Два слова о Кетэ Нидеркирхнер. Мой новый текст. Для удобства - на telegra.ph. Фото туда уже загружать нельзя.

https://telegra.ph/Keteh-Niderkirhner-rasstrelyannaya-uchastnica-antifashistskogo-Soprotivleniya-09-28

Очень часто при упоминании двух руководителей государств — И. Джугашвили и В. Путина — различными публичными лицами, особенно теми, кто постарше, в их адрес проявляется как бы («как бы» тут не мусорное) пиетет. Я говорю, естественно, о тех спикерах, которых я считаю в целом единомышленниками и которые придерживаются, МЯГКО говоря, антикремлёвских взглядов.

«Как бы» пиетет выражается в том, как такие люди публично называют — и на письме, и в устно — упомянутых политиков «Иосиф Виссарионович», «товарищ Сталин» или «Владимир Владимирович».

Но дело не в том что они, наши единомышленники и единомышленницы, действительно уважают поминаемых кремлесидельцев. Это в ста процентах случаев фигура речи, и нередко она звучит иронично, точнее, так задумывается. И уж безусловно это некая инерция. Но мы живём в настолько накалившейся обстановке, что за этим, ОЦЕНОЧНОЕ СУЖДЕНИЕ, было бы правильно следить. Чтобы у слушателей и читателей не создавалось ощущение, что мы этих сволочей настолько уважаем, что величаем их по батюшке.

(Речь не идёт об упоминании должности — к примеру, «президент РФ» или «Предсовмина СССР»; это в целом максимально нейтрально, но этого при сколь-либо большом выступлении недостаточно.)

В соцсетях и частных беседах мы вообще свободны, и можем называть кого угодно как угодно (писать фамилии строчными буквами, употреблять разные прозвища и проч.). В официальных выступлениях, устных и письменных, надо, увы, вести себя чуть более прилично, но на эти случаи есть прекрасные формулировки: «[Иосиф] Сталин», «[Владимир] Путин». Всё. Человек обозначается, респект, пусть и ироничный, не вы(с)казывается.

В конце 2013-го года Евгений Кремчуков и я написали в соавторстве небольшую повесть «Четырнадцатый», которая была опубликована в «Новом мире» в следующем году — собственно, четырнадцатом. После этого мы с Кремчуковым писали вместе и ещё, но из наших общих именно этот текст лично я считаю самым главным. И поэтому иногда о нём напоминаю.

[Предупреждение. Последующий текст — исключительно моё мнение и моя интерпретация событий, а не наши с соавтором общие мнение и интерпретация.]

По прошествии некоторого времени мы с Евгением обратили внимание, что в тексте оказалось много подозрительных совпадений с последующими событиями — как будто нашими предсказаниями или пророчествами, которые сбылись.

Буквально вчера я вспомнил одну фразу из повести — и решил перечитать её, потому что давно знакомые тексты читаются гораздо быстрее. И мне стало ощутимо не по себе, потому что предсказаний и пророчеств там гораздо больше, чем я помнил. Точнее, вероятнее, с тех пор случилось ещё больше событий, которые мы в тексте, получается, предвидели.

Я рассказу только об одном совпадении.

Действие повести проходит в трёх точках во времени: 1814, 1914 и 2014 годах. Для эпизода 1814 года мы выбрали 2 октября — канун дня рождения М. Лермонтова. Для 1914-го — 27 июня, канун покушения на эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево. Оба последующих дня — хоть и совсем по-разному, но судьбоносные.

Сюжет 2014 года — берлинский. Он был полностью выдуман. И мы, соавторы, долго думали, какой же день из будущего выбрать для эпизода, с учётом, что мы писали в 2013-м. Решили (кто из нас двоих предложил, не помню) взять 28 февраля — последний день зимы. Просто так. И долго шутили, мол, щас накаркаем — и эта дата окажется кануном какой-нибудь жести! И на следующий день внимательно следили за новостями.

Первое марта 2014 года не осталось в истории — к примеру, как 24.02.2022. Но первого марта 2014 года президент России владимир путин впервые получил у совета федерации формально требуемое разрешение ввести войска в Украину.

