​Слово «свобода» (“ama-gi”) впервые появляется в шумерских клинописных табличках около 2400 г. до н.э., причём в древнем исполнении оно дословно переводится как «возвращение к матери».

Такое значение связывают с практикой освобождения от долгов и долгового рабства, в том числе от принудительной службы правителю за налоговую просрочку. В этом смысле освобождение от кабалы становилось буквальным возвратом должника обратно в семью — «возвращение к матери».

Ama-gi также могло означать обретение независимости от самых разных насильственно навязанных обязательств, угнетений и наказаний, «возврат к изначальному состоянию» (до наложения ограничений) и впоследствии «свободу» в общем смысле.

По поводу первого появления термина в письменных источниках есть две версии — более и менее романтичная.

По основной (более романтичной) версии, в ходе народного восстания, свергнувшего старый тиранический режим в городе-государстве Лагаш, собрание жителей избирает своим правителем лидера восстания Урукагину, который проводит прогрессивную антикоррупционную реформу (её иногда называют первым известным законодательством), даруя народу (восстанавливая) ama-gi.

Несмотря на прогрессивные изменения, которые должны были поумерить излишества местных элит, правление Урукагины по итогу окажется весьма противоречивым (никогда такого не было и вот опять!). К примеру, при нём особенно возвышаются женщины из знатных родов и королевской семьи: Урукагина в 30 раз расширил царский «Дом женщин», переименовал его в «Дом богини Бау (Бабы)» и отдал во владение огромные площади земли, конфискованные у бывшего жречества, поместив всё под надзор своей жены Шаши (вот вам и «возвращение к матери»). С другой стороны, его законы, направленные на уничтожение «пережитков полиандрии» (многомужества), некоторые исследователи рассматривают как древнейшее письменное свидетельство поражения женщин в правах.

По другой (менее романтичной) версии, первый раз “ama-gi” появляется в указах более раннего шумерского правителя Энтемена, который в качестве меры своеобразного древнего вэлфера «вернул мать ребёнку и вернул ребёнка матери», то есть отменил практику передачи жён и детей в долговое рабство.

Шумерское понимание «свободы» как «возвращения к матери» находит и более эзотерические толкования в стиле «возвращения к природному источнику, дарующему освобождение от ограничений», или даже к матрицентричной атмосфере органического (дописьменного) общества (у М. Букчина).

Вообще же, учитывая тесную связь института долга и института рабства (Д. Грэбер «Долг, первые 5000 лет»), восхождение понятия «свобода» (в социальном контексте) к «освобождению от долгов» выглядит весьма логично и остаётся актуальным даже сегодня, особенно в контексте неумолимого роста закредитованности населения, российского и не только. Причём современные правители не спешат даровать ama-gi своим подопечным — даже участники боевых действий могут рассчитывать лишь на списание процентов во время службы, полная же «свобода» зарезервирована для самых исключительных случаев.

Иллюстрация: “ama-gi”, классической шумерской клинописью.

В рамках нерегулярной рубрики «причуды современного мира, о которых вы не хотели знать» в новом тексте на Бусти рассказываю про модный апокалиптический фетиш цифрового капитализма: финансовых доминатрикс и их paypiggies, а также при чём здесь неофрейдизм, феминизм и традиционные ценности.

«Фетишизация денег — вообще важная черта современного общества, и конечно, финансовая доминация становится идеальным капиталистическим кинком. Деньги не просто являются символом власти, вокруг которого можно разыграть садомазохистский сценарий. Для «одномерного» человека экономика вообще и финансы в частности становятся точкой сборки всех социальных и психологических процессов, вокруг них крутятся наслаждение и страдание, признание и отвержение...»Первому выкупившему метаиронию ситуации — пришлю текст с картинками прямиком в личку ;)

​Первыми «агентами» зарождающегося социального контроля и прорастания иерархий внутри органических дописьменных обществ Мюррей Букчин считает стариков. В тяжёлых условиях выживания старики были самой незащищённой группой — от них первыми избавлялись во время…

(начало в предыдущем посте)
Причём в ходе развития сообществ и люди, и насекомые дошли до той стадии, когда их жизнь стала полностью зависеть от сельского хозяйства и возможности запасания излишков питания. Кстати, существуют весьма убедительные доказательства заметного уменьшения человеческого мозга как раз со времён распространения земледелия, и высокая доля вероятности негативных изменений в интеллектуальных и эмоциональных способностях (из-за очень длинной цепочки генов, кодирующих эти способности, изменения по эволюционным меркам могут происходить очень быстро). Одно из объяснений — переход от охоты-собирательства к сельскому хозяйству привнёс с собой новый комплекс факторов отбора, связанных с увеличением плотности проживания: отбор смещается с интеллекта на иммунитет.

