Есть ещё одна колоритная личность, которую стоит упомянуть до подробного погружения в этот ушат с помоями, именуемый заговором Сумасшедших против Великолепного.

Этот больной на голову король на портрете - Фердинанд I или Фердинанд Арагонский. Почему больной? Был известен как человек паталогически жестокий, особо наслаждавшийся видом поверженных врагов. И что? - спросите вы, а я вам отвечу: А вот что. Он настолько любил это наслаждение, что всячески старался его продлить. Поэтому поверженных политических врагов, а так же иных его врагов, а точнее их трупы, бальзамировали его придворные медики и доставляли к нему во дворец. Там он хранил эти мумии, одетыми в их собственную одежду в специально созданном для этого зале. Так он скопил 49 покойников.

Фердинанд часто приходил в этот зал, общался с покойниками, иногда даже с ними обедал.

Ну как вам? Прочувствовали?

Viva la Ренессанс!

Буду свято лелеять мечту (как христианин свято верит, что вот в этот раз ему точно бог ответит во время молитвы) о том, что кто-то из вас всё же понял, о чём будет идти речь. А речь будет идти о событии, именуемом Заговор Пацци.

Мы с вами закончили историю о Козимо давным давно, и, стало быть, можно переходить к Лоренцо Великолепному! Вот тут-то и будем мы наблюдать о самом известном, самом ярком и могущественном члене династии Медичи. Детство его пропустим за исключением констатации факта - Лоренцо рос гением. Многие вокруг завидовали, ведь дурак всегда завидует гению.

Так вот, начну я описание этих ярких событий со смешного - с основателя династии. Вообще, pazzi переводится как "сумасшедшие". Пацци были старинным флорентийским родом, известным ещё с XI-го века.

По легенде, их предок Паццино ди Пацци (кхм, "сумасшедший из сумасшедших") участвовал в Первом крестовом походе на Иерусалим. Под командованием Готфрида Бульонского крестоносцы взяли город, и Паццино был первым, кто перелез через защитную стену и вошел в Иерусалим. За доблесть и отвагу он получил в подарок от полководца аж три священных камня с горы Голгофы и привез их во Флоренцию. Камни хранились в семейной резиденции, их использовали каждый год на Пасху: высекали в Страстную субботу вечером священный огонь, поджигали им факел и и разносили по домам.

Вообще, история про Паццино это легенда, и исторически она не подтверждена, ОДНАКО, Пацци очень сильно гордились своим предком и, конечно же, ненавидели Медичи за их богатство и власть. Они тут, видите ли, держат священные камни, и у них ничего нет, а Медичи всего лишь складируют богомерзкое золото и имеют всю Флоренцию! Причем, во всех смыслах. Видимо, это их окончательно достало, и они решили с Медичи покончить.

Вверху, кстати, герб Пацци.

Viva la Ренессанс!

А вот, кстати, размышления о судьбе тоже крайне распространены в эпоху Возрождения. Но там есть Фортуна, а вот у скандинавов, самых популярных сегодня язычников, был Орлог.

Понятие судьбы в скандинавских представлениях, именуемое словом «орлог», возникало не как застывший приказ свыше, но как глубоко укоренённая в структуре мира закономерность, которую можно было постичь, внимательно вглядываясь в ткань реальности. Орлог – это то, что льётся в глубинах мироздания, подобно постоянному потоку, скрепляющему между собой прошлое, настоящее и будущее. Норны, древние существа, живущие у корней мирового древа Иггдрасиль, плетут тонкие нити судеб, расставляя события в цепь причин и следствий. Для скандинава судьба была повсюду: она звучала в шёпоте ветра, в полёте стрелы, в отблеске солнца на воде. Она не страшила сама по себе, скорее вызывала уважение и любопытство.

Вместе с тем, свобода воли не была отринута. Люди не ощущали себя безвольными марионетками, лишь озирающимися по сторонам в поисках знаков рока. Напротив, каждый воин, выходящий на поле битвы, понимал: его конец может быть предопределён, но каким именно образом он проживёт отведённое ему время – зависит от него самого. Он мог умереть с мечом в руке или дрогнуть перед врагом; он мог вступить в битву, зная, что поражение неминуемо, и всё же сражаться доблестно, оставляя этот акт мужества в памяти людей. Свобода воли была не столько о возможности изменить глобальный ход вещей, сколько о даре выбирать, как именно встретить судьбу, каким сердцем, какими поступками выткать свой узор на полотне вечности.

