Программа с абстрактами для ориентации 😨 Осторожно: too much cuteness!

Как ребенок, переживший краш на ёжика в тумане, я не могла поверить, что в Новой Зеландии истребляют ежей. Сейчас я понимаю, что постеры с призывами травить ежей — один из примеров конструирования понятия «вредитель» в конкретном культурном контексте. Убийство ежей отражает простую локальную иерархию животных, в которой нативные виды — это элита, а инвазивные — чернь. Убийство тех, кто покушается на яйца птиц, считается долгом, заботой об исчезающих видах, которых переселенцы поставили в опасность завозом млекопитающих. Читая текст Степана Ботарёва о вредителях, задумалась, насколько быстро всплеск популяции «вредных» видов, таких как клопы, запускает цепную реакцию отвержения. В тексте описана клоповая стигма — дистанцирование от людей, в домах которых обнаружены клопы. Недавно столкнулась с подобным в отношении животных-компаньонов. Переезжая из Окленда в ноябре, в разгар эпидемии клопов в Сеуле и Париже, обнаружила, что за три дня до вылета, мой сеульский отель из pet-friendly переобулся в human only (забанить кошек и собак решили на всякий случай, так как они могут переносить яйца клопов на своей шерсти, как, впрочем, и люди — на одежде). Пришлось заехать нелегально, нас спас авточекин и уважение к приватному пространству, характерное для южно-корейской и японской культур. Читая, думала о том, что в эпоху дефицита сна клопы, с которыми мы с котом все же встретились в Сербии, рискуют стать самым ненавистным «паразитом» из известных, так как в их присутствии абсолютно невозможно спать (особенно, если они давно не ели). В этом отношении, для нелюбимых человеком животных тоже есть своя (подвижная) иерархия, клопы в ней — своего рода  транскультурный «вредитель», которого ненавидят все, кто хочет и должен спать, тогда как ненависть к ежам — вопрос культурного контекста и, в случае Новой Зеландии, любви к орнитофауне. На фото Pūteketeke — птица года (их выбирают на основе национального голосования), которая, по иронии, носит вполне «вредительское» имя, в переводе на русский «большая хохлатая поганка».

В преддверии выборов думаю о том, как отсутствие выбора стало императивом, и вспоминаю The Waldo Moment — эпизод «Черного зеркала» о том, какую власть обретает радикально другой, примерив имидж «своего» парня, не очень умного, без скрытых мотивов. Протагонист эпизода — мультяшный синий медведь Уолдо, который баллотируется в парламент и становится популярным благодаря радикальной искренности и бескомпромиссности. Самое коварное в этом персонаже — фьюжн трогательности и свойскости, первая апеллирует к усталости от брутальности «взрослого» мира (именно поэтому, по одной из гипотез эстетика Hello Kitty захватила послевоенный масс-маркет), вторая отражает ненависть к политическии «элитам» как таковым и их методологиям в частности — коррупции, интригам, попыткам «выжать» массы как лимон. Как зооморфный персонаж Уолдо с его большой головой и маленьким телом — воплощение «схемы ребенка» Конрада Лоренца и ее современных надстроек, которые учат маркетологов и дизайнеров использовать эмоциональный заряд ярких цветов. По характеру Уолдо — белая ворона, то есть в массовом сознании — гарантия перемен. Интересно, что рисовали медведя с Бориса Джонсона, но после выборов Трампа, заметили их неумолимое сходство (тогда и появились ретро-постеры с челкой). Tрогательная внешность радикально другого — животного (Уолдо), призрака (Каспер), робота (Валли) или пришельца (E. T.) — в комбинации с предполагаемой искренностью и безобидностью обладает огромной властью над эмоциями. Снова отметила это, читая комментарии людей, впервые увидевших фото двуликого котенка: «Бисквит и Подливку [это ее имя], в президенты!»