крепкий утренний чай, хрупкий утренний лёд.

ноябрь, научи меня
в кромешной тьме видеть свет,
научи оправданьям твоим,
которых нет.

научи, как воздать тебе
за счастливую быль.
мне нечего сказать тебе,
я никто.
моё имя Пыль.

почта идёт по воде, так что всю зиму сообщения нет. за лето Толя немного оттаял, — но пишет он почти исключительно о еде — и пишет удивительно поэтично.

Дорогая сестрица. Чувствую я себя не плохо: получив посылки я моментально поправился. Рожа покраснела, кожа окрепла, ноги стали лучше цеплять за землю, падать от ветра я перестал совсем. Да и субъективно засветило шоколадное солнышко из консервной банки. Чедер привел меня в восторг молчаливый, но глубокий. Витамин подрезал вкупе с маслом крылышки цинге. Сейчас надеждишка меня не оставляет, что зиму я перенесу. Хочется встряхнуться. Ведь не даром же я жил 26 лет.
отсидев пять лет, Толя вышел на волю совершенно слепой. домой не вернулся — поселился в Магаданском доме инвалидов. на свободе Толя провёл недолго: через четыре месяца его снова арестовали. во время обыска изъяли четыре книги и три пары очков. Толю обвинили в том, что находясь в заключении, он основал «Русскую народную партию реалистов» — контрреволюционную ячейку, «которая ставила своей задачей путём вооружённого восстания свержение советской власти, организацию манархического строя». для вербовки сокамерников Васильев «разработал специальный шифр, при помощи которого должна была осуществляться связь». те, кого Васильев привлёк в ячейку, якобы продолжили вербовать других заключённых — так дело распухло до тринадцати обвиняемых.

12 апреля 1943 года Толе исполнилось 30 лет. 13 апреля его, как и двенадцать его подельников, расстреляли.

Помнят ли меня ребятишки? Или забыли дядю? Дядя готовит для них целый ряд крупных научных работ. Дядя очень хочет отдать свой мозг и свою кровь за их материальное и духовное благополучие. Пусть все свои действования основывают на великом принципе любви к людям. <...> Пусть господствующей линией поведения будут их стремления к истинному знанию, к свободному господству духовных начал над принудительными требованиями тела <...> и подчинению голосу совести. Не знаю, увижу ли вас, но твердо уверен — обойму всех Вас крепко у ног Спасителя Мира. Радости загробного свидания не отнимет никто.

я смотрю в ночь,
я вижу, что ночь темна,
но это не станет помехой прогулке романтика.

ссал в Неву, Амур, Яузу, Сену, Рейн. а вы?

я вижу признаки великой весны:
серебряное пламя в ночном небе.

переходя ж/д пути над поросшей тиной и пакетами речкой, порвал ботинок. липкая земля пахнет водорослями. встал голосовать.

дальнобойщик выкинул у магазина «Стамбул»: тут все армяне, говорит, закупаются. тщетно бродил по прилавкам в поисках ниток с иголкой, пока не догадался спросить у кассирши. она, широко улыбаясь, достала из ящика моток ниток.

до Алаверди подбросили товарищи на газели. о, эти округлые формы! мне всегда хочется гладить эти раскосые фары, эту шершавую серую пластмассовую приборную панель. мы ехали мимо очередного забытого горного города: элеваторы, цеха с выбитыми окнами, электростанции, провода, покосившиеся подъёмные краны, устремлённая в небо заводская труба — всё это хотя и поблёскивает на солнце, но почти сливается с горной породой, из которой построено.

— как тэбе, брат, Армэнию любищ?

как противно бывает ответить на этот вопрос неправдой, и как легко ответить на него честно. я понял, чем же так чарует Армения: вот тебе церковь VIII века, и тут же занесённые песками ангары из туфа, из земли торчит арматура. а главное, не зная истории, невозможно понять, что из этого было раньше. тут даже новое строят так, что оно сразу выглядит, будто ему уже три тыщи лет. едешь по трассе, вокруг грозные скалы, а по обочине то и дело попадаются то ли заправки, то ли бытовки; глядь: на холме остов ж/д вагона. как он туда попал?

у Миши возле автобусной остановки напротив уёбищного т/ц валяются какие-то петроглифы бог знает какого века.

мы как-то ездили в Гарни смотреть на античный храм I века нашей эры — симпатичный, но привлёк меня не он, а малёванный зелёной краской советский заборчик у него на задворках. мой любимый фьюжн. вот где, блядь, встречаются Римская империя и Советский союз!

