Про кровь, ножи и немецкий

Сегодня я порезала себе палец. Вернее, так: Я РАЗРЕЗАЛА К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ СЕБЕ ПАЛЕЦ.

Все начиналось довольно невинно. Очередной хейтер пришел с очередным хейтерским комментарием. На секунду я подумала расстроиться, но потом передумала, хейтер был беспощадно отправлен в хейтерский лимб, но осадочек остался.

Тогда я решила этот осадочек заесть. Поскольку питаться я пытаюсь правильно — заесть его я решила салатом. Но сила воли дала слабину — и я решила заправить салат жирной салатной заправкой. Видимо, в этот момент боги правильного питания во главе с Зевсом Спаржеежцом решили меня покарать. Или просто надо было открыть заправку ножницами, а не вскрывать направленным на себя тупым ножом. «Кто тут после этого тупой, женщина?» — мог бы спросить меня нож, но слава богу, ножи не разговаривают.

В общем, произошло непоправимое — нож вошел в подушечку моего пальца с явным стремлением сделать из одного пальца два. Кровеносная система маневр не оценила и начала выдавать литры крови — обильно сдобрив им салат (очень в стиле деревнегреческой мифологии, на самом деле), стол, пол, раковину, где я пыталась остановить кровь, белоснежное полотенце, зубную щетку, вторую зубную щетку.

Ни перекиси, ни бинтов у меня дома не было — зато было четкое ощущение приближающегося конца, еще более нелепого, чем смерть от рукколы и легкая грусть по непрожитым дням. Я уже даже присела на пол, чтобы удобнее было терять сознание — благо, в эфир ворвалась неожиданная помощь, палец был удаленно проинспектирован, был вынесен вердикт «это не вена, не сухожилие, потерять пять литров крови ты не можешь». «Ха-ха», — подумала я, — «тупой нож смог пропороть меня насквозь, так что в мире нет ничего невозможного». Пять раз я уточнила, точно ли я не умру, меня убедили, что нет — и я пошла в аптеку за чем-то кровоостанавливающим.

В аптеке мне досталась самая юная провизорша из всех, когда-либо встречавшихся на моем пути, белокурая нимфа с ангельским голосом и огромными голубыми глазами. А еще меня настиг паралич сознания. Потому что после слова Blutung (кровотечение) я собиралась добавить, мол «порезалась ножом». Вот только слово «порезалась» не прорезалось из глубин моего сознания. Искать в переводчике сил не было, поэтому я решила объяснить, как могу, и выдала «ну, я сделала кое-то очень плохое ножом». Уже на последнем слоге, вылетевшем из моего рта, я осознала, как странно это звучит — и попыталась добавить улыбку, которая после всей пережитой боли выглядела больше как ухмылка под звук «гыгыгы». Глаза провизорши начали медленно расширяться, но она собрала остатки милосердия и уточнила, много ли было крови. Чтобы разрядить обстановку я решила пошутить, мол целое ведро, думала, что умираю как гладиатор на арене (вот эту фразу на немецком мой мозг почему-то выдал без запинки). Размер голубых глаз достиг заложенного природой максимума, остатки милосердия сменил ужас и, переходя на нервный фальцет, она спросила, надо ли ПРЯМО СЕЙЧАС вызвать скорую, если была пережита такая кровопотеря. Шутку пришлось забрать обратно. Что мне дать от кровотечения она так и не разобралась, благо, бабулечка сзади меня в очереди быстро сориентировалась (а еще, кажется, она посмеялась над моей шуткой) — назвала конкретные виды повязок и бинтов, мне все выдали, пятнадцать евро были уплачены, палец перевязан, безвременная кончина отодвинута.

Мораль сего будоражащего кровь рассказа: заправляйте салаты оливковым маслом. И не делайте плохих вещей с ножом.

Про отпуск, слезы и таксиста-предсказателя Итак, история про мой полет. Перед тем, как перейти к истории, важно упомянуть две вещи. Первая — это мой первый полноценный отпуск за три года. ПЕРВЫЙ. Задуманный именно как отпуск, а не перемещение в другую локацию…

Про отпуск, слезы и таксиста-предсказателя

Итак, история про мой полет.

