Интересующая нас цитата содержится в одном из посланий Агриппы, помеченном 24 сентября 1537 г. Суть мысли Агриппы в том, что сокровенный смысл природы может от­крыться нам в силу присутствия в нас божественного духа, одушевляю­щего Вселенную: «То, что осмеливались обещать нам наиболее смелые из математиков, наиболее значительные из магов, изучающие природу алхимисты и некроманты, имеющие дело с низшими алхимическими сила­ми, — все это мы можем исследовать и совершить, и притом безо всякого греха, без оскорбления Божества, без преступления против религии.

В нас самих, говорю я, скрыт тот таинственный делатель чудес: В нас, а не в Тартаре он живет; не небесные звезды, — Дух, обитающий в нас, сильный, он чудотворит».

А.П. Козырев
«Соловьев и гностики»

#пандориум_гностицизм

Наш канал @pandorum_history

Нойманн приводит рисунок психотика из немецкого психиатрического издания и комментирует его так: «Это архаическая фигура богини с архетипическим головным украшением; у фигуры очевидна стеатопигия (то есть повышенное отложение подкожного жирового слоя на ягодицах, характерное для всех «палеолитических Венер“) и широкие бедра; генитальная зона окружена маленькими черными танцующими демонами; лицо отчетливо татуировано. Она стоит под темно-синим ночным небом; под ногами у нее зеленовато-желтое нечто (луна?)».

«Творящее начало духа… считается в патриархальном мире „самопорожденным“; но раньше оно рассматривалось генеалогически, как произошедшее из хаоса или первичного океана бессознательного, как сыновний принцип, рожденный от Женского».

Использование в данном случае понятия «бессознательное» не должно смущать — сказанное можно отнести как к судьбе отдельного мужчины, так и к сотворению мира. Итак, вопрос встает о том, что мужское (а значит, и патриархальный Бог!) не является изначальным, а само считалось порожденным из женского. Обратные трактовки, как то создание Евы из ребра Адама, появились уже позже, в результате «патриархальной переоценки». Нойманн прямо называет это базовое ветхозаветное представление о сотворении женщины «противоестественным».

Главное, космогоническое основание «женского архетипа» — это его дотварность. Женское начало в том его понимании, которое выражает Нойманн — предшествует творению и связано с изначальной тьмой.

«Для всех источников жизни, будь то, как в бесчисленных мифах, изначальный океан, будь то земля или небеса, есть нечто общее: тьма. Это та изначальная тьма, которая рождает свет как луну, звезды и солнце, и почти везде эти светила рассматриваются как отпрыски Ночной Матери… Бессознательное — мать всех вещей, а все вещи, находящиеся в свете сознания, дети по отношению к тьме, как и само сознание, которое тоже является ребенком этих первобытных глубин».

Нойманн подтверждает свои суждения религиозными материалами из многих частей света — Египта, Индии, Мексики, Меланезии, Вавилона… Больше всего внимания он уделяет древней шумеро-вавилонской богине Тиамат, олицетворяющей изначальный соленый океан-хаос, из которого произошло всё, в том числе и боги. Потом она была убита верховным богом патриархального пантеона Мардуком, сотворившим из ее тела небо и землю — то есть, существующий порядок.

Цель Нойманна, несомненно, выходит за рамки психоанализа. Он стремится проблематизировать мифологические и метафизические представления, характерные для патриархата, или, как он говорит сам, для патриархального сознания. Зачем ему это нужно — отдельный вопрос. Но пафос его в том, что патриархальное общество напрасно обесценивало женский архетип. Женское начало нельзя отождествить с низшим, хтоническим, земным, как этого хотел «патриархальный мир с его религиями и философиями», пишет Нойманн.

Ещё в сознании доисторического человека важнейшим был материнский архетип, так как с ним были связаны процессы рождения, смерти и тайна бессмертия. Человек первобытного общества фактически не отделял себя от Матери-Земли, полагая, что это она даст ему жизнь, пищу, забирает в своё лоно умерших и обещает их возрождение ежегодным пробуждением природы. Это подтверждают всемирно известные в истории культуры «палеолитические венеры», являющиеся «изображениями Матери-Земли, беременной умершими, которым надлежит ещё родиться вновь к вечной жизни».

