Вас несут уставшие ноги по красной пыльной пустыне. В запотевшем стекле скафандра рисуются руины некогда великой цивилизации, погибшей по неведомым причинам. Вы оглядываетесь по сторонам, чтобы проверить не теряют ли дороги ученые коллеги. И вот, спустя несколько сотен метров вам открываются ржавые ворота убежища; людей в скафандрах начинают встречать, как героев: дети восторженно ликуют, старики несут пластиковые букеты роз, мужики в потрепанных мундирах отдают честь, после чего раздается громкий хлопок фейерверка, и вступает оркестр по команде дирижера с величественной композицией Глинки “Патриотическая песня”.

Вы представитель поколения “Франкенштейн”, родившийся в убежище с очень непростой политической культурой, где государство – несущая конструкция расписного подземного терема, которая не просто гарант целостности общества, а ультимативный устроитель жизни. Недаром в этих влажных стенах родилась однажды поговорка: “Горе убежищу тому, коим разные владеют, ибо лучше грозный надзиратель, чем семибоярщина”. Ваше поколение сравнивают с лоскутным одеялом. Ваши знания – гайды из “Тик-ток”, образование – курсы “skillfactory”, мировоззрение – три недочитанных цитатника. Вы сотканы из несовершенства, вы – поколение “Франкенштейн”.

По специализации вы “Кабинетный Мифолог”. Ошибки ваших предков стали вашим скарбом, извечной болью головной. Мертвые руины некогда высоких серых башен, груды ржавых самоходных колесниц, то несправедливое наследие, доставшееся в руки немощных потомков. Вы бродите по кладбищам истории в поисках крупицы старого мира: собираете книги, временем загубленные фотографии, неопознанные артефакты далеких дней, вещи неизвестных назначений, и не стесняетесь додумывать там, где остаются белые пятна, в этом и есть смысл кабинетной мифологии. Миф – это то из чего предстоит воздвигнуть новый мир. Вы куете убежищу свою античность.

Вероятно именно сегодня, вы с коллегами доставили в убежище нечто ценное, и, ваш отец, который беспросветно гневался на вас, утверждая что вы способны лишь в тоске стоять у подоконника под ритмы Little Dark Age, будет город за вас, и на самый короткий, но счастливый миг станет тем, кому больше не захочется шептать в ответ: “Ok, Бумер”.

Старейшины убежища долго всматривались в один из артефактов – USB-Флешку. Когда в зале нашлось устройство, способное выводить на экран изображение, мир будто бы замер. Файл носил название “Великая Россия404.HD”, и, как только проигрыватель запустил первые кадры все затаили дыхание, разглядывая голубое безоблачное небо, ярко-зеленые кроны здоровых деревьев, вершины непостижимых сооружений. Камера сдвинулась затем, и появился человек, представившийся Леонидом Парфеновым. Его первые слова, доносившиеся до зрителя, звучали немного странно, вроде бы, на вполне узнаваемом языке, но в то же время, часть послания ускользала, становясь будто бы сложной на восприятие: “Лично для меня таков главный исторический вывод: Россия, вопреки представлениям, по духу либеральная страна и непредсказуемое разнообразие сильных талантов, которые представляют себя совершенно неожиданно, — это главное богатство и главная надежда…”. Позже оператор поднял камеру на безоблачное небо, где раскрылись заглавные титры стилизованные под хохломскую роспись: “Великая Россия”, затем всё резко исчезло, и, монитор показал белое прямоугольное окошко: “Fatal error: файл “Великая Россия404.HD” не найден”. Никто из присутствующих совершенно не понимал ни сказанных ведущим слов, ни причин ошибки, – ничего. Ясным оставалось лишь одно: у кабинетного мифолога есть почва для работы.

*Делитературизация.

