Пару лет назад мой друг Вова познакомился у «Сидр и Нэнси» с толпой студентов-математиков.

Как это обычно и бывает, в определённый момент кто-то пизданул, что «Артём писатель». Я уж было скукурузил рожу, но студенты меня удивили. Они не перешли к банальным вопросам — они принялись допытываться, знаком ли я с Романом Михайловым.

Врать не стал: лично не знаком, но книжки покупал… правда, так и не прочёл… лежат на полке, когда-нибудь обязательно, непременно, да, любопытно, и тд., и тп.…

В ответ студенты пучили глаза и уверяли, что я просто обязан завтра же с утра прочесть все книги Михайлова. Роман преподавал им в университете и студенты на полном серьёзе называли его кумиром. Мне в один момент даже стало не по себе — показалось, что студенты достанут икону Михайлова и примутся водить вокруг меня хороводы, распевая его имя.

Вчера на фестивале «Пример интонации» Роман Михайлов не успел даже толком подняться на сцену — публика тут же разразилась овациями. Люди натурально вопили от восторга. И я сразу же вспомнил и ту летнюю ночь у «Сидр и Нэнси», и восторги студентов, и многочисленные рекомендации критиков, писателей, читателей и поэтов.

А потом начался новый фильм Романа Михайлова «Наследие» и я сразу всё понял.

Подросток Руслан живёт в посёлке и ежедневно навещает умирающего колдуна. Жители передают колдуну продукты и пожелания скорейшего выздоровления, но сами навещать его боятся.

Дальше можно и не продолжать, верно?

«Наследие» — русский реализм без капли хтони или чернухи. Да и не о глубинке он, на самом деле, хотя посёлок показан вполне человечно, в такой, знаете, анти-неолиберальной оптике. Никакой «рашки-парашки». И это здорово.

Находится место и абсурдизму: молодёжь посёлка смахивает на посетителей какого-нибудь «Эскаписта», дунув, они спорят о Хайдеггере и Ницше, а на показанную в фильме городскую «дискотеку» я бы и сам сходил с большим удовольствием. И всё это под музыку Павла Додонова и рэпера BollywoodFM.

«Наследие», конечно, не социальная драма, а философская притча. Традиционно, интерпретаций может быть множество. Лично для меня фильм стал препарацией общественной трусости. Годами колдун лечил и помогал людям — но как только его поборол недуг, люди испугались, отвернулись, предпочли не связываться с горем.

Любому человеку, наблюдавшему умирание близкого, знакомо это ощущение — когда отворачиваются и пропадают те, кто, казалось бы, в трудную минуту должен оказаться рядом.

С этого ракурса любопытна судьба главного героя Руслана. Оставшись единственным достойным человеком в окружении колдуна, Руслан получает за это… награду? Или ярмо?

Ну и последнее. Оммаж к «Брату» в сцене с изготовлением кустарного кадила — топ. Такие заиндевелые воспоминания задел, что у меня аж глаза намокли. А на смену пришёл длительный восторг.

Всем смотреть, всем читать, всем восторгаться. Завтра проснусь — и начну день с «Равинагара». Вон он. Дождался меня на полке.

https://www.youtube.com/watch?v=QR9Wg4xz3xM

YouTube

Наследие (2023)

В главных ролях: Олег Чугунов, Чингиз Гараев, Иван Ивашов, Микита Воронов, Дарья Мацель. Режиссер Роман Михайлов. Музыка: Павел Додонов и BollywoodFM. Оператор Алексей Родионов.

Тем временем продолжаю читать поморскую прозу.

Помимо сказов, в культуре поморов важное место занимали правильники — документы обычного права. Или своды законов, если по-простому.

«Люди учатся Знанию, люди учатся Памяти, люди учатся Совести» — так характеризовал изучение поморами правильников Юрий Лотман.

Местами поморская этика демонстрирует восхитительную гибкость. Вот один из моих любимых примеров:

«Если ты, не стерпев вдовьих и сиротских слез, будешь красть для этих сирот у богатого, то в этом нет греха. Поступок похвальный — но половину хвалы пусть получит и невольно пострадавший богач».

⚒︎

(о других традициях и правилах писал в феврале).

Булат Ханов развёрнуто и обстоятельно ответил на мой отзыв у себя в VK.

Позволю себе опубликовать ответ прямо на канале — в первую очередь для тех, у кого нет вк.

