Если представить, что детство человека- это царство любимых вещей, то столицей моего детства была музыкальная сигаретница в виде теремка из какого-то темного, хочется думать, благородного  метала. Не знаю, как она появилась у нас дома. Наверное, подарили друзья - в нашей семье никто не покупал сувениров. По торцам терема были прорезаны узкие бойницы. На фасадах по два оконца: одно, поменьше , для какой-нибудь самой грустной на свете княжны, с подрисованным сверху  узорчатым кокошником  Другое , побольше, для воеводы или бояр, или  княжичей. На стенках терема кричала птица-гомаюн с хищным клювом, кусали свои хвосты львицы, цвели какие- то цветы забвения.  В оконных стрельчатых проёмах, там, где подразумевалась княжья светелка, на самом деле, виднелись два медных Валдайских колокольчика. Из крыши, покрытой черепицей-лемехом, торчал флюгер в виде застывшего свитка (к сожалению, на нем ничего не было написано, но даже если бы и было - читать в то время я еще не умел). А если откинуть за кольца две массивные дверцы по обеим сторонам теремка, а потом с крякающим треском повернуть до упора флюгер, то колокольчики поначалу немого вразнобой, а потом всё согласнее начинали играть «Вечерний звон». Сигареты вставлялись в патронташ, прикреплённый к дверцам с внутренней стороны. В семье никто не курил, поэтому сигаретница всегда была полной. Только изредка, когда приходили гости, кто-нибудь, слушая, допустим, анекдот, похлопает себя по пустым карманам, потом вспомнит про теремок и извлечет сигарету. Где сейчас теремок? Где тот гость? И где тот анекдот ? Кого он сейчас смешит ?

Ехал в Воронеж поездом. Соседями по купе оказались молодая мать с византийской грустью в глазах и ее сын лет восьми. Сын во все время пути с кем-то воевал: тарахтел пулеметом, тпрыкал как лошадь, выплевывая изо рта воображаемые пули вместе со слюной, сквозь купе свистели мины, ракеты, снаряды. Пик боя пришелся на полночь. На весь состав он завопил «прощайся с жизнью, пидрюга». Мать скорбно приложила ладонь к щеке и сказала «когда тебя уже убьют, Мишик»
Воронеж: стук падающих каштанов.

2017

Октябрь лучший сезон для любви к родине. Я поехал в усадьбу Быково. Буйство осенних красок. Поэтическое запустение. Студёный пруд с обветшалой ротондой посредине. Неоготическая церковь и псевдовикторианский дворец. Я шёл, трогал холодные мокрые листья орешника, загребал ботинками листья клёна и сам не заметил как заблудился. Сеть отключилась. Не понимаю, где я. Плутаю и вижу: сидит старик на лавочке в панаме воина- афганца и грустно смотрит в землю. Спрашиваю:
- Дедушка, а где тут усадьба?
Дедушка вышел из режима энергосбережения и сделал перед собой такой жест, словно хотел меня смахнуть, как скучную новость в ленте.
- Впереди, дедушка?
Он всё так же делает рукой.
- Наверное, дальше? Направо?
Молчит и молчит. Я уж было решил отправиться восвояси, но тут дедушка как закричит:
- на хуй! – да так что из соседних крон выпорхнула какая-то мелюзга и спешно отправилась на юг. А дедушка снова потух. Тишина. Я отвернулся и продолжил свой путь. Я шёл через голый пролесок. И в этом глубоком бесцветном небе, в отживающей подмосковной осени, в чёрных блестящих лужах и, главное, в надрывном крике далёкого, невидимого товарняка было что-то такое сугубо здешнее, наше, чего больше нигде нельзя встретить. И в ушах отдавали эхом мудрые слова безвестного русского старика… и я подумал: какой странный, странный октябрь.