Эксперименты с печатью в далекие дни уходящего средневековья в маленьком духовном княжестве в устье реки Майн, привели мир к величайшей информационной революции, благодаря которой литература из маргинального развлечения для монахов-ноулайферов превратилась в основу всей человеческой культуры. Литература вмиг стала пространством для дискуссий, причиной драматических противостояний. Загремели выстрелы дуэльных пистолетов, растекалась кровь по февральскому белому снегу. Литература была причиной тряски, моральным компасом, здоровым отражением нездоровой эпохи, – чем угодно, но только не самой собой.

Поразительно, что, именно, делитературизация культуры освободила литературу от статуса…* – Дальше текст в руках Фридриха обрывался. Фрагменты уцелевших книжных страниц какое-то время еще витали вокруг его офицерских сапогов вермахта. Он осматривал утреннее пепелище европейской культуры в оккупированном Смоленске. Знойное солнце уходящего июля, которое приходилось закрывать ладонью, было единственной досадой, мешающей наслаждаться запахом сожженных книг. Своим необычным прозвищем “Делитературизатор”, услышанным впервые от жителей побежденного Парижа, Фридрих Нойманн страшно гордился, хотя и всячески скрывал это.

“...Суть пост-литературного мира (мира, где даже человек становится контентом) толкает владельцев медиабизнеса на определенные шаги в ущерб контенту, поскольку в текущих реалиях важны не сердца аудитории, а деньги рекламодателей. Суть больше не в том, что книги писателя хорошо продаются, медиабизнесу гораздо важнее убедить страну, что она читает писателя исключительно потому что существует Литрес…” – “Херня какая-то,” – пробормотал Фридрих, скомкав обгоревший лист бумаги. Он закурил любимые сигареты “Rauch im Reichstag”, наблюдая как неподалеку бригада немецких солдат с ранцевыми огнеметами наперевес струями тевтонского пламени проходили по остаткам античной литературы. Вести о том, что со дня на день советские войска войдут в оккупированный Смоленск не пугали его, ведь свою делитературизаторскую работу он выполнил на десять баллов, и, Россия, которая традиционно считалась литературоцетричной страной, таковой на деле больше не является, и к его радости, вряд ли станет.

“...По мере развития искусственного интеллекта, мы чаще будем видеть долю контента, который будет производиться самосовершенствующимися нейросетями, и с каждым разом доля контента, придуманного не человеком будет расти, как в качестве, так и в количестве. В конечном итоге всё придет к тому, что одна нейросеть станет производить контент для другой нейросети. Это будет принципиально иной мир, который будет существовать для чего угодно, но только не для человека…” Минуты спустя Фридрих смотрел на еще один обгоревший лист какой-то книги. Затем он достал записную книжку и приложил к ней ручку:

*Директору Аненербе штандартенфюреру СС Вальтеру Вюсту…

Господин, Вальтер! Кажется, я нашел то, что сможет надломить хребет непокорной Европы…*

Вы обычная школьная парта, собранная в провинциальной столярной мастерской косматыми руками плотника. Фигурные рамы грязных окон, сквозь которые пробивались желтые стрелы уходящего лета, и, легкие клубы золотисто-яркой пыли, стали первым впечатлением; точкой отсчета, послужившей стартом происходящему вокруг. Затем был запах лака, мягкие касания лохматой кисточки. Иногда открывались скрипучие двери, и, что-то впускало короткий свежий ветерок с той неизвестной стороны.

По утрам здесь появлялись рабочие, ввысь начинал тянуться сигаретный дым, скрывая копоть на бетонном потолке, поднимался гром машин и гогот пролетарской пасти, падали горячие плевки на доски пола, казавшимися мистически родными. Вдоль главной стены между бурых стеллажей висела краеведческая карта области, из которой торчали цветные перья дротиков. С наступлением вечерней тишины, вы изучали эту карту, фантазируя, что за пределами комнаты есть большой неизведанный мир. Вы научились видеть в этом вечное, едва уловимое при описании; вы нечто созерцали в тишине, пока холодный свет далеких звезд, вдруг, придавал всему странное чувство свободы.