Перед тем, как перейти к истории, важно упомянуть две вещи. Первая — это мой первый полноценный отпуск за три года. ПЕРВЫЙ. Задуманный именно как отпуск, а не перемещение в другую локацию с рабочими задачами. Я даже не взяла с собой ноутбук — а я брала его в больницу, где на второй день, между мольбами вколоть мне еще кетанола и моментальным отказом моего организма его переварить, я уже цокала по клавиатуре в попытках решить очередной горящий вопрос. Короче, отпуск этот настоящий, важный и долгожданный.

Второй момент — я по-прежнему боюсь летать. Один раз поехав в Москву «по земле», проведя восемь часов на границе, успев поспать на всех вокзалах ближнего и дальнего зарубежья и сутки питаясь исключительно сникерсами, я подумала, что быстрые железные птицы, пускай они и парадоксальным образом не машут крыльями, а делают просто «жу-жу-жу» — не такая плохая идея. Но страхи полетов никуда не делся, он просто был безжалостно запихан мной в самые глубины подсознания, рядом с детским страхом случайно сказать матерное слово при родителях.

В общем, со всем этим багажом и без багажа физического (внимание, каламбур!) я приехала в аэропорт. Все было прекрасно продумано. Комфортный вылет в семь вечера, чтобы я могла выспаться, неспешно выпить стандартные три чашки кофе, поесть гречу с тефтельками на обед (да, я хозяюшка) и не спеша двинуть в аэропорт. В начале план действовал безукоризненно. Держа в голове школьные каникулы, я приехала сильно заранее. Буквально за пять минут прошла досмотр безопасности, купила мой любимую «золотую воду» в Duty Free и почти настроилась на полет. Первое уведомление в приложении: рейс задерживается на час, сори-нот-сори. Ладно, думаю я, выпью неспешную четвертую чашку кофе, продерусь еще через несколько глав сумасшедшие интересного, но очень витиевато написанного романа, подышу, поною друзьями, как не люблю летать. Дальше новости приходят только лучше: самолет ускорился, опоздание сократилось до получаса, солнце красиво заходит за горизонт, разбрасывая апельсиновые лучи, я уже предвкушаю осьминожку, которую съем сразу по прилету, запив минимум литром домашнего хорватского вина (все-таки перелет — это стресс!).

Объявляют посадку. Все выстраиваются в очередь, шутят между собой, улыбаются — сразу видно, что люди летят в отпуск. Проходим в самолет, занимаем свои места. Сидим. Ничего не происходит. Сидим еще. Внезапно нас просят покинуть самолет, мол экипаж недоукомплектован, нужно ждать, когда приедет еще человек. Выходим из самолета в зал ожидания. Улыбок и шуток становится в разы меньше. И дальше следующее объявление — «Дамы и господа, к сожалению, ваш рейс отменен». Молчание. Я пытаюсь осознать информацию и дождаться деталей. Но деталей нет. Люди начинают штурмовать стойку регистрации, персонал аэропорта предсказуемо ничего не знает. Паника и ярость нарастает, её физически начинаешь чувствовать в воздухе. Я отчаянно стараюсь не расплакаться — но у меня не получается. Слезы катятся из глаз, смешиваясь с водостойкой тушью, которая тоже меня подвела, они капают на новую футболку, купленную специально для отпуска, оставляя грязно серые разводы. Как прагматичный человек я плачу сразу по всем поводам: от разочарования и обиды, от сорвавшегося отпуска, от усталости, от переизбытка нервного напряжения. Пассажиров просят покинуть выход на посадку и обещают, что авиакомпания свяжется. Когда-нибудь. Начинаю искать билеты на завтра: 900€ с двумя пересадками, восемнадцать часов в пути (напоминаю, я собиралась в Хорватию, которая в полутора часах лета). Мысль посмотреть билеты в соседние города не пришла тогда в мою забитую горестями голову, поэтому я просто попрощалась с отпуском — и уже начала прикидывать, какую работу я буду работать вместо него.