В историческую эпоху обожествленная человеком материя была персонифицирована: например, египтяне чтили божественное материнское начало, поклоняясь Нут и Исиде; индийцы - Деви; китайцы - Нюй-ва; жители Крита - Ма; греки - Гее, Афродите, Деметре; римляне - Церере, Кибеле и т. д.

Из множества богинь матерей, участие в культах которых обещало человеку бессмертие, причастное к миру богов, выделяются египетская Исида и греческая Деметра. Они были в авангарде язычества, обладая вселенской известностью.

«Божественное материнство» Исиды имело магический характер, поскольку именно после рождения сына Гора от мёртвого Осириса она стала именоваться «владычицей волшебства». В поздние эпохи египетской и античной истории её ожидала роль «великой Космической богини», с которой сольются образы других богинь-матерей. Образ Исиды как персонификация архетипа материнства оказал существенное влияние на древнеегипетскую культуру, пронизанную верой в победу над смертью. Именно Исиду считали в Египте вдохновительницей мистериальных действ Осириса, составляющих основу погребального ритуала египтян, нацеленного на воскресение умерших. Преломленный через образ Исиды - хтонической богини, связанной с миром мертвых, материнский архетип приобрёл изощрённый магический аспект. Ритуалы культа Осириса и Исиды только внешне были облагорожены жертвенным поведением Исиды, спасшей своего брата и супруга от вечной смерти.

В Древней Греции персонификацией архетипа материнства, прямо связанного с проблемой бессмертия, был образ Деметры - богини плодородия. Деметра, согласно гимну Гомера, спасла свою дочь Персефону от вечного пребывания во мраке преисподней. Миф о Деметре и Персефоне стал сюжетной основой Эливсинских мистерий, в которых и делалась попытка разрешения проблемы бессмертия.

Материнский архетип, лежащий в основе как загробного культа египтян, так и в основе Эливсинских мистерий, характеризовался теперь созерцательной магией, которая, по языческим представлениям, соединяла людей с богами и, следовательно, помогала в спасении души от загробных мук.

Другой пример демонстрирует попытку обосновать «идолопоклонническую» установку с помощью рафинированной герменевтики. Индийская мистическая школа вайшнавов называет арка, «приношением», всякий материальный объект, которому люди поклоняются на протяжении веков (растение туласи, камни салаграма или изваяния Вишну), и, соответственно, рассматривает такие объекты как эпифании Великого Бога. При этом мистики и богословы интерпретируют такую парадоксальную манифестацию как некий момент в диалектике сакрального, которое, будучи вечным, абсолютным и свободным, являет себя в виде материальной частицы, хрупкой и преходящей. Это воплощение Вишну в салаграма или в статуе преследует, согласно учению вайшнавов, сотериологическую цель (в своей великой любви к людям божество являет себя им, принимая привычный для них вид низшего существа). Это имеет в то же время и теологический смысл: воплощение божества демонстрирует его свободу, позволяющую ему принимать любую форму, равно как и то парадоксальное свойство сакрального, что оно может совпадать с профанным, не утрачивая при этом своей подлинной сути.

Мирча Элиаде
Очерки сравнительного религиоведения.

#пандориум_герметика

Наш канал @pandorum_history

Обратим внимание на характерный элемент обрядов, совершаемых (пови тухой или кем-то из старших женщин) во время родов: демонстрацию и откры тие разного рода отверстий. Открывают все двери и дверцы (шкафов, сундуков, подполья), печную заслонку. В трудных случаях посылали кого-нибудь в храм, просили священника открыть Царские врата.

В заговорах все это соотносится с происходящим — родами:
«Сидит Матерь Божия Богородица, держит во белых руках золотую таре лочку, на той тарелочке золотые ключи. Теми ключами отперайте и открывайте замки и запоры, открой отопри у рабы Божей мясную гору выпусти младенца на свет Божий... »

С пальцев роженицы снимали кольца, из ушей вынимали серьги, расстеги вали все застежки, развязывали завязки. Проливали воду в отверстия: дверную скобу, хомут, обручальное кольцо или дырку от выпавшего сучка (нет сучка — специально просверливали отверстие в свадебной лавке), что тоже соотноси лось с родовым процессом:
«Как быстро эта вода протекает, так бы быстро и раба Божия имярек осво бодилась от бремени... »

Роженица дула в горло пустой бутылки, пролезала в хомут или под кон ской дугой. В Новгородской губ. (Череповецкий у.) при трудных родах звали сельского старосту и просили пролезть в обруч от квашни:
«Если староста, большой человек, да еще начальный, пролез через отверстие обруча, то маленький младенец обязательно должен был пройти через от верстие матери» и. Ср. приводимую у А. К. Байбурина традиционную метафору родов: «Обручи спали».