Однажды всё это беспричинно исчезло, и больше никогда не возвращалось. Вы стали находить себя в ряду таких же как и вы посреди аудитории муниципальной школы, а мир, который жаждился в мечтах, как жаждется порой неизведанное счастье, желанным больше не казался. Новая жизнь изнемогала, и, даже три ряда ваших собратьев, с которыми успела образоваться полубессознательная связь, не утешали ваших чувств. Гладкая поверхность столешницы, помнившая недавние касания нежной кисточки, постепенно заполнялась жгучими следами детских рук, выводивших четкими движениями стержня – сердечки, свастики, цветочки.

Шероховатая и побитая парта, за которой уже давно никто не работал, криво стоявшая на своих выцветших ногах за пределами ряда, говорила, что однажды ее заберут, как забирали когда-то иных, и что где-то там, как в далеких глубинах космоса воспоминаний, окажется та самая провинциальная столярная мастерская, в которой вновь запахнет лаком.

Вы выиграли президентские выборы в большой стране на севере, известной остальному миру, как источник для печальных заголовков новостей. Пока избиратель возлагает большие надежды на ваши действия, в администрации потихоньку подсчитывают размер проблем, которые достанутся вам в наследство после засидевшегося предшественника. Вам сорок с небольшим, и, по меркам стремительно стареющей Европы, вы молодой и энергичный политик. К счастью, себя таким и чувствуете. Издания пишут о вас, как о человеке, с которого начнется эра настоящей демократии.

По инвестиционной привлекательности страна занимает унизительные финальные строчки, а значит необходимо в кратчайшие сроки нащупать формулу, способную переизобрести не только облик, но и саму суть страны. Вы посещаете галереи именитых художников, смотрите балет, хотя, культура для вас – это не только иконы в монастырях и классика литературы, но и идеи, носящиеся в воздухе; всевозможные смыслы, определяющие политику и образ жизни, а потому, именно, в артефактах собственной культуры вы ищете точку вдохновения, в надежде отыскать ответы на вопросы, которые нужны были еще вчера. Коллеги по соседним кабинетам подсказывают на ушко, что всегда можно положиться на великое прошлое, сделав на него ставку, однако, в какой именно момент эта самая страна достигла величия, общего консенсуса не нашлось даже после совместного похода в баню и трех бутылок водки.

Демонтаж вешалки этого театра – первый шаг к раскрепощению. Однако, силовые ведомства, пришедшие поздравить с победой на выборах, по-отечески советуют не торопиться с действиями. “Реформы – это хорошо, но понимаешь, страна-то сложная у нас, большая, не упало как бы всё. Ты подумай, мы люди опытные, со знанием, на службе государства мы не первый день, и дурного мы тебе советовать не станем. Ты здесь на шесть лет всего, а нам после тебя еще работать и пахать. Чайку с лимончиком хочешь? Нет? Знаешь, задача кандидата победить на выборах, а не исполнять предвыборные обещания. Ты пока молодой, но потом поймешь…” – вас всячески ободряют, но рекомендуют ничего не трогать.

Вам одинаково ненавистны все эти “эффективные менеджеры” из твиттера и “крепкие хозяйственники” из телевизора, однако, высокое положение обязывает прислушиваться даже к чуждым голосам. Пока одни обвиняют вас в нерешительности и половинчатых экономических преобразованиях, вторые кричат о необходимости политической заморозки и пугают новым парадом суверенитетов из приграничных регионов, стремящихся как можно скорее отрезать себя от дряхлеющего центра. К вам присматриваются на Западе; ваша фотография украшает обложку журнала “TIME”. Аналитики описывают вас, как приятного свободолюбивого человека, но вместе с этим опасаются, что старые привычки вашей страны играть энергетическими мускулами и шантажировать партнеров угрозой прекращения поставок ресурсов, могут вновь о себе давать знать.