Когда-то очень давно, кажется в МХТ, я смотрел моноспектакль канадского режиссера и актера Робера Лепажа «Обратная сторона Луны». Там была сцена, в которой главный герой заходит в бар, напивается и за стойкой рассказывает бармену про первого человека, вышедшего в открытый космос, — то есть Алексея Леонова. Он объясняет ему разницу между американским астронавтом и русским космонавтом: «Понимаешь, астронавт ищет звезды, а космонавт гармонию». Он выпивает еще и еще, и дальше происходит сцена, построенная, в общем-то, на очень простой оптической иллюзии, но ни до, ни после я не видел, чтобы театральный ход мог настолько сильно воздействовать на все органы чувств. То ли это был сон, то ли мечта о полете, то ли и то, и другое. Сейчас попробую объяснить. На сцене под небольшим углом было поставлено зеркало. Лепаж ложился на спину перед этим зеркалом вместе со стулом так, что в отражении мы видели как бы совершенно обычно сидящего человека. Он вел рукой вправо , влево. Поворачивал голову. Чуть склонялся в одну строну, в другую. И вдруг в какой-то момент он делает медленный кувырок назад , но мы, уже позабывшие, что наблюдаем за отражением, видим, как человек, наплевав на все законы физики, взлетает со стула ввысь и зависает в воздухе. Это было невероятно. Я помню, что тогда я в первые услышал, что это такое, когда весь потрясенный театральный зал одновременно вздыхает. И так продолжалось минут пять или семь (огромное время по сценическим меркам). Это был танец свободного человека, который отменяет гравитацию - то есть груз необходимости. В конце он так же медленно «опустился» на стул. И это было одним из моих главных театральных впечатлений. Да, самое главное. В зале в тот вечер оказался Алексей Леонов. В конце спектакля он подошел к сцене и пожал Лепажу руку.

Совершенно прекрасное. Чехов о Толстом:
"Чем я особенно в нём восхищаюсь, так это его презрением ко всем нам, прочим писателям, или, лучше сказать, не презрением, а тем, что он всех нас, прочих писателей, считает совершенно за ничто. Вот он иногда хвалит Мопассана, Куприна, Семёнова, меня... Отчего хвалит? Оттого, что он смотрит на нас как на детей. Наши повести, рассказы, романы для него детские игры, и поэтому он, в сущности, одними глазами глядит и на Мопассана и на Семёнова. Вот Шекспир — другое дело. Это уже взрослый и раздражает его, что пишет не по-толстовски".

Любименькое:

Крит. Пляж. Неподалеку садится мужик. Флегматично расстилает полотенце с амурским тигром. Достаёт бутылку водки «стужа». Грустно осматривает округу на предмет собутыльника. мерно загребает песок пальцами ног и высыпает его обратно. Наконец глубоко вздыхает и показывает мне жестами - вытащи наушники. Вытаскиваю. Мужик глядит на меня мутно, как свиной хрящик сквозь толщу холодца:
- уилл?
- no, it’s too early
- орли-хуёрли. А жить-то когда?

Хам свое хамство называет врожденной прямотой, неукротимой потребностью быть правдивым. По какой-то схожей аналогии про мудаков часто говорят «ой, да что ты , он же просто ребенок. Это у него характер такой». По тому же принципу ответственность за политические решения любят перекладывать с конкретных акторов на тяжелую поступь истории, смену зодиакальных эр и еще обязательно приплетают Гегеля. Это я все о тонком искусстве иносказания.

А вот еще был случай. У нас в доме капремонт. С утра отключили электричество. Настойчивый стук ногой в дверь. Открываю. Сосед с нижнего этажа держит в руках кастрюлю.
- вы тоже безработный?
- Нет. То есть да. То есть не знаю. Я актёр. Был. И есть. В отпуске.
- Звезда кино?
- Скорее, астероид театра.
- Я вчера борщ сварил. Спасайте. А то испортится.
- Да я как-то...
- Только не говорите, что вы уже обедали.
- Я ещё не обедал.
Сидим у меня на кухне. Всеволод Игоревич положил голову на ладонь, улыбается, все повторяет «кушайте, Гриша, кушайте». Борщ удался. А зрелость… зрелость - это когда больше не бесит слово «кушайте».