Олеся Герасименко и Илья Азар поговорили с человеком, который выжил в российском плену, процитировав "Василия Теркина", заменяя "немца" на"русского"

https://novayagazeta.eu/articles/2024/10/11/oshibka-505

Узнал, что философ Борис Межуев по-христиански сострадает нам, павшим иноагентам, и призывает даже к некоторой милости, называя меня "своим студентом и бывшим знакомым".

Одно не ясно, удается ли Борису достать язык из зада начальства, когда он воображает себя эдаким евангельским персонажем.

На закате карьеры Фрэнсис Форд Коппола снял крупнобюджетные похороны американской мечты. “Мегалополис” рассказывает историю гениального архитектора, который должен придумать будущее своего города-империи заново. Коппола, конечно, завершает лубочным хэппи-эндом, в котором время останавливается - что символизирует отсутствие страха перед будущим - а надежда на новую американскую мечту в виде младенца уверенно ползет вдаль. Но чтобы вывести сюжет обреченной империи на такую развязку Копполе пришлось стать ретрофутуристом, то есть описать будущее таким, как его видели в прошлом, во времена молодости режиссера. Как сказал более прозорливый человек, Джордж Карлин, теперь будущее уже не то, что прежде. Его чрезвычайно трудно представить, не говоря уже о том, чтобы за него и за тех, кто в нем будет жить порадоваться.

В ретробудущем Копполы все держится на классических тропах. Во-первых, Новый Рим, альтернативная Америка фильма, находится в состоянии перманентного упадка, его пожирает алчность, разврат, коррупция и популизм. Во-вторых, противостоять этим бедствиям должны гениальные художники, изобретатели и визионеры, которые в параксизме творения способны даже управлять временем. Протагонист “Мегалополиса” нечто среднее между Илоном Маском и Альбертом Шпеером, который возводит новую столицу, разрушая прошлое на своем пути. Поскольку у нас Маск, агентом изменений становится техника, а сюжет превращается в лубочную техноутопию, сошедшую со страниц научно-фантастических журналов 1950-х годов. Очень скоро человечество не будет знать ни горя, ни несчастья, а только летать в машинах, похожих на большие мыльные пузыри над гармоничным бесконечным городом.

Наконец, лучше всего в “Мегалополисе” разобрана одна технология создания сверхвещества, которая, например, делать зеркальные платья, необходимые, разумеется, для вечно юных героинь, служащих музами для влиятельных мужчин “Мегалополис”. Гендерная оптика Копполы особенно ретрофутуристична, в том смысле как сто лет назад пресса изображала будущее в образе чопорных дам в платьях из кринолина, летающих над Парижем на паровом личном транспорте. Женщины в будущем Копполы существуют для того, чтобы вдохновлять мужчин, только так и будет спасен Рим, то есть Америка.

Главным врагом Нового Рима становятся популисты, кричащие “Power to the People”, то есть конкретно Дональд Трамп. В последний момент Америку спасает прозревшие представители крупного капитала, которые осознают величие Маска-Шпеер и завещают им все деньги, чтобы можно было поскорее построить техноутопию. Ослепленные светом будущего, популисты отступают.

Говорят, что проект Копполы не поддержали крупные киностудии, так что снимать кино за 100 млн долларов ему пришлось на свои, распродавая имущество. “Мегалополис” идет в пустых залах, метафора будущего удалась.

Напав на Украину, РФ нарушила табу, на следовании которому была основана идентичность страны и культуры. Итогом стало разложение общества и уровень зверств, что в конечном счете открывает дорогу для публичного самоубийства политического проекта, который мы считали своей родиной. Это самоубийство может завершить историю человечества глобальной ядерной войной, а может, если повезет, свестись к внутреннему террору и изъятию у страны будущего.
Россия и раньше вела войны, но не одна из них в новейшее время не была настолько разрушительной для страны как позорная украинская война. Миф, на котором держалась Россия, был построен вокруг победы во Второй мировой, ключевой вклад в которую внесли украинцы. Миф строился вокруг “исторического выбора” Богдана Хмельницкого в XVII веке и памятника “Три сестры”, мимо которого в 2022 году прошла колонна российской армии вторжения. Миф был памятью о тысячах украинцев, участвовавших в строительстве империи, и о городах, построенных империей на юге, откуда затем в метрополию возвращались легендарные писатели, вокруг которых строилась российская культура.
Война уничтожила мифологическую концепцию “братских народов”, и стала библейским актом предательства. РФ не наследница “большой общей страны”, но мстительная кровавая тирания, существующая исключительно ради сохранения личной власти тирана и его свиты. Это чувствуют многие: Вадим Титушко, ставший символом насилия против гражданских активистов во время Майдана, сражается в составе ВСУ; и даже открытым негодяям “русского мира” становится трудно оправдать то, что делает армия вторжения. Они готовы примириться с военными преступлениям, но смысл происходящего давно утерян.

В Твиттере развернулись этические дебаты, посвященные с одной стороны мысленному эксперименту о спасении ребенка (“кого вы спасли бы в случае пожара, чужого ребенка или своего домашнего питомца”), а с другой классической проблеме моральной обоснованности абортов.