К концу первого срока вы остаетесь заложником генералов и оборонных служб, экономический блок оказался неэффективен и вынужден мириться с ролью вечно догоняющих, местный рынок непривлекателен и далек от стандартов середины двадцать первого века, олигархическая элита сменила облик, но по природе остается прежней: качает нефть и сдерживает развитие иных отраслей производства, приговаривая страну к стремительному истощению месторождений полезных ископаемых. Печальное наследие предшественника застряло костью в горле. В уходящие дни президентского срока на фоне растущих сепаратистских настроений на юге, вы подписываете документ о мерах по обеспечению общественной безопасности. Федеральные военнослужащие в приграничных территориях – обсуждаются во всех новостных изданиях. Восстановление конституционного порядка силовым путем на территории субъектов вашей страны станет основной частью вашей предвыборной программы на следующий срок.

Чтение публикаций о растущей доступности инструментов редактирования ДНК в научно-популярных подборках на японских форумах, было своеобразным смакованием приближающейся мечты у подростков в префектуре Хоккайдо, повернутых на традиционных азиатских представлениях о прекрасном. Акари, конечно, не была исключением, и в свои четырнадцать, как и любая девочка в стране цветущей сакуры, считала белую кожу необходимым условием красоты, и, даже древняя народная мудрость о том, что “белый – исправит всё”, демонстрировала устоявшиеся культурные каноны на этих островах.

В коробках под кроватью, на которых почти никогда не скапливалась пыль, она хранила туфли на высоких каблуках. Белая пудра была не просто предметом декоративной косметики, а необходимой по жизни вещью в стране, где люди поголовно стесняются и отвергают собственную природу. По утрам Акари наносила пудру на лицо и шею, инструментами косметики старательно перечерчивала контуры собственных век, желая походить на большеглазую героиню аниме, которая, в свою очередь, олицетворяла тайные желания местных художников убрать из образа женщины всё то, что могло бы напоминать о ее азиатском происхождении.

С приближением революционных открытий в области генетики, Акари все больше грезила об инструментах, позволяющих вносить изменения в геном любых организмов, в надежде окончательно порвать с культурой сакуры, которая, с самых ранних лет, внушала ей собственную неполноценность. В середине двадцать первого века, вошедшим в историю, как финальный этап существования homo sapiens, она была уже зрелой состоявшейся женщиной, добившейся определенных успехов, как менеджер информационных потоков, и на своё пятидесятилетие, в подарок от Yandex-мужа, сгенерированным нейросетью по ее представлениям о прекрасном, она получила цветастую коробку, отдаленно напоминавшую набор цветных карандашей из почти забытого детства. Это был настольный набор генного инженера. Yandex-муж в очередной раз угадал с желанием дамы, благодаря Yandex-Таргет.

Соседи по жилому блоку давно уже заимели подобную коробочку, Акари хорошо помнит день, как во дворе забегали голубоглазые, белокурые дети, не имевшие ничего общего со своими невысокими смуглолицыми родителями. Вот и губернатор Хоккайдо, недавно, перед тем, как уйти на пенсию, хвастался в прямой трансляции, как он с Yandex-мужем наконец-то сможет воспитывать двоих длинноногих красавиц. Скоро и сама Акари, сидя в кресле у камина, будет хвастаться в круге собственных подруг золотыми кудрями ее рожденного принца.

Мир, где родители с пеленок готовят свое чадо к его первым шагам в карьере, первым нервным срывам, выгораниям, паническим атакам, и, как итог – к первому посещению психотерапевта, стал обыденной реальностью, которая теперь едва ли способна смутить. Вот и она вспоминала, как в недалеком, пока еще красочном детстве, родители, как бы намекая на предопределенность дальнейшей судьбы, сажали ей на плечи пиджак покойного деда, служившим до конца своих дней директором всего в бизнесе по производству белорусских пельменей, лепкой которых занимались киргизы в подмосковном мясокомбинате. Достоинство, и какие-то другие хорошие слова – синонимы белорусским товарам, и неважно, что все эти синонимы, ровно как и сами товары, сочинялись внутри сырых подвальных стен где-то в безымянной точке, удобно расположенной к воротам российской столицы, – это правило, как и остальные основы корпоративной культуры, впитывались ею вместе с грудничковой смесью.