Итак, слово Булату:

?
В свое время много думал (и периодически мысленно возвращаюсь к этой теме) о соотношении эстетического и идеологического. Пришёл к выводу, что навязанная дилемма «либо художник победит политика, либо наоборот» не только глубоко идеологична сама по себе, но и представляет собой интересный исторический феномен.

В провинциальных лито, на филфаке, на литературных семинарах мне не раз доводилось слышать, как литспец старшего поколения (или среднего, но подчеркивающего свою преемственность) с умным видом рассуждает, как, например, в творчестве Ильфа и Петрова литература победила идеологию, а в прозе Фадеева взяла верх казенная риторика.

Предположу, что дилемма «писатель/политик» зародилась в позднесоветском интеллигентском дискурсе как некое противоядие против мертвенного официоза, против секретарской литературы, против ходульных формул. Беда в том, что контекст ушел, а убеждение осталось. Его учредительским решением превратили во вневременную истину, в эстетический закон.

Рад, что однажды мне попалась работа Вальтера Беньямина «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Её интеллектуальная ценность огромна, но для краткости приведу всего одну цитату:

«Фашизм эстетизирует политику. Коммунизм отвечает на это политизацией искусства».

Хотя этот тезис звучит в конце работы и не получает развития, я могу только восхититься проницательностью немецкого философа, уместившего в ёмкую фразу главное эстетическое различие между политическими системами, которые и поныне некоторые путают или сознательно отождествляют ради решения своих политических задач.

И правда, с ходу можно привести множество примеров, иллюстрирующих этот тезис. Говоря о фашизме, конечно, вспоминают гипнотизирующие фильмы Лени Рифеншталь, которые мало говорят о политике Третьего Рейха, но восхваляют его силу и мощь. И противостоят всему этому радикально политизированные фильмы Эйзенштейна, лирика и драма Владимира Маяковского, Назыма Хикмета, Бертольда Брехта. В их творениях нет попытки помирить эстетику и идеологию или найти между ними баланс, так как эстетика и идеология в этих случаях не мыслились как оппозиционные явления.

В этом смысле не могу воспринимать Лимонова как автора, который якобы сумел найти гармонию между литературой и политикой. Если присмотреться, вся его политическая карьера — это лишь придаток к его прозе. Его политические взгляды темны и плохо сочетаются между собой, его перформансы красивы и лишены практического толка, его попытки поженить красное и коричневое могут быть реализованы только в одном месте — в области литературного творчества.

Пользуясь словами Беньямина, скажу, что Лимонов все-таки эстетизирует политику.

Разумеется, все это не означает, что любое искусство, транслирующее известным способом известные лозунги, может претендовать на значимость. Искусство требует страсти, риска, смелости и организации сырого материала в непредсказуемую форму. Искусство — это снесенные перегородки и вызов, брошенный контексту и экспертному сообществу в том числе. Можно быть идеологичным и непредсказуемым, можно оберегать себя от новостной ленты и гуманитарного знания и кормить своих читателей картоном.

Когда писатель политизирован, рано или поздно он неизменно оказывается в центре противоборства литературы и политики — и чаще всего ему приходится выбирать ту или иную сторону.

Захар Прилепин служит тому примером. Вступив в литературную среду нацболом, Прилепин долгое время балансировал между политикой и литературой, удерживая равновесие. Но после «Обители» и 2014-го года Прилепин окончательно выбрал политику, что кардинально сказалось на его творчестве. Стало понятно: литература стала для Прилепина инструментом накопления социального капитала.

В среде молодых писателей Булат Ханов — один из самых ярких писателей-политиков. От книги к книге влияние левых взглядов на его прозу только росло, и в сборнике рассказов «Ибупрофен» идеология впервые начала побеждать литературу.

Тенденция хорошо просматривается на примере рассказа «Шавкат». Дело даже не в теме (важно, что Ханов описывает быт гастарбайтеров и противостояние с «эффективным» менеджером), а в том ракурсе, с которого он рассматривает выбранную проблему. Этот ракурс лишён противоречивости, а непротиворечивая проза под политическим соусом неизменно превращается в агитацию.

В итоге самыми искренними рассказами оказываются те, в которых политический контекст убавлен на минимум (например, «Фатальная стратегия»). Это справедливо — опыта у Булата Ханова не отнимешь, любой рассказ соответствует уровню, однако, злодейская маска Дональда Трампа или министр культуры Юрий Дудь толкают рассказы из сборника на один (левый) бок.