Горшок, квашня, другая полая утварь часто фигурировали во время родов. Для облегчения родов проливали воду в дупло, развилку ветвей или «во ротца» (образованные вросшим обратно в ствол суком) святых деревьев, почитаемых в округе, а затем этой водой поили роженицу. Давали ей в руку чер тов камень, который в тех местах (на Вятке) имел углубление п.

В самый напряженный момент родов роженице предъявляются вещи с отверстиями, причем в сопутствующих заговорах и приговорах эти вещи соотносятся с родами. Теперь они будут символом родов — напоминанием и во площением пережитого. В них будет заключен личный опыт материнства, внутренние ощущения — и в то же время это общий опыт, объединяющий всех рожавших женщин. Именно поэтому пронимальная символика становится символикой женского сообщества (консолидируя его) и бабьего (неразрывно связанного с материнством) статуса. Все вышеописанное происходит на фоне особого состояния, в котором пребывает женщина во время родов: психологи определяют его как «измененное».

«Кодирование дыр» продолжалось и после родов: в обрядах ритуального «перерождения», совершавшихся над больными, слабыми, а иногда над всеми новорожденными детьми. Обряды эти заключались в протаскивании/погружении малыша в отверстие:
«У меня девочка родилась, а муж ушел в армию, — рассказывает сельская женщина с р. Ваги в Архангельской обл. — Приходит странник: ’’Почему у вас девочка такая плохая?’’ — ’’Какой корм, такая и девочка". — ’’Нет, у нее собачья старость’’... Испеки калач такой большой, продерни ее через калач этот в пеленке. А потом отдай этот калач собаке: ”Ешь, собака, и это забери! " Девочке это на пользу. А когда земля растает, то надо прорыть отверстие и тоже ее продернуть"» (АМАЭ, ф. К-I, оп. 2, полевые материалы автора (далее: АМАЭ), д. 1569, л. 38—39, Архангельская обл., Шенкурский р-н, 1987 г. ).

Влияние сентиментальной составляющей очевидно снижает интеллектуальную чистоту учения, и справедливо сказать, что она, несомненно, является отклонением от метафизического способа мышления; такое отклонение на современном Западе, в области, где оно стало всеобщим и значительным, было во многом неизбежно и даже в некотором смысле необходимо для приспособления к образу мысли людей, для которых было предназначено учение, людей, у которых чувства были сильнее интеллекта по причине всё нарастающего их перевеса, достигшего наивысшей точки в наши дни. Но это не отменяет того, что чувства являются условными и случайными, и потому любое учение, которое взывает к ним и на которое они откликается, также не может не быть условным и случайным; особенно это заметно в необходимости «утешения», с которым религиозная точка зрения тесно связана. Истина, сама по себе, не обязана быть утешительной, и если кто-либо находит её таковой, то тем лучше для него, так как испытываемое утешение не исходит из самого учения, но только лишь из души самого человека и из частных предрасположенностей его собственной сентиментальности. Следовательно, учение, приспосабливающее себя к потребностям сентиментальных существ и обязующееся тем самым нарядиться в сентиментальное одеяние, именно по этой причине и не может отождествляться с абсолютной и полной истиной; значительные изменения в форме учения, привнесённые добавлением идеи утешения, соответствуют и обуславливаются интеллектуальным падением той части человечества, к которой такое учение обращается. Рассмотренное под другим углом, именно это свойство способствовало возникновению столь различных конфессий; отсюда и их взаимная несовместимость, несмотря на интеллектуальное тождество, при том что истина, в какой бы степени она не присутствовала, может быть понята только одним путём, чего не скажешь о чувстве, и потому религия, в своём стремлении удовлетворить потребности чувств, вынуждена тщательно приспосабливать свою форму к их многообразию.