Скандинавская философия смотрела на орлог не как на жёсткую клетку, а как на космическую мелодию, в которой можно импровизировать, не нарушая общей гармонии. Человеческая воля была призвана согревать судьбу мужеством, достоинством, умением принимать необходимое. Даже боги не были полностью свободны от предначертанного; они знали о грядущей битве Рагнарёка, но всё же жили, любили, сражались и искали мудрость, принимая неизбежный финал с отвагой и осознанием собственного места в мире.

Для смертных же это означало: вы не властны над тем, сколько времени отпущено вам под солнцем, но вы решаете, во что это время будет вложено. Свобода воли – это огонёк сознания, который позволяет стоять прямо, не пасуя перед слепыми силами хаоса. Орлог – не приговор, а река времени, текущая сквозь поколения, культуры, кланы. В ней можно плыть по течению или против него, можно петь или молчать, но нельзя совсем выйти из воды. Именно в этом противоречивом единстве судьбы и свободы воли скандинавы видели высшую мудрость: принять то, что не изменить, и не предать своё собственное «я», делая выбор – снова и снова – с открытыми глазами и горячим сердцем, знающее, что в конечном счёте, все нити, сотканные норнами, всё же останутся в руках человека, если он будет достаточно храбр, чтобы их удержать.

Viva la Ренессанс!

«Наша религия, открыв нам истину и истинный путь, заставляет нас придавать меньше значения земной славе; она учит больше смирению и презрению к мирским вещам, чем величию духа и прочим доблестям, укрепляющим силу души и тела. Древние же (язычники) напротив, считали высшим благом именно величие духа, силу тела и всё, что способно сделать людей могущественными. Если бы наша религия требовала мужества, то она скорее хотела бы, чтобы мы умели претерпевать страдания, нежели совершать великие деяния. Так образ жизни, вдохновляемый христианством, сделал людей более слабыми и предоставил их во власть злых, которые могут спокойно властвовать, поскольку большинство людей теперь больше думает о том, чтобы попасть на небеса, терпя обиды, чем о том, чтобы достойно им противостоять.»

Макиавелли, из «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» (Книга II, глава 2).

Один из ключевых моментов Энтузиазма - созерцание. Я выше рассказывал о том, какие были ритуалы, связанные с огнём у язычников, расскажу и про созерцание.

Созерцание в язычестве – это тихий, неспешный взгляд на мир, в котором человек стремится увидеть не только внешнюю красоту, но и глубинный смысл всего сущего. В древние времена, когда боги жили в каждом дереве, каждой реке, в шёпоте ветра или взгляде зверя, созерцание было естественным состоянием ума и сердца. Оно не требовало храмовых стен или строгих канонов, не нуждалось в посредниках или сложных обрядах. Люди выходили на рассвете в поле, присаживались у склона холма, ощущали холод почвы сквозь подол одежды, вдыхали запах сырой травы и смотрели, как первые лучи солнца пробуждают мир к новому дню.

Созерцание рождалось в молчании: там, где нет спешки и суеты, где не звучат громкие призывы и не кипят страсти толпы. Вместо этого – размеренное течение мыслей, слияние человека с землёй, небом, птицами в небесах. В такие моменты душа язычника воспринимала мир не через призму отвлечённых истин, а через близость к живой реальности. Именно поэтому горы и леса казались одушевлёнными, реки наполнялись не только водой, но и духом, а камни становились хранителями древней памяти. Созерцая их, люди находили ответы там, где нет слов, а только ощущение тайны и бесконечной глубины.

Для язычника созерцание было путём к внутренней гармонии. Оно сочеталось с наблюдением за сезонными циклами: осень с её увяданием и опадением листьев, белоснежная тишина зимы, весна, дарящая пробуждение и юное цветение, и раскалённое лето, звенящее пением насекомых. Каждая пора предоставляла возможность остановиться и впитать в себя её особый ритм, дыхание и мудрость. Время созерцания позволяло ощутить себя частью этого всеобщего танца стихий.