Сохранить баланс между политикой и литературой русскоязычным писателям подобного склада удаётся редко (кстати, кому? Лимонову?). Надеюсь, Булат Ханов удержится в шторме современности, отделит писателя от политика. И политика от писателя.

Ведь если на презентацию следующей книги придут исключительно члены Союза марксистов, она превратится в подобие съезда или кружка.

Не хотелось бы, чтобы эта ситуация стала постоянной величиной.

Прочитав «Комнату Вагинова», понимаешь, что предыдущий роман Антона Секисова «Бог тревоги» был лишь разминкой, ощупыванием материала. На этот раз получилось куда увереннее: Петербург общаг, маргинальных жильцов и бытовой неустроенности намертво сплетается в тексте с мистическим сюжетом и не спадающим сапсенсом. Подкреплено всё, как мы любим, оммажами к древнегреческой мифологии и творчеству Константина Вагинова.

Избавление от атрибутов современности пошло прозе Секисова на пользу. На этот раз никакого автофикшна (ну или имитации автофикшна, как знать). Даже детские травмы некоторых персонажей переданы отстранённым тоном, без малейшего желания выдавить из нас слёзку или прожить эти травмы за жертву. Каждый из персонажей при этом снабжен точными и весьма реалистичными чертами, что внешними, что внутренними. Благодаря им стилистически монолитный текст одновременно с этим остаётся весьма текстурным. Не шёлк, не бархат. Вельвет.

Рискну показаться кокетливым, но процентов восемьдесят книг современных авторов в последние годы я не дочитываю, а вот «Комнату Вагинова» проглотил за три дня. Редкий случай, когда текст удерживает внимание с первой и до последней страницы — не припомню хоть один существенный кусок, когда стало душно или скучно. Ну и отдельно, конечно, отмечу тонкие грани между мистикой и галлюцинацией, нитью проходящие через весь сюжет. Ни читатель, ни герой до конца не уверены в однозначной интерпретации некоторых событий. Такой, знаете ли, литературный газлайтинг.

Ну а приз в номинации «Самый сильный кусок» отходит повествованию о детстве Артёма и встрече с бабкой-гарпией. Его перечитывал трижды.

«Комната Вагинова» опубликована эксклюзивно на Ямейте в формате книжного сериала. По традиции есть аудиоверсия на Яндекс.Музыке.

Помимо истории Ярославских, заинтересовался ещё и экслибрисом на форзаце отсканированного @mlynchikbaturina сборника.

Дело в том, что поэт Александр Ярославский родился и вырос во Владивостоке, а экслибрис выполнен явно под влиянием японской графики.

Судя по фамилии на экслибрисе, книга принадлежала Александру Константиновичу Мартенсу. В пермской художественной галерее хранится его автоэкслибрис примерно тех же лет — судя по всему, он был художником-графиком.

Отыскать какую-либо информацию про А.К.Мартенса в интернете мне не удалось, человек забыт. Лишь в письмах Бориса Ямпольского есть несколько воспоминаний. Судя по ним, Мартенс был неунывающим человеком и в любой ситуации предпочитал радоваться мелочам, любить жизнь.

И вот почему: однажды Мартенс проснулся в лагерном морге с биркой на ноге.

Прочёл в отпуске две книги современных писателей, поделюсь с вами впечатлениями, а то последние посты были довольно мрачными.

Те, кто уже долго подписан на «Чернотроп», знают, что я очень переживал за писательскую судьбу Алексея Сальникова. После выхода «Опосредованно» мне показалось, что РЕШ лепят из Сальникова удобного автора, который теперь будет вынужден использовать проверенные и популярные у аудитории приёмы из романа в роман.

Но вот Серебренников снял по «Петровым в гриппе» фильм, известность Сальникова возросла… и от автора отстали — «Оккультрегер» написан явно на ином дыхании и с иным ощущением творческой свободы.

Сальников по-прежнему с любовью препарирует русскую глубинку, всё так же хорош в чёрном юморе и лёгком абсурдизме. Херувимы в образе похмельных калдырей — это, конечно, удачный образ. Любой, кто нёс себя в КБ-шку поздним утром, знает, что где-то на фоне в этот момент поют ангелы, а окружающий мир становится хрустальным; чихни — и лопнет. Вековая грусть в глазах похмельного человека подобна взгляду с икон.

