поднимать войска. Анвар Садат, пожимая руки, вдруг вспоминает — а кто, говорит, из вас, Ариэль Шарон? Смеётся, обнимает, шепчет — «если бы ты знал, как я хотел повесить тебя на главной площади Каира».

*Ариэль Шарон руководил сначала подразделением 101, занимавшимся акциями возмездия против арабских боевиков, а потом, в Войну Судного дня, танковой бригадой, нанёсшей поражение египтянам. А помним мы сегодня его как премьер-министра Израиля с планом одностороннего размежевания 2005 года, когда из Газы были выведены все израильские поселения и войска.

Никто точно не знает, как Садат решился на это. Пришедший к власти после Гамаля Абдель Насера, отца современного Египта, он выглядел типичным ближневосточным полковником. Начинал править совместно с советом — устранил всех конкурентов — единоличный лидер — начал очередную войну.

Однажды он выступает в парламенте, что движим священной миссией и ради того, чтобы «мои египетские мальчики перестали умирать», готов отправиться даже на край земли, даже в Иерусалим. В Иерусалиме удивились ещё больше, чем в Каире, где советники на коленях умоляли Садата прийти в себя и сказать, что это шутка, но приглашение, на всякий случай, отправили. Две недели спустя Анвар Садат стоит посреди Израиля.

Ночевать из аэропорта он едет в лучший иерусалимский отель Кинг Дэвид. Тот самый отель, который в 1946 году взорвал Менахем Бегин, совершив самый крупный еврейский теракт в истории.

Бегин был самым непримиримым из всех. Он сражался против немцев в Польше, сбежал, был пойман НКВД и отправлен в советские лагеря. Выбравшись, добрался до Палестины и возглавил «Иргун», главную еврейскую террористическую организацию, конфликтовавшую не только с британцами и арабами, но и с еврейским самоуправлением. На набережной Тель-Авива стоит памятная доска пароходу «Альталена», полному выживших в Холокосте и расстрелянному израильской армией чтобы не допустить контрабанды оружия «Иргуну» — конечно, на пароходе был Бегин.

Из «Иргуна» вырастет «Ликуд», первая правая партии в истории Израиля, выигравшая выборы — вот только что, в 1974 году.

Вот эти два человека, половину своей жизни думавшие только о том, как уничтожить друг-друга, сейчас должны договориться о мире. И, оказывается, одного акта уязвимости со стороны Садата, переступившего через эго, достаточно, чтобы смести вообще всё прежнее

каждый раз, когда вы спрашиваете, где посты

Эта проклятая неопределённость
Все тексты о том, как надо жить, очень классные. Пока читаешь, качаешь головой с удовольствием, мир выглядит логичным и понятным. Жалко только, что по любому вопросу найдётся ровно противоположный подход, соглашаться с которым так же легко и приятно.

Сегодня посмотрим, как дерутся концепции об отношении к людям, совершающим ошибки [просто людям, получается].
Первая штука говорит — отдельные ошибки вообще ничего не значат. Смотреть нужно только на общий тренд, и то, учится ли человек на последствиях не сработавших решений.

Идея приятная, прощающих общество одобряет куда больше, думать так о себе приятнее — и, все мы знаем, человек, ошибку совершивший, лучше того, кто ещё нет. Есть вероятность, что хотя бы ту же самую он уже не повторит.

По второй концепции, люди никогда не делают что-то, что тебе не нравится, случайно — это всегда часть какого-то паттерна, просто не всегда очевидного. Так что если что-то случилось, сразу сильно не расстраивайся, это ещё повторится.

Как и всё, призывающее не верить в иллюзии, жить проще это точно не помогает — в 2008 году двое американских учёных 48 человек током били, чтобы выяснить, насколько сильнее становится наше восприятие боли, если думаем, что причинили её не случайно.

Но, как и всё, призывающее не верить в иллюзии, к реальности эта концепция может оказаться поближе. Ведь нет большего мастерства, в котором преуспел бы наш мозг, чем в искусстве обманывать себя.

