«Привет, это Саша = друг *, * * * * * *

Так как у меня мыслительный процесс структирован по типу речевого луча (а у кого-то разве по-иному?), который метит в конкретного адресата, я решил тебе написать, потому что quelque chose наве(я)ло мен(я) на размышлени(я)

Может, этот тип речи неуместен, коли не испрошен, своей интервентивностью. Но так как есть сущее, а не ничто, то и возможность диалога лучше его отсутствия. Поэтому всё это можно рассматривать и как своеобразную форму благодарности за экспорт материала для мысли, и как микрособытие, размыкающее имманентно-гомогенный поток повседневности

Некоторые вещи сияют аурой загадочного значения. В буквальном смысле вещи = материальные объекты, которые, казалось бы, должны немотствовать, но вместо этого, напротив, сообщают и перепроизводят смыслы

И вот такой вещей вещью для меня стала — как бы смешно ни звучало — твоя куртка с тигрёнком

[Тут надо описать читателю эту куртку, чтобы он понимал, о чём идёт речь. Это куртка, сделанная из старого ковра с изображением большого милого тигрёнка во всю спину]

То, что я напишу, это не попытка дать тебе твой психологический портрет, а именно воображаемая примерка этой куртки на себя. Но притом это не односторонний жест и не простое заимствование. Куртка, которую я тебе отдаю обратно, уже не та же самая куртка, и ты можешь примерить мою примерку. Возвращение обнаружения себя

Я вижу эту куртку как своеобразную арену агона между двумя желаниями, продиктованными противоречивыми императивами

Первое желание = естественное человеческое желание радости узнавания как первого шага к признанию со стороны Другого. Желание быть увиденным как гарант собственного существования. И это желание находится под юрисдикцией императива: «Следуй до конца по траектории своего желания*»

Но есть второе желание, которое является производной от страха. Желание избежать боли непризнания. Желание остаться невидимым, потому что попадание на радары чужого взгляда всегда сулит риск травмы и драмы отвержения — быть непризнанным другим, не оправдать чаяний, предать притязания. Это императив: «Не выказывай себя»

В совокупности эти два желания и императива противоречат друг другу — желание быть видимым и невидимым одновременно. Это надрывно натянутая струна между страхом и желанием

Причём тут куртка? Она обращает на себя взгляды, но сами взгляды, как и то, что их вызывает, остаются вне поле зрения, так как её самый яркий элемент — тигрёнок — находится со спинной стороны, тем самым:

1) понижая громкость вещи;
2) лишая носителя постоянного напоминания о жажде внимания

Таким образом, фронтальная сторона удовлетворяет первому императиву, а тыльная — второму, что помогает удержать неудерживаемое в одной ладони

Я часто наблюдал, как то, что Полина Музыка сообщала мне в переписке в качестве новости или инсайта, через какое-то время (бывало, всего через несколько секунд) становилось постом в её канале — иногда с корректурой и дополнением, иногда в первозданном виде. И я хочу опробовать эту практику с целью исцеления от немощи немоты

Обычно для запуска мыслительно-речевого механизма мне необходимы три (хочется утяжелить и сказать: трансцендентальных) условия:
1) Болевой стимул;
2) Физическое воплощение и/или сопровождение (проговаривание вслух, ходьба, письмо от руки);
3) Наличие конкретного адресата

Без них моя мысль, ленясь договаривать слова и армироваться аргументацией, суетливо перепрыгивает с ветки на ветку по кругу. Про каждый из этих трансцендентальных пунктов я хочу поговорить отдельно — особенно про первый, самый объёмный и значительный, но начну с последнего. Я не могу просто взять и послать свой голос куда-то в пустоту — он всегда теряется и упирается в тупик. Даже роящиеся мысли в голове подчас персонализированы в некотором адресате (иногда просто человеку в транспорте, но чаще некоему важному Другому в детальной фантазийной ситуации). Так, и все последние мои стихи являлись ответом в коммуникации на конкретные сообщения

Я хочу поделиться одной цепочкой собственных сообщений, позволив себе небольшую редактуру и, где требуется, уточнения и вымарки. Возможно, это тот самый случай, когда интереснее то, что́ стало поводом для речи, и сам формат речи (длинное разворачивание дискурсивной ленты; порнографически-поэтическое сокращение дистанции между самыми далёкими объектами), нежели её содержание, которое, будучи имманентным опытом, постоянно банализируется интернализированным цензором

Подписчики из Екатеринбурга и близлежащих районов!

Кто не забыл меня и Золотое Время моей уральской жизни — расхищения мусорных гробниц Перекрёстка и возлежания на смертном одре (в гробу) — приходите завтра на открытие выставки поностальгировать вместе: буду самолично и воочию ?⚰

øn

m an y as un I t y

e ah

m an y as ∨n It y

øu

m an y as un It y rati

øn

m an y as un I t y

e ah

m an y as ∨n It y

øu

ad In f In
It um It y

Канал временно превратился в площадку для анонсов... Но только временно... "Завтра" — это уже сегодня

Несмотря на то, что это была битва с ветряной мельницей или безальтернативные выборы, в которых для победы было достаточно произнести хоть «Пейте какао Ван Гутена!», хоть «Вышел заяц на крыльцо почесать своё ...», честолюбие оказалось сильнее красоты минималистичного жеста. Стенограмма венценосного ответа, практически слово в слово [Прошло два месяца, а помню — как будто два дня назад...]:
Мне хотелось бы направить взгляд не прямо на экран, а вбок, потому что некоторые объекты, например, звёзды, как отмечает ещё Эдгар По, лучше видны именно периферийным зрением.
А именно я хочу затронуть конспирологию и её парадокс, состоящий в том, что конспиролог сам воспроизводит ту логику, которую пытается преодолеть.