Продолжение ⬇️⬇️⬇️

Про бизнес, психотерапию и Шварцнеггера
По жизни я всегда была очень нервной и местами меланхоличной особой. Я всегда проигрывала в голове худшие сценарии развития событий, а когда они действительно случались — выпадала надолго из привычного хода вещей.

Помню, когда меня бросила моя первая большая любовь — я сначала неделю пила дешевое вино (на оптовые объемы дорогого денег не было), а потом вообще упала в анорексию. И еще полгода из нее выходила. В общем я как истинная филологическая дева очень любила страдать. Я страдала с чувством, с толком, с расстановкой, страдала долго и мучительно.

Из этого страдания меня в разные моменты моей жизни выводили друзья, мужчины, психотерапевты, психиатры и антидепрессанты.

А потом я открыла свой бизнес. Где буквально на второй месяц я так накосячила с бухгалтерией, что уже гуглила, как правильно заходить в хату. А потом случился первый масштабный факап. А потом второй. А потом надо было открывать представительство в Европе. А оно не открывалось. А потом мне надо было решать вопрос с новой визой. А он не решался.

И на каждом этапе мне жутко хотелось упасть на самое дно ямы уныния — и никогда из нее не вылезать. Но в бизнесе так не работает. Точнее, работает — но один раз. В день закрытия твоего бизнеса.

Поэтому я просто херачила. Как Шварцнеггер в «Терминаторе». Вокруг огонь, взрывы и апокалипсис — а ты просто идешь. Тебе больно, и на секунды ты замираешь, чтобы прийти в себя после очередной бюрократической пули — но потом идешь дальше.

Этот сама-себе-киборг подход перекидывается на все сферы твоей жизни — время рыданий сокращается до минимума, скорость решения проблем увеличивается до максимума.

Потому что сказать «Hasta la vista, baby» я успею всегда. А пока херачу дальше.

Про аэропорт, самостоятельный чемодан и ссаное проклятье

Продолжаю коллекции зарисовок из транспортных узлов: писала про метро, про про автобусы, про поезда.

Сегодня я собрала бинго в аэропорту.

Началось все со стойки регистрации. Девочка, лет пяти, в футболке с пчелками, истошно вопила, что она не хочет в Эстонию. Спойлер: я летела не в Эстонию. И вся очередь летела не в Эстонию. Более того, мама девочки тоже убеждала дочь, что они летят не в Эстонию. Но девочка не сдавалась и настойчиво требовала отмены полета. В качестве аргумента она легла на пол. Не то чтобы и мне сильно хотелось лететь в Эстонию, но лежать на полу берлинского аэропорта, где кто-то пролил Club Matcha мерзкого недоканареечного цвета? Как будто бы Эстония не стоит такого протеста.

На стойке регистрации я по-прежнему думала об Эстонии (моя новая Римская империя), поэтому очевидно пропустила какой-то вопрос. Очнулась я только на фразе «Да? Чемодан поедет без вас дальше». Тут я немножко напрягалась. Во-первых, я только вчера купила в магазине новенький бирюзовый чемодан с многообещающей надпись Beverly Hills. Во-вторых, даже за такую цену я не была уверена в его способности к самостоятельным путешествиям. В-третьих, если меня бросит еще и чемодан, то клянусь, я уйду в запой/э или монастырь, план до конца я еще не продумала. Переспрашиваю, и оказывается, что мне не надо будет забирать багаж и заново его регистрировать. Успокаиваюсь, тайком посылаю чемодану воздушный поцелуй и иду на посадку.

На посадке моя вечная карма — опаздывающие бабушки. Они безошибочно вычисляют мое огромное сердце из толпы и пользуются моей добротой. Я таскаю их чемоданы, ищу их рейсы, выходы, пересадки, попутно пытаясь объяснить, что нет, если до вылета осталось двадцать минут, мы не пойдем в Duty Free на другом конце аэропорта покупать подарки внукам. Нет, внуки не умрут от огорчения. Да, они все равно будут вас дальше любить.