А правильного ответа, что делать, когда в следующий раз в вашей жизни кто-то ошибётся — принять, что всё с человеком ясно, или считать, что не случилось вообще ничего, не будет. Просто посмотрите на себя в зеркало сегодня, и решите, карающая вы на эту неделю длань, или прощающая.

Это среда, мои чуваки, и по средам у меня для вас нет истории кроме личной.

Каждый раз внутри немного смеюсь, когда думаю, что у меня канал о провалах. Ведь на самом деле абсолютно уверен, что их не существует — в любой, самой травматичной ситуации, чтобы придумать, почему это наилучший возможный вариант нужно обычно секунд 30. Вот у тебя неожиданное расставание, должны были быть деньги, а вдруг не будет, отменилось-опоздал-не-выбрали — вздыхаешь, говоришь себе что-то про урок или как хорошо, что выяснилось пораньше, и думать дальше гораздо проще.

Ок, но даже если когда я провожу год, буквально занимая у друзей по 100 долларов на еду, провалом внутри не считается, то что тогда?

И, оказывается, при всё позитивизме, образ неудачи внутри описан максимально точно — страх навсегда остаться «подающим надежды». Слышал про талантливого не по годам когда принимали в детский сад, отчисляли из школы, прощали сессии на журфаке, на работе в Кофе Хаусе в 17, главредом в 23, в венчурных студиях в 27.

Сначала это облако несёт тебя, люди в разы снисходительнее, вещи складываются сами. Потом закрываешь глаза, представляешь, как должна выглядеть жизнь через десять лет, чтобы тебе точно не понравилось, и там бесконечный перебор многообещающих идей, каждая из которых вот-вот должна выстрелить, но никогда не случается.

Встречаю людей, отчётливо воплотивших тот страх, регулярно, и каждый раз иррационально боюсь спросить, что они на самом деле внутри чувствуют. Признались они себе? Верят по-настоящему, что всё впереди? Верят по инерции, потому что это последнее, на чём держишься?

А вас не боюсь — расскажите, есть своё идеальное воплощение провала? Как выглядит ситуация, чтобы посмотреть и сказать возьмите что угодно, только бы не так?

Как шесть сигм учат не избегать ошибок
Когда мы думаем о неудачах, единственное естественное желание это сделать всё, чтобы не испытывать их никогда. Жалко, но в этой дурацкой жизни ничего не вредит так, как жажда идеала.

Motorola в 90-х придумала менеджерскую концепцию, которая возводила принцип избежания ошибок в абсолют — Шесть Сигм. И это даже не принцип формирования совета директоров. Сигма (σ) в статистике — символ стандартного отклонения, погрешность, на сколько результат измерений может отклониться от среднего. Шесть сигм означали, что на миллион произведённых товаров допускалось меньше, чем 3,5 дефекта.

Как и всё, стремящееся избежать любого не-идеального результата, на уровне идеи звучит блестяще — ты что, хочешь производить бракованные товары? Хочешь жить в вырождающемся обществе? Хочешь, чтобы воробей ел твоё зерно?

Конец этой истории мы помним вживую — когда Джобс пересадил весь мир на смартфоны, менеджеры Моторолы пару лет продолжали полировать производство раскладушек, и безнадёжно опоздали. И при этом ни на шаг не отступили от концепции: конечно, любое изменение первым делом увеличивает количество ошибок.

Шесть Сигм потом долго разбирали, ведь следующей за Моторолой компанией угоревшей по методологии стала General Electrics. В 2001 году это был крупнейший бизнес мира, а в 2017 — компания вылетевшая из рыночных индексов. И даже годами страдающий прямо сейчас Боинг идеологически вырос из тех же сигм в 90х.

Теория говорит: это же просто методика организации сборочного процесса, которая не должна была становиться корпоративной политикой. Но правда в том, что по-другому не бывает: мы очень плохо воспринимаем количественные ограничения (сколько там допустимо сигм, 3,4,5?) и хорошо концепции с простым выбором — ошибаться вообще можно, или это самое страшное, что бывает?

Так что на этой неделе будьте пожалуйста худшей версией себя, и не считайте количество плохих решений [не является инвестиционным советом]

Друзья, завтрашняя история о провалах отменяется, кто-то украл мой черновик