О том, что нет никакого выбора, она еще не знала, и по юношеской наивности готовила себя к писательскому ремеслу, местами умело подыгрывая родителям, желавшим видеть в ней продолжательницу фамильной бизнес империи; железную львицу, руководящей производством белорусских пельменей. Ярко-огненные рифмы пионерской поэзии она не знала. Вместо этого, в памяти навечно поселились строчки: “Мир – это место, где человека крышуют деньги”, – вышедшие со страниц дедушкиного цитатника с золотой обложкой и в сверкающим переплете. Эти строки поневоле стали для нее родными, как сверстникам родными стали строки Агнии Барто.

Писатель умер в ней еще до первой публикации. Автор может констатировать собственную кончину, если его начинают беспокоить вопросы, вроде “что такое искусство” и “в чем состоит долг писателя”, – вот и она, почуяв первые признаки разложения, поставила на себе крест.

Смирившись со своим предназначением, она стала одеваться в дедушкин пиджак, всё реже обращая внимание, как ориентируясь на подражание молодым и успешным, заводит новые, доселе несвойственные ей интересы: гардероб пополнялся одеждой консервативных оттенков, а голова мыслями о том, что внешний вид – витрина. Некогда богатая на обороты речь сузилась до лексикона, выражающего статистику показателей продаж. Даже на прежнее имя Деметра она перестала отвлекаться, все больше отдавая предпочтение имени Дайджест, которое очень верно характеризовало ее, как менеджера, стреляющего в коллег краткими выжимками и советами в духе: “коллеги, проверьте заранее, сколько времени займет планирование всего того, что вы запланировали”. Когда ты являешься процессом во взаимодействии больших корпоративных цепочек, особенно, если ты директор всего, то рассуждать о том, что слова теряют свой вес, а информация смысл, едва ли приходится. Процессы не мыслят.

Далекие миры сновидений пробуждали суеверный страх у первобытных жителей саванн, покорявших с примитивными копьями наперевес девственные просторы жаркой Африки, тысячелетиями позже ставшей сакральным символом мировой цивилизации, как колыбели человеческого разума. Именно в Африке люди впервые стали спать; здесь же, человек придавал сновидениям столько веры, сколько и своим реальным ощущениям.

Ясное ночное небо, полное холодных красок звезд, открывало двери в иные миры, где границы материального с легкостью смывались, переставая иметь всякую значимость. Возникала территория непостижимых сил, божественных проявлений; сон стал местом встречи для шаманов и охотников, и вместе с этим, те неосязаемые миры становились приютом злобным духам и бесконечным полчищам чудовищных тварей со слюнявой пастью. Нежные объятия Морфея могли внезапно обернуться встречей с уродливыми порождениями пустоты, которые навсегда утаскивали заблудшие в междумирье души.

Однажды, некий молодой, но мудрый, вождь по имени Nescafe, смыкая веки у вечернего костра, почувствовал, как своды родного пристанища растворяются в ворсистых клубах серого дыма, а тело обретает нежную легкость птичьего пера, и уносится к цветущим ветвям кофейного древа. Его там ждал старый морщинистый шаман, представившись именем Эспрессо. “И придет к тебе человек песочный, и будет очи жечь твои, и душу терзать твою. Будут твари ползти из оврагов бездонных, будут духи ходить во жилище твоем,” – говорил шаман молодому вождю, протягивая маленькое кофейное зернышко, – “Но спасение твое в ладошке моей, пей отвар из обжаренных зерен, только так в сон дорогу закрыть сможешь ты, только так затворятся врата. Пить отвар ты жену свою научи, дай ты детям это в привычку. Расскажи всему миру о том, как нашел спасение в жареных зернах.” Вождь поклонился шаману, поцеловал его мёртвые дряблые руки, и, послушав совета, велел племени кофе варить, дав впоследствии начало религии, которую сегодня исповедуют все, но мало кто помнит истоки.