Убеждения конспиролога зиждятся на двух установках, лапидарно и точно зафиксированных в слоганах двух важнейших сериалов 90-х:
Во-первых, «The owls are not what they seem» — признание кажимости некой наличной действительности.
Во-вторых, «The truth is out there» — признание наличия внеположенной истины. Истина есть, но где-то не здесь.

Конспиролог как верный адепт метафизики присутствия придаёт реальности этический оттенок.
Социальный порядок представляет собой липкую тенёту, которую ткёт некая злокозненная воля. И именно через такое опосредование — вложенные инвестиции по сокрытию истины — и даётся, как почти в апофатической теологии, указание на сверхценность утаиваемого объекта: если столько тратится сил на то, чтобы припорошить истину, значит, эта истина настолько прекрасна, настолько важна и ценна, что её, действительно, кому-то выгодно скрывать, а для нас она настолько желательна, что во что бы то ни стало, мы должны прорваться к ней.

Эмблемой для матёрой метафизики присутствия выступает Единое или Благо, как неразрывный триумвират Истины, Добра и Красоты. Но в ходе священной истории бытия (Seyngeschichte) всё явственнее очерчивается сепарация этих некогда неразрывных областей: оказывается, что истина недоступна за непрозрачным стеклом различных априори, красота уже не служит ни воспитанию чувств, ни адекватной репрезентации реальности, а бытие этически инертно.

Последний пункт — это наглая переформулировка пресловутой смертоносной гильотины Юма, навсегда рассекающей бытие и этику, тело и голову. Переход от фактического описания положения дел («есть») к моральным высказываниям («должен») возможен лишь в форме необъяснимого скачка.

Конспиролог удваивает «реальность», проводя ненужную работу (которая, однако, не проходит втуне и производит некоторые эффекты): он маскирует равнодушное к морали бытие этически мотивированной социальной реальностью, и сам же сражается, яростью ослеплённый, со слепленным собственноручно големом, чтобы прорваться… к тому же космическому холоду. То есть это воля конспиролога и есть та самая воля, которая пытается загримировать неприглядную и нелицеприятную реальность, делегировав сию косметическую процедуру Большому Брату.

Заклинанием для склеивания осколков разбитой вазы оказывается третье сериальное мотто — «I want to believe», — вводящее инстанцию желания. Бадью, широко и вольно интерпретируя Лакана, нарекает классическую философию психотическим режимом, где вытесненное теоретиками желание, выгнанное через дверь, возвращается сквозь окно в качестве Реального галлюцинацией говорящего Бытия.

Признание инъекции этического, эстетического, политического и какого угодно иного желания в любой, в том числе теоретической деятельности, позволяет как вступить в философское совершеннолетие после детской веры в реальность на блюдечке, так и выздороветь после длительной болезни пессимизма и отчаяния.

В рассказе Германа Мелвилла «Писец Бартлби» одноимённый персонаж идеально выполняет свою работу, но на любое иное простейшее поручение, отвечает: «Я предпочёл бы этого не делать». Вскоре строптивец по уже знакомой формуле отказывается и от своей основной обязанности. Такой смиренный отпор смущает начальника, который не может интерпретировать поведение своего работника ни в одной знакомой социальной форме (дерзость, болезнь) и сам решает ничего не решать.
Бартлби занимает парадоксальную, параллаксальную позицию, в своей активной пассивности мерцая между субъектностью и объектностью.

Стояние в очереди также может быть активным недеянием, а столпотворение претвориться в столпничество. И важнее в нём не увидеть, а самими стать увиденными.

Заслуга Маркса — перевод пролетариата из регистра презентации, неразличимого присутствия, в регистр репрезентации, культурной видимости — тех масс людей, что были высвобождены, словно из-под земли.

Джудит Батлер пишет, что даже при отсутствии единой и чётко артикулированной позиции митингующих важен сам факт телесной манифестации собственного присутствия: «И даже если они [телесные собрания] при этом ничего не говорят и не выдвигают озвученных требований, призыв к справедливости осуществляется: собравшиеся тела “говорят” — “мы не являемся бесполезными”».

В ситуации смертоносной подвешенности (будь то политической, экзистенциальной или концептуальной) необходимо держаться хоть за какое-то твёрдое основание. Но одну руку, пускай и с весомыми рисками, всегда можно освободить. А что сделать с ней — взяться за другую, протянутую к тебе, или помахать толпе перед падением — уже будет другим выбором и другим решением, подчас совсем непредсказуемым.

P.S. А перформер из окна повисел-повисел на одной руке и забрался обратно.