Чтобы показать, к чему приводит перевод метафизических истин на богословский язык, мы ограничимся очень простым примером: первая же метафизическая истина «Сущее есть»*, выраженная религиозным или богословским языком, будет выражена как «Бог есть»; но эти два утверждения не будут строго равнозначны, если только не принимать условно Бога за Универсальное Сущее, что чаще всего не имеется ввиду, или если не отождествлять бытие с чистым Сущим, что метафизически неверно. Несомненно, этот пример, из-за своей излишней простоты, не позволяет судить о более глубоких уровнях богословских идей; но даже в таком виде он может стать поучительным, так как вскрывает смешение двух соотносимых точек зрения, породившее бесконечные разночтения, связанные с известным «онтологическим аргументом», который сам является следствием указанного смешения.

Рене Генон
Общее введение в изучение индусских учений.

#пандориум_иное
#пандориум_генон

Наш канал @pandorum_history

Мотив подсматривания в древнегреческой мифологии.
Подсматривание происходит (вольно или невольно) только за тем, что запрещено видеть. Видение запретного влечет за собою фатальные последствия.

Связь нарушения запрета на „подсматривание“ со смертью обозначается в хеттском мифе о драконе Иллуянке (ранняя версия). Богиня Инара убивает человека Хупасияса за на рушение запрета смотреть в „окно“. Богиня поселяет человека в „доме на скале“ после того, как он помог ей и богу-Грозе победить дракона, т. e. непосредственно соприкоснулся с хтоническим началом, что сделало для него невозможным возвращение.

Архетипический мотив обнаружения хтонической природы бога в древнегреческих мифах о „подсматривании“ вовсе не очевиден и может быть реконструирован только на основании косвенных данных. В героической олимпийской мифологии хтоническое начало преодолевается, боги как бы очищаются, напоминание об их первоначальной природе им ненавистно. Налагается строжайший запрет на все, что может как-то приоткрыть тайну. Этот запрет имеет прежде всего онтологическое значение, поскольку главная его цель — максимальное сокращение контактов с разрушительными хаотическими стихиями, которые представляют „объективную“ опасность для только что установившегося в своей структуре мироздания. Поэтому подсматривание Актеона за купающейся Артемидой карается с такой мгновенной беспощадностью, а Тиресий ослепляется за то, что видит обнаженной Афину.

В мифах об Актеоне и Тиресии „подсматривание“ представлено в явном виде. Поскольку оба персонажа подсматривают за богинями-девственницами, хтонический аспект подсматривания здесь менее очевиден. Тем не менее, самый факт, что запрет касается „обнаженности“, и притом женской, указывает на его хтоническое содержание. Смерть как наказание Актеона за подсматривание равнозначна окаменению от взгляда Горгон — хтонических чудовищ. Встречаясь непосредственно со взором Горгоны, человек заглядывает (подсматривает) в недозволенную темную глубину бытия и превращается в камень — в мертвую материю.

Артемида и Горгоны находятся на противоположных полюсах: на одном сосредоточена максимальная оформленность, завершенность (девственность), на другом — бесформенность (ужасность). Однако подсматривание-заглядывание и в том и другом случае приводит к одному и тому же результату — смерти (разрыванию или окаменению). Оформленность-девственность и бесформенность-ужасность одинаково являются качествами единого женского начала. Поэтому мифы о богинях девственницах и Горгонах имеют, по крайней мере, одну общую тему — опасность непосредственного контакта с хтоническим началом.

К мифам о подсматривании непосредственное отношение имеет миф об Анхисе, который с ужасом узнает о том, что он провел ночь с богиней и видел ее обнаженной. Более того, Зевс наказывает его за разглашение тайны обнаженности Афродиты.

Мы находим мотив вечного дома в потустороннем мире во многих погребальных ритуалах. Римляне называли могилу domus aeterna (вечный дом лат.), что отсылает нас к египетским и древним восточным представлениям…Этруски отмечали могилы женщины домиком, а могилы мужчин - фаллосом.

Такой же мотив есть в буддизме. Для нас здесь важно то, что святилище, ступа, рассматривалось как заменитель, каменное тело мертвого Будды; ступа, как мы знаем, это трехмерная мандала. Таким образом, и камень может быть домом или могилой-храмом.

Мария-Луиза фон Франц.
О снах и смерти.

#пандориум_символизм
#пандориум_камень

Наш канал @pandorum_history