И это, повторю, только одно из большого количества странных пересечений текста от 2013-го года, которые сейчас звучат несколько иначе.

Кто не читал, кто не слышал об этой повести — прочтите. Текст небольшой. И огромная просьба: лучше прочтите не сразу, или в два-три захода, но внимательно.

Повесть «Четырнадцатый» как отдельная книга есть на литресе, а ссылку на прямую публикацию тут ещё раз. (К сожалению, там пара досадных ошибок, незамеченных корректорами.)

Три состояния народа

Когда в контексте катастрофической войны в Украине говорят о происходящем в нынешней РФ, часто вспоминают самый конец пушкинского «Бориса Годунова»: реплику «Народ безмолвствует».

Я всегда видел куда бóльшую трагедию и концентрацию напряжения в предыдущей пушкинской ремарке:

НАРОД В УЖАСЕ МОЛЧИТ.

Народ не просто молчит, он молчит в ужасе. Как сказал тот же Пушкин, дьявольская разница.

Народ в ужасе молчит в ответ на фразу боярина Василия Мосальского: «Народ! Мария Годунова и сын её Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мёртвые трупы». (Ну да, плеоназм, но дело не в этом.)

Почему народ молчит? Может, понимает, что это неправда (а это неправда — на самом деле Марию и Феодора убили). Может, народ верит, но в ужасе от факта смерти. Важно, что слова Мосальского — это по сути информация, новость, пусть и перевранная (смерть есть, причины лживые).

И далее Мосальский говорит: «Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!» Это уже не информация — это призыв к действию, к некоей эмоциональной реакции, к утверждению и подтверждению принятой лжи. Она принята — а как же, ведь народ промолчал, хоть и в ужасе. И в ответ на этот призыв народ как раз безмолвствует. «Борис Годунов» кончился.

Но есть и третья ремарка. А точнее, реплика. Из эстрадного номера «Депутат Прибалтики», который в 1989 году исполнил о ту пору великолепный и чрезвычайно острый Геннадий Хазанов. Автор текста - украинский сатирик Александр Тарасуль (1959 г. р.; дай ему Бог здоровья). Это остроумнейший и до сих пор очень смешной номер (есть в ютубе) о временах русской смуты, но с перестроечной лексикой.

Так вот, та самая реплика. Царь: «Один только вопрос мучает меня. Как там народ?» Малюта: «Наш народ как всегда. Ликует».

И это логичное продолжение (завершение) предыдущих двух состояний народа:

— в ужасе молчит,
— безмолвствует,
— ликует.

Параллели и, с позволения сказать, перпендикуляры очевидны.

Что за время? Сплошные рытвины да ухабы. На сердце ссадины,
не заклеить их лейкопластырем. И везде болевые точки.
Ощущения, что вперёд идём, повсеместно у всех украдены,
и барахтаться суждено теперь обречённо поодиночке.
Ну и кто нам предскажет будущее? Опозорились все с прогнозами!
Да, надеялись мы на Пауля — но, к несчастью, издох октопус.
И куда сиганём? В геенну?
Вслед за тварями сладкоголосыми?
Лучше дайте мне, громко требую, ДАЙТЕ ДРУГОЙ ГЛОБУС!

Шанс-то был у нас, но беспомощно упустили мы всё возможное,
лишь и можем что громко сетовать, ужасаясь кровавой каше,
лишь и можем что плакать в мессенджер, безнадёжные, заполошные,
и не видеть духоподъёмного в умилительнейшем пейзаже.
Ну и что же мы натворили тут? Лишь разрушили всё старательно?
Мы должны были сделать пламенно-безупречным наш магнум опус!
Только кто теперь заправляет всем? Надзиратели и каратели?
Дайте сразу, без промедления, ДАЙТЕ ДРУГОЙ ГЛОБУС!