В этот раз карма настигла меня раньше — на контроле безопасности. Происходит это всегда, когда я самым позорным образом обнаруживаю владением русским. Как происходит у обычных людей: они кому-то звонят, говорят о погоде, и так люди вокруг понимают, что да, человек говорит по-русски. Я же записывала сообщение подруге, что он нервов я начинаю чаще бегать писать, и все это жутко бесит, потому что чем сильнее я нервничаю, тем чаще писаю, и это уже утомляет. А подруга близкая, поэтому сообщение я закончила фразой «что это за ссаное проклятье» — и естественно через секунду ко мне обратилась женщинам, причем самого интеллигентного вида. На шее у нее был повязан платок, ридикюль схлопывался с элегантным щелчком, в ушах — две аккуратные жемчужины, идеальный маникюр. И я — со своим ссаным проклятьем.

Продолжение следует.

В немецком языке есть потрясающее слово Hochstapler — от hoch (высоко) и Stapler (нищий). А само слово обозначает самозванца — с чьим синдромом я многие годы борюсь. Когда я заводила этот канал, мне казалось, что я точно Stapler, и тексты мои нищи духом.…

Про Валю, деньги и легкость бытия

Последнюю неделю я провела со своей неутомимой соседкой по палате Валей. Неутомимость Вали охватывала все сферы. Она нахаживала по десять тысяч шагов по больничным коридорам, успевала в восемь утра вырывать в буфете самые вкусные пирожные, потом успевала на завтрак, успевала в другой буфет за кофе, потом подхватывала кого-то из девчонок и нахаживала еще пару тысяч шагов. После первой операции я начала ходить день на третий, не раньше, но в этот раз с Валей я встала уже к вечеру, а на следующий день уже даже шагала по лестницам. Валя знала всех врачей, медсестер, кто в какой палате лежит, что за таинственная личность лежит в VIP-палате, как попасть на консультацию к завотделению без регистрации и смс. Валя знала все.

Её неутомимость существовала, разумеется, и вне больницы. Она успела поработать в самых разных местах, от портовых складов до научных лабораторий при НИИ. Но этого было мало, поэтому Валя постоянно покупала какие-то курсы.

И вот, прямо в больнице она купила очередной курс кого-то-там-широко-известного-в-узких-кругах по зарабатыванию денег «в легкости».

«Девочки, вы просто не понимаете, деньги приходят в легкости, там дают базовые техники, и все — вам больше не надо будет пахать!» — решительно заявила Валя прямо на заборе крови.

Все оживились. Первой детали начала уточнять медсестра и чуть не промазала мимо моей вены. Потом в диалог вовлеклась Света — начальник цеха на хлебзаводе в Нижнем. Потом еще несколько девушек. Когда я уходила из процедурной, Валя уже вовсю рассылала ссылки на курс, попутно объясняя, что за техники там будут применяться.

«Надо будет просто посчитать число вашего рождения и прорисовать ваши страхи. Потому что деньги зарабатываются в легкости, девочки, в лег-кос-ти!»

А я шла и думала: «да какая, к черту, легкость, Валентина?»

Потому что нет никакой легкости, кроме легкости бытия, и то, даже она невыносима.

Зарабатывать деньги — сложно. Скоро будет ровно три месяца, как я веду свой бизнес, и пока единственная легкость, которая маячит на пути — это легкий отлет кукухой.

Любая работа требует от тебя вложений. Да, с опытом становится проще. Статью, которую восемь лет назад я писала неделю, сейчас я напишу за несколько часов. Многие вещи мне даются проще, а делаю их я лучше и качественнее.

Но хочется чуда. Хочется сразу проще и лучше, без промежуточных станций. И здесь появляются рисунки, дыхание маткой, аффирмации на успех, марафоны желаний. И обещанная легкость.

Вот только она существует только под «эгрегором» странных людей с их странными курсами и практиками.

А в жизни существует работа. И Валина неутомимость, пожалуй.

Про наркоз и советские фильмы в моем подсознании

Когда меня готовили к операции, меня предупредили, что от наркоза все отходят по-разному. Кто-то бредит, кого-то рвет, кто-то подвисает. Я уточнила, как попасть в группу не-рвотиков, мне сказали, что заказы не принимаются. Я начала возмущаться, но меня подло вырубили.