Кофе стал символом борьбы с безграничными мирами снов, с пристанищем Танатоса и бога Гипноса, оружием против ветвистых когтей Фредди Крюгера. Сегодня кофе самый продаваемый после нефти товар на планете. Его способность приглушать аденозин, и вводить в заблуждение человеческий разум, заставляя чувствовать людей бодрость и жизненные силы, стала спасательным кругом от воздействий непостижимых, мрачных, миров сновидений. Период полувыведения кофеина составляет от пяти до семи часов, и учитывая среднестатистическую норму потребления напитка, кофе едва ли успевает выводиться из организма, оставаясь почти бесконечно циркулировать в тканях мозга, и на сегодняшний момент это главное научное объяснение почему жутким тварям по ночам не удается выползти из под кровати и утащить вас в бесконечно темные пустоты.

В альбоме “Mutter” скандально известной группы Rammstein, существует песня, начинающаяся со строчки “Nun, liebe Kinder, gebt fein Acht. Ich habe euch etwas mitgebracht”, (Дорогие детки, смотрите что я вам принес) которая одновременно отсылает к далекой истории о вожде Nescafe, принесшим кофейное зернышко людям, так боявшимся спать по ночам, и, к мрачному воплощению людского страха темноты. Все музыканты выросли в Германской Демократической Республике, и как никто другие, хорошо помнят соприкосновения двух миров на экране телевизора в вечерней детской передаче про песочного человека. В конце 1970-х в восточной Германии нехватка кофе спровоцировала проникновение в материальный мир сущностей и явлений из мира ночных грез, однако, в целом, ситуация была более благоприятной, чем в Советском Союзе, в котором кофе почти полностью отсутствовал, из-за чего страна, сама по себе, стала воплощением самых чудовищных ночных кошмаров.

Смотря в зеркало, вы находите себя самым обычным, ничем не примечательным мужчиной средних лет. Вот уже какой день подряд, внимательно разглядываете гнездовую плешь на голове, тревожно прощупывая корешки оставшихся волос, опасаясь, однажды, облысеть полностью. Очаговая алопеция – не только несправедливый результат генетической лотереи, а единственное, хоть сколь-нибудь ощутимое наследство от недавно почившего отца. Дети говорят, что вы скуф, хотя вы чувствуете, что скиф. Разве что поднабрали слегка. И пока светлые головы отпрысков грезят о Прекрасной России Будущего, ваша же голова занята, как выжить в Реальной России Настоящего.

За завтраком вы смотрите в окно, как тёплые лучи вселяют жизнь в рабочую окраину, и, закуривая позже очередную последнюю сигарету, медленно прогоняете в мыслях: “И вот он – двор. Здесь всё, как прежде. Вот фонит поломанный неон аптечного креста, вот старый сквер, заросший дикими кустами, вот где-то там вдали сияет маковка часовни, вот магазин хмельных напитков через дом, и рядом чешутся бродяги.” Вы живете в панельном улье родного городка.

Телевизор давно не хочется тревожить, по той же причине почему людям не хочется открывать переполненный мусоропровод в подъезде. Иногда коллеги в курилке рассказывают про опасность скибиди-транс-туалетов, собранных руками нацистов, или пересказывают теледебаты, смысл которых сводится к тому, что, в сущности, русскому человеку нужно две вещи для полного счастья: разбомбить Америку и выиграть грин-карту.

Осень придет незаметно. Выстукивая каплями дождя по звонким металлическим карнизам, собирая клоки ворсистых темных туч, она проводит последнее дыхание знойного августа. В приближающейся поре янтарных листопадов не будет никакой радости для вас, и, однажды, перешагивая через асфальтовые лужи, вам вспомнится далекое детство и те самые разбитые качели во дворе, катаясь на которых вы весело смеялись с друзьями. Опомнитесь, когда бутылка пива внезапно выпадет из рук.