Это не было бегством от мира или отвлечением от дел – напротив, возвращаясь к повседневной жизни после долгого взгляда на мерцание звёзд или слыша далекий крик журавля в тишине сумерек, человек становился внимательнее, спокойнее, добрее. Созерцание пробуждало понимание: мы связаны с листьями, что шелестят у порога, с дождём, что барабанит по крыше, с дубом, что тянется корнями вглубь, а ветвями – к небу. В этом понимании рождалась радость неотделимости от мира, смягчался страх перед будущим, исчезала пустота. Созерцание в язычестве – это живая нить, протянутая между сердцем человека и священной тканью мироздания, нить, на которой держатся надежда, мудрость и тихая уверенность в том, что мы не чужие в этом огромном, дышащем загадками мире.

Viva la Ренессанс!

Немного юмора о том, как писали служебники, Евангелие и прочие книги в средневековой Руси.

Писцы нередко оставляли заметки на полях. В Европе они носили часто художественный характер и назывались "маргиналии" (изображали всякую похабщину и низость, отсюда и природа названия маргиналов). На Руси же чаще текстом.

Вот, например, переписчик служебника 13-го века жаловался на усталость из-за "ночного бдения", писав: "Охо, охо, охо, дремлет ми ся". Кстати, из-за усталости частенько случалось так, что из сокровенных книг пропадали где-то буквы, где-то слова, а где-то и целые строки. Так, например, переписчики Евангелие-апракос 1355-го года Леонид и Григорий закончили свой труд, на обороте последнего листа написав: "Аще будем грубо написали, или кде преступиле... въ дремании".

Другие жаловались на темноту и дым в домах: "Велми тьмно", "Ох, дымно".

Иногда приписки носили характер дневников или частных рассказов. Писцы жаловались на плохие перья: "Погыбель перья сего", "Лихо перо, неволно им писати рабу многогрешному Леониду Офонасовичу". Жаловались так же и на плохой пергамен: "Сеи кожи с 30 лет", как и на болезни: "О горе, свербит", "Полести мытъся. О с(вя)тый Никола, пожалуи, избави коросты сея" (а не надо было от гигиены язычников отказываться!), "Голова мя болит, не мочи писати".

Были сообщения и о том, что некий писец садился на работу с похмелья, другие зачем-то сообщали на полях о том, что отвлеклись на еду или выпивку, третьи сообщали, что отправились на торг или в суд.

А псковский поп Савва, работая в 1372-1373 годах над Изборским октоихом, рассказывал, к примеру на полях, что отложил рукопись и отправился "на гумно", в свинарник, где "хрюшка рожала поросят" или просто глазел через дыру в заборе на пирушку соседей.

Вдумайтесь. Чтобы сделать книгу в те времена, нужно было забить около сотни голов скота (овец или коз), а потом провести длительный процесс обработки их кожи для страниц - и всё это для того, чтобы какой-то Савва написал на одной из страниц, что у него свинья рожает или соседи, извините, жрут!

Смех сквозь слёзы.

Viva la Ренессанс!

Вы удивитесь, но я до сих пор веду работу над структурой этической системы Героического Энтузиазма.

И вот, размышляя обо всём, в чём Бруно и его Энтузиазм варился, - о внутреннем пламени, о античном язычестве (возрождением традиций которого и было, извините, Возрождение), о созерцании, - вспомнилась одна из очаровательных традиций, которая сегодня редко где встречается.

В античные времена, когда ночи были долгими, паразитки-церкви ещё не существовало и звезды сияли ярче, люди собирались вокруг костров, чтобы поделиться историями (которые за счёт устности культуры были основой всего), песнями и мудростью предков. Обычаи ночных бдений и костров были неотъемлемой частью жизни язычников, символизируя связь человека с природой и космосом. Костер не просто согревал тела, но и освещал души, становясь как бы точкой, вокруг которой происходило единение душ присутствующих людей.

Вокруг пылающего огня рождались легенды и мифы, передаваемые из уст в уста. Тени, отбрасываемые пламенем, оживляли воображение, превращая простые рассказы в захватывающие путешествия по мифическим мирам. Жрецы и мудрецы использовали этот момент для проведения ритуалов, обращаясь к богам и силам природы за благословением и защитой.

Ночные бдения служили временем размышлений и откровений. Под звуки барабанов и мелодии флейт люди входили в состояние транса, позволяющее им заглянуть в глубины своего сознания и найти ответы на волнующие вопросы. Огонь считался проводником между мирами, и через него можно было установить связь с предками и духами.