В итоге у человека и ряда общественных насекомых складывается особый образ жизни, который некоторые учёные называют «ультрасоциальностью»: проживание в больших колониях, которые завязаны на общественное производство с выраженным разделением труда, чьё существование практически полностью зависит от сельского хозяйства.

При этом для большинства социальных млекопитающих характерен совершенно иной способ существования — в небольших подвижных группах без фиксированного разделения функций среди особей. Схожий образ жизни (с известными оговорками) характерен и для человеческих сообществ охотников-собирателей, как древних, так и современных. Причём эта привязанность к существованию в малой группе остаётся у современных людей на подкорке, работая параллельно с сознанием улья. Поэтому все более-менее крепкие социальные связи индивида ограничиваются небольшим кругом людей. Конечно, ни улей, ни сообщество-стая — это не какие-то строгие противоположности, а континуум форм, как в истории человеческой цивилизации, так и внутри каждого отдельного социума и человеческой головы.

Современные средства коммуникации вносят дополнительный слой, который может работать одновременно и на ультрасоциальном (СМИ), и на ограниченно-социальном уровне малых групп (небольшие сетевые сообщества). При этом производственные и общественные технологии позволяют содержать достаточно большое количество индивидов, вообще не участвующих в репродуктивном труде по целому ряду причин (в том числе недобровольных) — вывернутаянаизнанкуэусоциальность, подпитывающая современные эпидемии одиночества.

Человек — один из немногих видов млекопитающих, пришедший к образу жизни, характерному для социальных насекомых. Среди других млекопитающих похожий образ жизни ведут, пожалуй, только подземные грызуны — голые землекопы.

У этого способа существования есть несколько характерных черт.

Во-первых, эусоциальность. Это форма организации сообществ, в которой часть особей не участвует в размножении, но при этом ухаживает за потомством размножающихся особей. У термина есть узкая трактовка, согласно которой эусоциальность подразумевает, что разные особи в зависимости от их участия/неучастия в размножении приобретают необратимые личные характеристики, вплоть до врождённого бесплодия, формируя отдельные касты — стерильные рабочие и фертильные цари-царицы у термитов. А есть более широкая, в соответствии с которой распределение репродуктивного труда и связанные c ним внешние характеристики особей могут иметь временный характер. И вот во вторую трактовку как раз хорошо попадает человек с весьма редким в животном мире феноменом женской менопаузы: стерильные бабушки заботятся о потомстве репродуктивных особей.

Эусоциальность связана с другой чертой общественных насекомых — полиэтизмом. Это фиксированные различия в выполнении разными особями определённых обязанностей («разделение труда»), вплоть до проявления кастового полиморфизма, когда особь генетически «затачивается» для определённой работы. В касте рабочих муравьёв-листорезов, выращивающих грибы на субстрате из листьев, особи разных размеров занимаются разными задачами: те, что побольше, разрезают листья, более мелкие — их разжёвывают, а самые миниатюрные ухаживают за грибами. В то же время у муравьёв-солдат — большущие головы с огромными челюстями, а у королевы и её ухажёров, чьей основной работой (как и у некоторых людей) является размножение — крылья. В человеческих сообществах кастовость, конечно, редко принимает строго фиксированные формы, а кастовый полиморфизм пока остаётся спекуляцией футурологов и фантастов, но, в целом, параллели очевидные.

Разделение функций, характерное для эусоциальности и полиэтизма, развивается в условиях постоянного гнезда (колонии): одни особи размножаются, другие занимаются добычей пищи, ухаживают за потомством и защищают колонию от внешних угроз. Причём для устойчивого существования колонии необходим постоянный воспроизводимый способ получения питания. Для многих социальных насекомых и людей им становится сельское хозяйство.

(продолжение в следующем посте)