Наверное, не стоит трогать то, что не имеет дела к настоящему, – с такими мыслями вы заедаете досаду у палатки с шаурмой, к которой ходите обычно по субботам, и, чей пыльный баннер каждый раз заставляет ваш щетинистый подбородок содрогаться в детской улыбке: "Россия – страна с великим прошлым, и, несомненно, с великим будущим, и только настоящее всегда обламывается. Шаурма братьев Захарян. Наш лаваш никогда не обламывается".

“Луна словно репа, а звезды – фасоль…” – вспоминал Такер Карлсон слова недавно услышанной песни, размазывая остатки кремлевского ужина по тарелке, где после нежных кусочков оленины оставались плавать блекло-розовые бусины бобовых и желтый шарик корнеплода, которые все вместе напоминали картину звездного неба нидерландского художника. Когда стрелки наручных часов предупредили, что пора переходить в другой зал, уже оборудованный под интервью, журналист опустошил предложенную стопку царской водки, подумав затем, что ядреный вкус остался прежним, каким он помнил его несколько лет назад, что в американской картине мира служило доказательством того, что политические потрясения и санкции не смогли затронуть фундамента русской жизни.

– Господин президент, – говорил журналист уже в зале перед камерами, – большое спасибо, что согласились на беседу. Первый вопрос, который многих интересует: что повлияло на ваше решение двадцать четвертого февраля?
– Кхе-кхе…Значит, смотрите…У нас с вами ток-шоу или серьезный разговор?
– Серьезный разговор.
– Тогда позвольте мне короткую историческую справку. Вы не против?
– Пожалуйста, конечно.
– Смотрите, с чего всё началось, кхе-кхе…По моим данным, примерно четырнадцать миллиардов лет назад произошел большой взрыв, давший начало Вселенной, кстати говоря, прошу заметить, никакой Украины тогда еще не существовало. Значит, что касается…Позднее, прошу сейчас поправить меня…Четыре миллиарда лет назад возникает планета Земля, и на её поверхности идут вулканические процессы, которые еще только формируют привычную атмосферу, а потому ни о какой Украине говорить не приходится. Наши западные партнеры утверждают, что более трех миллиардов лет назад уже были какие-то признаки разумной жизни, ну, Бог им судья, как говорится.
– Простите, но я не очень понимаю, как это имеет отношение к…
– Я же вас в начале беседы спросил: “У нас серьезный разговор?”. Я уже заканчиваю эту историческую справку. Она скучная, может быть, но она многое объясняет. Вероятно, вы слышали про такое явление, как массовое вымирание динозавров? Важнейшим фактором понимания сегодняшних глобальных процессов, является сам факт вымирания динозавров. Вот у меня в руках карта великого переселения народов, обратите внимание, что среди найденных стоянок древних славян нет ни единого топонима, который хотя бы отдаленно напоминал слово, как Украина.
– Хорошо, кажется разобрались. Господин президент, а как вы оцениваете текущее положение российской экономики? На западе не прекращаются дискуссии касательно введенных санкций.
– Значит, кхе-кхе…Главная особенность российского экономического чуда состоит в том, что все экономические показатели достигли отрицательного роста, в то время как российский бизнес развивается и налаживает тесное сотрудничество с иностранными партнерами на международном рынке.

Такер Карлсон еще долго вслушивался в слова президента, пытаясь понять и перестроить его мысли в прямую американскую магистраль прагматизма, но каждый раз всё заканчивалось тем, что мысли президента перестраивали журналиста на узкую тропу идиотизма. Такер, вроде бы, понимал каждое отдельное предложение, и глупо было бы сваливать всё на небрежную работу переводчика, который улавливал и предельно точно переводил услышанное в маленький наушник, но когда журналист пытался понять и сопоставить два предложения вместе, то возникало нечто необъяснимое. И покидая позже зал в легком смятении, он чувствовал как до самых пяток тело было пронизано пафосной речью президента, журналист явно что-то понял, не то что хотел сказать президент, а как бы просто – понял “всё”, но пересказать кому-то словами у него едва ли вышло бы.