Столько лет нам твердили: «Мы-то уж», столько лет намекали всячески,
но считали мы флаги красные исключительно карнавалом.
Относиться так безалаберно — сверхнаивно и по-ребячески,
Так и жили десятилетьями в заблуждении небывалом.
В исступлении я ору теперь (на глазах сгущаются сумерки):
«Покажи обратную сторону, отвечай, хитроумный Мёбиус!
Отвечай, плутоватый Шрёдингер, существую я или умер ли?
Дайте, дайте мне,
дайте, дайте мне,
ДАЙТЕ ДРУГОЙ ГЛОБУС!!!»

Нужна была книга. Редкая, хорошая. В двух томах. Два соавтора. Один умер, второй жив. Удалось связаться с здравствующим. Он пишет: пдф не продаю! Жаль, но ок.

Потом отвечают наследники второго. Внучка. Пишет: продаём пдф! Цена 60 долларов за два тома! Я из спортивного интереса: а давайте 50 за два?

Ответ дословно: "10 лет работы моего деда стоят дороже, говорит сейчас бабушка ?".

Ну то есть 10 лет работы стоят не 50, а 60 долларов. Норм. (Заплатил без проблем, если что, книга была правда нужна.)

Украдкой напишу про "Предателей". Тезисно. (Смотрел обе серии, и буду также смотреть все прочие по мере появления.)

1. Я совершенно не сторонник ФБК (лично Навального всегда поддерживал, но "это другое").
2. Мне лично совершенно несимпатична Мария Певчих.
3. Мне наоборот симпатичны многие демократы 1990-х.
4. Ельцина я считаю вообще трагической личностью, ибо огромное количество своих настоящих подвигов он затмил Чечнёй и путиным, что фактически всё обесценило и перечеркнуло.

Но при всём этом. Высказываться о девяностых, равно как и о любом другом времени, имеют право все, а не только жившие в них.

И главное. Ныне здравствущие фигуранты фильма в последние 10 лет вообразили себя невесть кем - светочами, спасителями и маяками. И с учётом, как они, фигуранты, загундосили сразу же, значит, сериал попал в точку.

Dixi.

Страна запрещает книги
Страна шагает по кругу
Страна отнимает жизни
Страна забирает разум
Свободу здесь прощелыги
Хотят обратить в прислугу
А сами тупые слизни
Ведомые мёртвым глазом

Страна отнимает детство
Страна вышибает младость
Страна отравляет зрелость
Страна подавляет старость
Кругом орут соответствуй
Сглаживают шероховатость
Чтоб ничего не хотелось
Чтоб ничего не осталось

Культуры тепла рассудка
Отличий противовеса
Инаковости приволья
Решимости правды права
Чтоб только темно и жутко
Презренье враги прогресса
Всевидящий взгляд контроля
И вместо страны держава

Идут по судьбам вразвалку
Безудержные вояки
И ставят клеймо на коже
От власти своей пьяненя
Страна берёт зажигалку
Подносит огонь к бумаге
Но книгу поджечь несложно
Историю сжечь сложнее

А если кто-то уедет
С ненавистью крикнут в спины
Но голосочком елейным
Куда ж вы мол торопыги
Стране не любит соседей
Страна возводит руины
Страна привыкла к подменам
Страна запрещает книги

Павел Дуров умело сидит на двух стульях,
он весел и бодр, но как будто и снул.
По всему миру летает словно бы на гаргульях,
а стену так никому и не вернул.

Павел Дуров твердит, что он чёткий и чистый,
в интервью распинается — трибун, краснобай!
У Павла Дурова бизнес отжали чекисты,
и решил он, что теперь ему подходит Дубай.

Почему бы и нет? Он с Россией закончил,
и милей ему шейхи, ну что тут возразишь?
И к нему прилетает самолично Карлсончик, —
благо Павел-то Дуров отнюдь не малыш.

Не бывает важнее свободы товара, —
говорит Павел Дуров. И вроде бы всё так.
Он везде заявляет, что он, мол, Че Гевара.
Может быть. Только вдруг он простой Скрудж Макдак?

Павел Дуров ворчит, мол, реальность сутула,
и лишь тем, кто меня поддерживает, не угрожает она.
У него за спиной два удобнейших стула.
А между ним и всеми прочими - неотданная стена.