Между этими вопросами есть тесная связь. Как легко заметить, что в обоих случаях речь идет о “спасении детей”. Знаменитая дилемма вагонетки появилась, когда во время Второй Мировой войны группа философов-женщин создали интеллектуальную группу в Кембридже. Их интересовали моральные проблемы, которые для мужчин имели заметно меньшее экзистенциальное значение: существование моральных аргументов в пользу допустимости абортов. “Вагонетка” появилась именно в этом контексте в статье Филиппы Фут 1967 года.

Эксперимент “ребенок или питомец” разделил Твиттер на тех, кто считает, что только моральные монстры могут отказывать в праве ребенка на жизнь, тех, кто не понимает, как можно бросить своего питомца, а еще критиков, которые говорят, что вот людям делать нечего - обсуждают проблемы, с которыми они никогда не столкнутся в жизни.

На самом деле именно эти проблемы людям и приходится решать в жизни: совершать моральный выбор, а также пытаться понять, можно ли его обосновать. На примере выбора “ребенок или питомец” можно видеть, как работают эти вопросы: что именно мы считаем правильным, и почему. В целом именно вопрос о том, что для меня правильно, стоит в центре человеческой идентичности. Мы те, кто считает правильным тот или иной выбор. Вопрос в том, можно ли его обосновать и убедить других людей в том, что он правильный.

Твиттерская версия дилеммы для большинства решается ссылкой на то, что человеческая жизнь имеет большее значение, чем жизнь представителей других биологических видов. Однажды я начал свой курс с более проблемной версии этого же вопроса: представьте себе, что спасти можно либо вашего преподавателя философии, с которым вы только что познакомились на первом семинаре, или всех домашних питомцев, которые есть у студентов в группе. Анонимное голосование показало, что у преподавателя в такой постановке вопроса нет шансов на выживание. Впрочем, потом было повторное голосование и после семинара мне уже в коридоре сообщили, что “спасли меня”.

Радикальным примером этих вопросов и дилеммой вагонетки становится тот выбор, который сделал протагонист сериала “The Last of Us”: если нужно пожертвовать близким ради спасения человечества, абстрактные соображения выживания всех людей отступают на второй план. Здесь тезис о том, что “человеческая жизнь важнее” не работает, поскольку калькуляция числа жизней не применима в случае безусловной ценности конкретного человека.

Норвежский Киркенес находится в нескольких километрах от границы с Россией в Заполярье. Напротив Киркенеса с российской стороны - моногород Никель, а дальше по трассе Мурманск. Здесь был последний участок наземной границы Шенгенской зоны, открытый для туристов - теперь норвежские власти пропускают только тех, кто едет к родственникам, на работу или имеют виды на жительство. В город, где живет три тысячи человек, летают большие самолеты из столицы. Садишься в самолет - и видишь реальность, покрытую шрамами войны, даже почти три года спустя. Через Киркенес и обратно в Россию едут разделенные украинские семьи, здесь большое для маленького города сообщество беженцев.
В городе меня встречали мои друзья из независимой газеты The Barents Observer, Томас и Атле. Шесть лет назад мы вместе были на Шпицбергене, где в российском поселке Баренцбург добывают уголь донецкие и кемеровские шахтеры. Газету норвежцы делают вдвоем, но с начала войны смогли дать работу четырем журналистам, бежавшим из России. Это наш клуб "анонимных русофилов Европы" - можно узнать, кто на самом деле твои друзья.
Экзотическое развлечение Киркенеса в 2024 году - экскурсия на российскую границу, где в сопровождении офицеров полиции можно пройти КПП с надписями на русском и обнаружить себя напротив пограничного столба Российской Федерации. На экскурсию отправилась большая группа редакторов из Норвегии, которые спрашивали меня, что же я чувствую в таком месте. Я не знал, как перевести на английский "неудержимо рвало на родину".
Железный занавес в Арктике выглядит как пустынный пейзаж, на фоне которого позируешь как представитель того политического тела, что лежит севернее Кореи. Отвратительная на самом деле экзотизация страны, которая должна быть обычной, как это было еще в то же лето, когда мы были на Шпицбергене, во время чемпионата мира по футболу.
В Киркенесе работает как бы террористка Олеся Кривцова, феминистка и веганка, сбежавшая из под домашнего ареста в Архангельске и теперь делающая первые шаги в журналистике. Великий человек, какие биографии делает наш гад лучшим представителем поколения двадцатилетних.

Прямо сейчас на канале Свободного университета Анна Каретникова рассказывает о том, как в России сидят политические заключенные, и как им помогать

- Существует только то, что описано, - сказал писатель.
- Хейден Уайт согласился бы с этим утверждением. Ведь разницы между работой писателя и историка не существует, - ответил я, чтобы не перечислять то, что я никогда не смогу описать после этих трех лет.
Вот для сравнения летний пейзаж, изобретенный для того, чтобы говорить о том, что может быть признано существующим.
Ранним утром я выхожу на балкон в отеле в Западном Берлине. Сцена залита солнцем, под ним - сотни автомобилей, вставших в дорожную пробку.
Я механически думаю, что это и есть жизнь, напоминает Рязанский проспект, вечное-стояние-в-пробке-жизни. И все, что было между прощанием с Москвой и этим утром, только дачный отпуск.

Бостонский зомби в Москве Дэниел Деннет, главный персонаж моей диссертации, заканчивает свою интеллектуальную карьеру автобиографией 'I've been thinking', что, по-моему, хорошо переводить фразой "Я поразмыслил". Деннет остается ключевым мыслителем для того…