И вот, я слышу то самое «просыпайтесь» и еще более громкое «как вы себя чувствуете?»

А чувствую себя я хреново. И просыпаться не очень хочу. Но они не отстают и снова начинают требовать от меня проснуться.

«Как вы себя чувствуете?»

Я пытаюсь собрать в голове свои чувства — тошноту, головокружение, невероятную боль внизу живота, путанность сознания. Собрать и объединить их одним словом.

«Плохо», — вот так бы я могла ответить. Или «окэй». Или промычать что-то невнятное.

Но нет. Я выдаю:

«По сравнению с Бубликовым я чувствую себя прекрасно».

Тогда молодая медсестра (явно моложе меня) наклоняется еще ближе к моему уху и буквально орет: «Вы не Бубликова, вы помните, как вас зовут?»

А я вроде как помню. Но вроде и не очень. И уже сама не уверена — а Бубликова ли я? Или не Бубликова? И почему, если я не Бубликова, в моей голове Бубликов? Who is mister Bublikov?

И в этот момент меня благополучно тошнит, сознание внезапно проясняется, Бубликова обретают там свое законное место, я почти уже готова растолковать медсестре базу и объяснить, что Новосельцев был им и отец, и мать — но вырубаюсь.

В себя я пришла уже в палате под капельницей — а Бубликов приснился мне на следующую ночь. Такая вот сила подсознания.

Жёны против не-жён

Моя прекрасная менеджерка Даша написала большой пост про «тех самых жен айтишников».

В немецком языке есть прекрасное выражение: «In die Schuhe eines anderen schlüpfen», влезть в ботинки другого. И я задумалась, как сложно нам в эти ботинки влезть.

Я никогда не была женой айтишника. Да что там, я просто женой никогда не была, если не считать мою свадьбу в детском саду с внуком нашей воспитательницы, который потом коварно променял меня на внучку директора (мальчик был не промах, как вы поняли).

Все свои переезды я совершала одна — собственным потом и кровью. Финансировать мои переезды мои родители не могли — и я знала, либо я выигрываю стипендии и гранты, либо — никуда не еду. Моя специальность регионоведа тоже не вызывала ажиотажа среди немецких работодателей — и я неделями корпела над резюме и мотивационными письмами, чтобы себя успешно продать.

И я всегда рассчитывала только на себя. Знала, что если у меня закончатся деньги — они закончатся. Не прилетит волшебник в голубом вертолете, из Бразилии не пришлют завещание безумно богатой сумасшедшей бабушки. Просто денег не будет. Я знала, что мои визовые статусы зависят только от меня — никто не придет и не уронит на меня ВНЖ по воссоединению, объединению или совпадению. Знала, что если я заболею, если дома что-то сломается (как это было со стиральной машиной), если случится нашествие инопланетян на мою отдельно взятую квартиру — я буду разгребать это сама. Как я всегда разгребала.

В моей картине мира партнер — не панацея, но существенное упрощение условий игры, в которую ты вынужден играть в эмиграции. В моей картине мира, когда я попадаю в ловушку очередного депрессивного эпизода, партнер — это «господи вы вообще понимаете, как вам повезло, вы лишены 90% проблем, с которыми я сталкиваюсь каждый день, а еще вас поддерживают там, по вечерам обнимают, в нос целуют».

Но вот, моя Даша. И я знаю, как Даше сложно. И мне никогда не придет в голову описать Дашу как жену айтишника (что по сути правда, еще какого айтишника, у Даши муж гений просто) — для меня она редактор, писатель, менеджер. Но это для меня. А для Германии — все равно жена айтишника, потому что ее образование, опыт, скиллы немецкий рынок труда не очень интересуют (но только пока, я уверена).

Все это я к чему — не существует универсального мерила легкости и тяжести переезда. Мы все что-то теряем — и одновременно что-то обретаем.

Мне кажется, самый гениальный принцип вообще поведения по жизни сформулировала другая моя подруга: «кто я такая, чтобы судить этого пирожочка».

На том и стою.