Ну да ладно, отвлёкся. В целом новый роман Сальникова в современную эпоху тотального ожесточения воспринимается, как ода неизбежности зла и жестокости — никуда от него не денешься, мир, как говорил Уэльбек, ничтожен, он полон насилия и несправедливости, и с этим надо как-то жить. Правда, в отличие от героинь Сальникова, суперсилами мы не обладаем и права на второй шанс нам не выдают. Что делать, непонятно, «Оккультрегер» не даёт ответов, но искусство и не призвано их давать. Ответ каждому придётся искать самостоятельно.

Второй отрывок — натурально детективная история о том, как Евгения Ярославская-Маркон подрезала у состоятельного пассажира баульчик на Курском вокзале ↓

⚒︎ ⚒︎ ⚒︎

Однажды на «Курском», рано-рано утром, когда поезд только что примчал с юга советский «бомонд», — замечаю гражданина, рассевшегося в вестибюле, в окружении своего багажа...

У гражданина несомненно поэтическая душа: глаза его мечтательно устремлены впереди себя, а вещи — по преимуществу расположены позади... Прельщают меня деревянный «баульчик» с висячим замком... Подкрадываюсь сзади и уношу «баульчик».

Но я в это время еще не была знакома с внутренним расположением Курского вокзала, а потому совершила роковую ошибку — в первый момент направилась с «баулом» не в сторону выхода, а в противоположную, надеясь, что дальше мне попадется другой выход. Этого не оказалось. Не могла же я теперь повернуть обратно и пройти к выходу мимо, несомненно уже хватившегося, пассажира — с его же «баулом»?!

Пока что иду в женскую уборную, прошу какую-то даму присмотреть за «баулом», а сама отправляюсь на разведку за дверь уборной; вижу двух «пацанят»; я их не знаю, но их лохмотья внушают мне доверие... Подзываю к себе, излагаю дело и умоляю указать мне какой-либо запасной выход, — обещаю выделить им в благодарность «долю»... Смотрят недоверчиво: — не похожа я на воровку! — но сулят «сообразить» что-либо!.. Я снова прячусь в свою засаду в уборной...

Через несколько минут дверь уборной приоткрывается, просовываются мордочки «пацанят», они вызывают меня... Идем через какие-то подземные ходы, напоминающие парижское «метро»... это — переходы к дачным платформам «Курского»... Но один из переходов — о, счастье! — ведет на улицу... Теперь остается приступить к дележу... Но где? — предлагаю знакомый мне «шалман». Но чтобы там очутиться нужно перекинуться в Драгомилово... А, случай­но, у меня — ни копейки «натыру»...

Решаем ехать на трамвае «зайцем»... Для меня это, впрочем, дело привычное. Мне, как инвалидке, это — легко. «Пацанята» устраиваются на «колбасе». На каждой остановке соскакивают и заглядывают внутрь трамвая — там ли еще я? — не «подорвала» бы с «баулом», оставив их без «доли»... В шалмане знакомый парень взламыват «серьгу» на «бауле»... Внутри — сложенный фотоаппарат заграничной (брюссель­ской) фирмы, новенький бумажник (к сожалению пустой), летний костюм, бритва, «чувяки», 2 простыни, нижнее белье, альбом, документы на имя «фин­инспектора Птицына», личная переписка владельца и альбом с его талантливейшими собственноручными рисунками.

Оставляю себе аппарат, 1 простыню, переписку, книги, альбом и документы. Остальное идет «пацанятам»!! Загоняю аппарат и простыню, заклеиваю в пакет переписку и альбом и отсылаю по адресу, указанному в документах: «Ленинград, Грибоедовский канал, дом № ...» Предварительно вкладываю записку следующего содержания:

«Сознавая, как дороги для каждого художника произведения его творчества, — возвращаю вам альбом с этими изящными, со вскусом сделанными, набросками, а также — вашу личную переписку, не имеющую ценности для похитителя. Вор».