из колонок молотила попса:

«стюардесса моих снов!
королева облаков,
красивая!»

слепило солнце, курился дым, пацаны улыбались. я вдруг понял, что значит фраза «сидим с пацанами кайфуем». меня всегда напрягала её бессодержательность. а оказалось, что это в ней самое главное.

до Еревана довёз толстый инженер Вартан. не доезжая до Севана есть два русских села, где с XIX века живут староверы. баба с коромыслом подсказала, где взять квашеной капусты.

за прилавком на обочине стоит румяный хлопец лет тридцати — Тимофей — говорит мало, глядит недоверчиво. армянин тоже не промах. «дешевле продашь?» — «не веришь, что вкусная? на, попробуй». стояли так минут десять, уплетая капусту, подозрительно поглядывая друг на друга.

наконец Вартан достал из дверцы машины медовой водки, налил в фарфоровую чашечку. «за колёса и за кузов!» Вартан налил ещё, Тимофей тут же выпил. не ожидал от молокан такой прыти. водку Вартан Тимофею, конечно же, подарил. «уважаю я этих молокан, не знаю, почему, но уважаю».

не знаю почему но вспомнил такую историю

она из двух частей

первая часть была когда мы давним летом ночью бродили вдвоём по питеру потому что негде было ночевать до поезда, и на набережной канала грибоедова увидели пианино, оно стояло наискосок посреди дороги и на нём играл какой то мальчик. мы подошли послушать, а он сказал что не рекомендует гулять ночью вдвоём по питеру потому что прямо здесь в подворотне с кем то что то сделали, и в соседней подворотне тоже, и вызвался нас провожать. оказалось что он солдат в отпуске и ему тоже нечего делать до поезда так что он взял эту свою спортивную сумку как у них у всех и пошёл с нами гулять. не очень помню где мы ходили, но помню как по пути он показал нам на невском какой-то бордюрчик на котором "прямо вот тут стоял и пел свои песни васильев из сплина а никто не слушал" а в конце отвёл на пушкинскую 10, показал там во дворе барельефы битлов и записочки на решётке, и мы постояли почитали эти записочки а потом пошли провожать его на поезд

вторая часть была зимой когда мы внесколькером приехали в питер на новый год и опять гуляли вечером до поезда, а потом кажется как-то разделились и вдвоём зашли в тот двор на пушкинской 10 посмотреть на записочки. было очень холодно, и я вспомнил что тем летом наш солдат сказал что там есть какой то музей, так что мы сперва попытались спрятаться от ветра в подворотне, а
но когда увидели там дверь то заглянули в неё, а оттуда какой-то седой дедушка нам крикнул: "заходите, вы в раю!"
мы вошли, а он опять: "ну вот, смотрите, здесь рай". мы кажется как то растерялись типа: "а где не рай?" тогда он разволновался и сказал очень сурово: "тюрьма — не рай! казарма — не рай! не согласны?"

вся комната у него была увешана постерами и пластинками и чем-то ещё не помню чем но крупным и загадочным (велосипедами?) он выдал нам штук пять мандаринов (сколько поместилось в руки) и показал два каких то фантастических макета, один белый глиняный, весь изгибистый, а другой кажется картонный, и сказал что это проект "храма любви имени джона леннона". потом спросил какая у нас любимая песня битлз. я не очень знал что ответить но на всякий случай сказал, что про моржа. потом не помню точно что было, помню только какой там был свет, жёлтый и неяркий, как в сарае или в гараже. и что мандарины были вкусные

летом того же года я вышел из больницы и прочитал в новостях что умер коля васин: сбросился с крыши, потому что мэрия петербурга в очередной раз отказалась согласовать проект храма любви имени джона леннона. до этого коля васин для меня был каким-то легендарным доисторическим персонажем из книжек и историй про ленинградских рокеров, и только тут я как то его сопоставил с тем дедушкой

До воздуха границ
Добраться нелегко,
Любовь моя, но здесь
Смеюсь я далеко.

Я плачу, видя птиц,
Снующих в небесах,
Любовь моя, но здесь
Их крылья на весах.

С взлетающих страниц,
Как страсти произвол,
Любовь моя, но здесь
Я слышу их глагол.

В стране привычных лиц
Не знаю одного,
Любовь моя, но здесь
Все вместе далеко.