Absence

Sometimes I know the way
You walk, up over the bay;
It is a wind from that far sea
That blows the fragrance of your hair to me.

Or in this garden when the breeze
Touches my trees
To stir their dreaming shadows on the grass
I see you pass.

In sheltered beds, the heart of every rose
Serenely sleeps to-night. As shut as those
Your garded heart; as safe as they fomr the beat, beat
Of hooves that tread dropped roses in the street.

Turn never again
On these eyes blind with a wild rain
Your eyes; they were stars to me. —
There are things stars may not see.

But call, call, and though Christ stands
Still with scarred hands
Over my mouth, I must answer. So
I will come — He shall let me go!

Charlotte Mew

Дорогие жители и жительницы Тбилиси! Мы вернулись и зовем вас на показ!

Завел medium, чтобы складывать там свои записи, стихи, небольшие эссе. По ссылке — стихотворение, написанное под впечатлением от The Road Not Taken Роберта Фроста, попытка диалога между разными философскими позициями, подразумевающими и иную работу с перекликающимися образами.

Medium

Проторенный путь

Стихотворение, написанное под впечатлением от прочтения The Road Not Taken Роберта Фроста

I shall be telling this with a sigh
Somewhere ages and ages hence:
Two roads diverged in a wood, and I —
I took the one less traveled by,
And that has made all the difference.

The Road Not Taken
by Robert Frost

мы знатно повеселились, придумывая, как сделать книгу Шубина похожей одновременно на банку пепси и советские виниловые пластинки!

While three men hold together,
The kingdoms are less by three.

Algernon Charles Swinburne. A Song in Time of Order (1852)

Изысканная вежливость, радушие и человеческое достоинство всегда опираются на роскошь и личное пространство.

Вирджиния Вулф. Своя комната

Для Дагермана упразднение времени равнозначно предоставлению вещей и существ самим себе: не-тождественности и бесцельности, ведущим к целостности.

Но и оно не является неким конечным актом, отменяющим скованность бытием. Миг освобождения также конечен; он остается с нами воспоминанием, постоянно находящимся под угрозой отмены, разрушения принципиальным неверием. Мы каждый раз движемся от мига освобождения к тому, что трагически и властно пресекает его, снова вызывая в нас чувство неутолимой жажды самоактуализации.

Можно сказать, что с этого экзистенциального пессимизма начинается пост-анархизм, принципиально отвергающий романтическую нетерпимость ко всему, что не является возвышенным и идеальным, как еще одну властную практику.

В 1952-м двадцатидевятилетний Стиг Дагерман пишет важное экзистенциальное эссе «Наша жажда утешения неутолима» — памятник безуспешной борьбе с депрессией. Этот текст отличается от романов и репортажей писателя сдержанной, тихой интонацией, в некотором роде разрежающей те эфемерные пространства, в которых обычно его писательский фокус приобретал нужную резкость, требующуюся для обнаружения скрытой экспрессивной активности не-человеческого, полагающего границы и пределы.

Как писатель, определивший совесть основой литературного бесстрашия, Дагерман, повинуясь некоторому социальному долгу, попытался объясниться перед собой и публикой. Судя по всему, чтобы оставаться честным, ему было нужно что-то понять о своей духовной слабости — о том недоверии к большинству «нормальных» вещей, в стремлении к которым он постоянно обнаруживал следы страха, и тех привязанностях, выдержать которые ему не удавалось.

Он пишет, что отсутствие религиозной веры в высшие силы, как и рационального скепсиса, религиозно оберегающего психику «атеистической невинностью» от бездны бессмысленности, открывающейся человеку перед лицом неминуемости смерти, помогло осознать ему, что каждый из нас находится в постоянном поиске утешений — и этот поиск определяет собой наше личностное содержание.

Утешения необходимы, а охота за ними — неизбежна, поскольку человек онтологически несвободен. Его пребывание в мире — не просто временно. Оно постоянно застигается врасплох множеством сред и явлений, к появлению, развитию и порядку действий которых человек до своего рождения не имел никакого отношения. Неутолимая жажда, возникающая из-за множества налагаемых на нас ограничений, подталкивает искать того, что восполнит нехватку оснований.

Подобное философское позиционирование, как правило, открывает дорогу моральному детерминизму, оправдывающему любое действие тотальной взаимообусловленностью вещей. Но Дагерман сходу отказывается от него. Оправдание — ложное утешение, возникающее, когда отчаяние, вызванное онтологической несвободой, берет верх.

Дагерман ищет противоположность оправданию, как функции морального нигилизма, и находит его в категории освобождения. Однако предыдущие размышления требуют поставить логичный вопрос: как помыслить освобождение в условиях онтологической несвободы? Для этого стоит вернуться к проблеме утешения.

Вспомним — Дагерман утверждает, что потребность в утешении возникает из-за постоянной нехватки личностного присутствия в не-нашем мире (скорее всего, никакого «нашего» мира быть не может в принципе). Таким образом поиск утешений полагает нас, а сами утешения — создают иллюзию обратной связи, позволяющую забыть об ее иллюзорности. Большинство утешений, с помощью которых мы избегаем осознания конечности и бессмысленности жизни, связаны с чувством времени. Время располагает человека в веренице вещей, толкает к продуктивности, служащей мерой культурного присутствия, и дарит ложную надежду на решающее слово метафизической власти в угрожающих жизни спорах смертных существ.

Освобождение оказывается крепко связано с упразднением времени.

Чувство времени, выполняющее функциональное регулирование существования, лишает человека чувства жизни (присутствия), без которого сама борьба за утешение в не-нашем пространстве оказывается невозможна. Распыленная власть (институтов, групп и отдельных людей), определяющая сущность и функциональность вещей в потоке бессмысленной жизни, всегда апеллирует ко времени, как к инструменту управления и легитимизации. Это орудие культуры неотделимо от власти, и в нем анархист Дагерман видит причину постоянной психологической депривации, ведущей к социальному и экзистенциальному бессилию.