Такие собрания укрепляли общинные связи, создавали ощущение единства и принадлежности к чему-то большему. Они помогали преодолеть страхи и сомнения, наполняли сердца мужеством и надеждой. В пламени костра сжигались негативные эмоции и очищалась душа, готовая к новым свершениям.

Сегодня, в эпоху всепоглощающей суеты, мы редко находим время для таких практик. Однако, возвращение к этим традициям может помочь нам восстановить утраченную связь с природой, а главное - с самим собой. Собираясь с близкими под звездами, мы можем вновь ощутить сакральность, тайну ночи, услышать шепот ветра и треск горящих дров, почувствовать пульс жизни, который объединяет все сущее.

Не забывайте о паузах, дорогие друзья. Останавливайтесь и созерцайте. Используйте такие моменты как точки синхронизации с собой, со своими целями, желаниями, мыслями.

Viva la Ренессанс!

Лишь в несовершенствах человек может жить и развиваться. Стремление к идеалу это прекрасно. Но в силу ущербности самого этого мира он недосягаем.

Прекрасная цитата из диалога с Dzentiaga, который является одним из подписчиков этого канала.

Изнасилование или благодать?

Вчера смотрел любопытную статистику. Вот представьте:

*Воскресное утро в Париже. Всё прекрасно вокруг: атмосфера, архитектура, люди (не сегодня, конечно), небо, цветы - в общем, всё цветёт и поёт! Жизнью искрится! Вы идёте с семьёй на воскресную службу в ближайшую церквушку (допустим, Вы - мальчик-подросток), как и во всякое воскресенье, надеясь на благодать господню, ведь Вы немного больны какой-нибудь неприятной и трудно излечимой болезнью. Ищите, так сказать, Спасения!

Вот служба заканчивается, а Святой Отец, зная о Вашем недуге, просит пообщаться наедине. Семья, конечно же, не против - это же Святой Отец! А вдруг поможет? Вы и вся семья надеетесь на чудо!*

Но вместо чуда, о котором так мечтаете, получаете сексуальное надругательство над своим телом. Священник вас просто изнасиловал в своей келье только что, прикрывшись какими-нибудь идиотскими уговорами о том, что так надо, чтобы получить благословение Господа!

Скажете, сказочки? А вот вам:

В 2021 году независимая комиссия сообщила о 216 000 жертвах сексуального насилия со стороны священников и 330 000, если учитывать других церковных работников во Франции, в период с 1950-го по 2020-ый годы.

Двести шестнадцать тысяч жертв среди прихожан католических церквей и триста тридцать, если считать персонал! Они не только детей, извините, ебут, но и друг друга! А знаете сколько "чудес" произошло во Франции?

Шестьдесят семь. Шестьдесят семь!

То есть если вы идёте в церковь в надежде на благодать, исцеление или спасение души, то с вероятностью в 3223 раз больше вас просто изнасилует священник!

В США счёт чудо - изнасилование 2 к 10667.

И самое ужасное - священники, занимающиеся насилием, не просто делают это, а делают это постоянно, то есть они серийные насильники! Вы только представьте это! Они в церковь идут не Богу служить или паству к спасению вести, а трахать прихожан! Да ещё и мальчиков! Статистика:

Возраст жертв:

- 22% — младше 10 лет;
- 51% — от 11 до 14 лет;
- 27% — от 15 до 17 лет;

Пол жертв:

81% — мальчики;
19% — девочки.

А я потом сижу и думаю, чего это добрые христиане в Европе не защищают самих себя от исламизации. А они ненавидят потому что христианство, т.к. католические священники их в детстве в зад отымели, сломав им психику, жизнь и любую надежду на светлое будущее.

Viva la Ренессанс! - поэтому ведаем.

Есть у меня для вас замечательная цитата из статьи доктора философских наук и профессора Мотрошиловой Н. В.:

Приведу еще одну замечательную цитату С. Риччи, который – в свою очередь – цитирует Бруно: «…“для того, чтобы проникнуть в глубочайшие тайны природы, надо неустанно исследовать противоположные и противоборствующие пределы вещей; найти точку соединения еще не главное, подлинная и глубочайшая тайна искусства состоит в том, чтобы вынести из этой точки и ее противоположность”. Эти слова Бруно, переданные по-немецки
Якоби, Шеллинг считает “истинным символом подлинной философии”».

С Шеллингом не поспоришь.

Viva la Ренессанс!