И ещё раз первоисточник

Позволю себе процитировать два куска из посмертного произведения Ярославской-Маркон. Первый — о босяцкой Москве двадцатых ↓

⚒︎ ⚒︎ ⚒︎

До утра, — когда идти за газетами — мне делать нечего; — пока что разглядываю детали жизни Страстной: — самый азарт здесь под утро, когда еще можно схватить последний отчаянный «фарт», — сейчас посторонний лучше не мешайся! — страсти разгораются, — каждому предоставляется теперь схватить, не проворонить последний — иногда самый крупный «шанс»: — проститутке «зафалловать», окончательно распоясовавшегося и «разъярившегося» у «Филиппова» под утро, шикарного «фрайера», который с вечера полутрезвый, и не взглянет на уличную проститутку; вору — заманить, чтоб «помыть» «бусого» кассира или растратчика; лихачу — свезти советского служащего, растратившего уже столько, что теперь все равно «трешку» или «двухчервонную», не глядя, сунуть извозчику, — или увезти за солидный куш от «легавого» удачливого «ширмача»; у торговцев-цветочников свой предутренний «фарт»: — бросаться в догонку за разъезжающимися на лихачах парочками с букетом цветов... Девчонки шепчут кавалерам: — «Купи», кавалер, рисуясь перед девчонкой, не торгуется, — с лихача на руки цветочнику порхает «трешка», — кавалер потно комкает девчонку и мнет цветы ей под сиденье, — оба уже забыли про них, — да разве ей цветы нужны? — так, лишь бы «фрайера» «выставить»!.. А цветочник тем временем уже дает заработать босяку, из-под полы торгующему водкой — не по «полунощной» уже, нет, — по третьей с вечера цене; и тут же уж и пирожник тянется за заработком: — «Пирожка горяченького — закусить?»

​​Неожиданно отыскал жемчужину. Помните, рассказывал вам про поэта-биокосмиста Александра Ярославского, чей сборник обнаружила у себя на полке @mlynchikbaturina?

Начал копаться в интернете и оказалось, что их с женой биография — наша версия истории про Бонни и Клайд от литературы.

Посудите сами: Ярославский отправляется на фронт Первой мировой, но затем дезертирует. На Дальнем Востоке его сажают в тюрьму за революционную пропаганду. Во времена Гражданской войны он вступает в отряд дальневосточного анархиста Нестора Каландаришвили (я его помню по «Зимней дороге» Леонида Юзефовича), где заведует культурно-просветительской работой.

Затем Ярославский перебирается в Петроград, основывает там «Северную группу биокосмистов-имморталистов». На одном из вечеров он знакомится со своей будущей женой Евгенией Маркон.

Через три месяца Евгения попадает под поезд и лишается обеих ступней ног. Всю оставшуюся жизнь она ходит на протезах (да, ходит!). Вместе с Ярославским они сначала ездят по Союзу с антирелигиозными лекциями, а затем отправляются за границу, где работают в эмигрантских газетах и критикуют большевиков за отход от принципов социализма. В Париже Ярославская-Маркон пытается отыскать Нестора Махно и подбить его на продолжение борьбы. Но в итоге молодожёны возвращаются в Союз, не вынеся общества меньшевиков и белогвардейцев.

В Союзе Александра Ярославского довольно быстро арестовывают по 58-й статье. Ярославская-Маркон переезжает в Москву и носит ему еженедельные передачи. Там же она увлекается блатным движением — уходит из дома, бродяжничает и учится воровать. В её голове рождается идея подбить урок на борьбу с режимом, объединить воровское и политическое.

За кражи Маркон сначала сажают в Бутырку, а затем высылают в Сибирь, где она становится авторитеткой у каторжников. Ярославского судят и отправляют на Соловки. Тогда Маркон бежит из ссылки, выправляет себе липовые документы и отправляется в Кемь, поближе к мужу. Там она пытается организовать его побег. Её раскрывают. За неудавшуюся попытку побега Ярославского расстреливают, а Маркон сажают на те же Соловки.

В лагере Маркон становится отрицалой, подбивает заключённых на отказ от работы, издаёт газету «Урканская правда» и однажды встречается с людоедом Успенским, который расстрелял её мужа. Если верить показаниям охраны, она пытается убить Успенского кирпичом, но её вовремя крутят. Тогда Ярославская-Маркон «пишет крупными буквами на груди “смерть чекистам” и просит окружающих вытатуировать эту надпись на груди», дважды пытается совершить самоубийство (оба неудачно).

Евгению Маркон судят за «терроризм» и приговаривают к расстрелу следом за мужем.

После себя она оставила потрясающие мемуары, написанные в карцере Соловков. Они читаются как художественная проза:

https://magazines.gorky.media/zvezda/2008/1/klyanus-otomstit-slovom-i-krovyu-8230.html

⚒︎