В серебряном столбе Рождественского снега Отправимся к себе На поиски ночлега,

Носком одной ноги Толкнем другую в пятку И снимем сапоги, Не повредив заплатку.

В кофейнике шурша, Гадательный напиток Напомнит, что душа - Не мера, а избыток,

И что талант - не смесь Всего, что любят люди, А худшее, что есть, И лучшее, что будет.

1. Юнна Мориц

(курсив мой)

«Молодые годы короля Генриха IV». Генрих Манн

Этот длинный роман является первой частью дилогии, охватывающей всю жизнь одного из наиболее известных и до сих пор любимых королей Франции, основателя последней династии - Бурбонов, Генриха Наваррского. Генриха IV.

Вообще говоря, читать большую (могу сказать - высокую) историческую литературу, не только нужно, но и правильно именно в целях исторического самообразования. Это лучше учебника. Говорил об этом множество раз, так что эти вещи в данном случае опустим.

Что же роман? Манн строит воистину грандиозное художественное здание. Текст достоверен исторически, точен в портретах. Все герои говорят и делают то, что говорили и делали в реальности. Помимо Манна и писателей, эпоха последних Валуа (Франциск II, Карл IX и Генрих III) чрезвычайно подробно разобрана, что совершено рационально, ведь именно в 16 веке книгопечатание получает в Европе взрывной рост, появляется светская литература, дневники, хроники, множество документооборота. Так что мы и без романов и стихов слишком хорошо знаем не только, кто такая Екатерина Медичи - супруга короля Генриха II, мать трех (!) королей Франции, регент, реальный политик, женщина, искренне вломившаяся в сохранение династии, не очень далекого ума, но хитрая, вложившаяся так, что уничтожила не только Жанну Д’Альбре (не доказано, но весьма вероятно), плюс еще целую вереницу конкурентов, но и, судя по всему, своего родного сына - Карла IX, поставившая на Гизов, но еще больше - на «повелителей Европы» - Габсбургов с их бескомпромиссным предводителем, королем Испании Филиппом II. Оба, Филипп и Екатерина, в итоге проиграли. Филипп - Елизавете I, Медичи - всей истории. Умерла, а через 9 месяцев, не оставя наследника, умер и последний ее сын, Генрих III, этот почти мистический король, «монах на троне». Мы все это знаем, но много ли мы знаем о реальных характерах этих людей? Что они думали, о чем мечтали? Чего боялись? Как разговаривали?

Вот об этом нам и рассказывает Манн, для этого собственно мы и читаем исторические романы. «История - это вешалка, на которую я…», ну вы поняли. И это правда. Это чистая правда. История - это действительно вешалка. Все остальное совершается либо в пропаганде, либо в пропаганде прекрасного - художественной литературе.

Отдельно хочу отметить завораживающий синтаксис произведения . Игра со временем: повествования ведется параллельно в прошедшем и настоящем. С одной стороны, это чистый модернизм (и это Генрих Манн как он есть), с другой - изящный прием для отделения хроники от прозы. Далее Манн часто по тексту пишет просто «Генрих». Не уточняя, о ком из трех Генрихов идет речь - Валуа, Гизе или Наваррском. И это заставляет работать ум и память читателя, потом-то, через пару страниц будет ясно, но в начале главы надо понять по косвенным признакам, кто перед нами. Красиво придумано? Красиво.

Красиво и содержательно. Такого рода книги - не только чистое удовольствие общения с образованным автором с ярко выраженной гуманистической позицией (подлинная литература может быть только гуманистической, так что «хороший автор с гуманистической позицией» - это пример тавтологии). Но также это еще и кладезь премудрости, ведь в самые драматические моменты повествования вспыхивают, проявляются характеры героев в их предельном, завершающем исполнении, и мы ясно видим, где честь или слава, малодушие или безбожие, долг или любовь. Жизнь, смерть или жизнь вечная. Что, как не это, может быть главнее в чтении книг?

«Рождение трагедии из духа музыки». Фридрих Ницше

Я не зря ждал столько лет, чтобы вернуться к Ницше чуть более зрелым человеком, чем человек 18-20 лет, который берет в руки эссе «Антихристианин» как акт нонконформизма, а «Заратустру» - как роман.

«Рождение трагедии» - единственный полностью законченный большой текст Ницше (он все время болел, поэтому его наследие - это куски). И даже переиздал в 1886 с подзаголовком «эллинство и пессимизм».

Вот этот вот «пессимизм» очень важен. Ницше рассматривает трагедию как изначальное искусство, образованное в опыте человека, музыкой. Музыка - это не фон, не декорация и не эмоциональный задник пластических искусств, музыка - это хор, «козлиная песнь», первооснова творения и всякого творческого начала. Музыка - это дионисийское начало всякого искусства, поставленное в противоположность аполоническому - искусственному, рациональному, всегда оптимистическому и, что самое страшное по Ницше, теоретическому. Не кто иной как Сократ, тот, кто первый поставил разумность в качестве точки отсчета для этики и культуры, заколачивает последний гвоздь в гроб греческой трагедии как единственно подлинной европейской культуры.

Мы, люди современные, давно культуру утратили, но мы же и обязаны через все интеллектуальные наслоения эпох, вернуться к ней. И именно это сделает человека сверхчеловеком, а вовсе не какое-то там пошлое арийство, или другие национал-социалистические или просто фашистские идеи, которым Фридрих Ницше, сам того не ведая и не желая, подставил плечо. Впрочем, это были уже не его проблемы.

Книга «Рождение трагедии из духа музыки», на мой взгляд, была в корне неверно понята постмодерном. Для новейшего времени она, из разряда философских и идеологических, стала просто частью бунтарской (против чего? классицизма ли?), частью - банально риторической (да, Ницше, как и многие философы, филолог, и читать его не только важно, но и приятно). Я же считаю, что все наследие Ницше, не смотря на множество логических противоречий в нем (Маркс отрицал религию умнее: рационально и вообще «прощал» ее как необходимость некоего анальгетика, пока не проведена экономическая хирургия планеты), смотрит не вперед, не в будущее, куда мы идем стать сверхлюдьми, а строго в прошлое. В пантеизм, тотальный духовный синкретизм, в лоно природы, где слышны звуки изначальной музыки, где гимны поет само небо. Где трагедия, как высшая форма свершаемой духовной работы, всегда пессимистична, свободна от так называемого рацио и теоретического искусства.

От таких концепций проще отказаться, иначе сойдешь с ума, что в конце концов и сделал сам Ницше на склоне лет. Говорят, он отрекался от своих идей, а на смертельном одре уверовал в Бога. Я же, понимая, сколь многим идеям он дал пролог, и, окидывая взглядом все это идейное бедствие, с лихвой воплотившееся в XX веке, тем не менее, не брошу камень в огород его философии. Почему? Потому что я хорошо помню слова Йозефа Ратцингера, которого спросили, что стоит выше, философия или религия. И он ответил, что религия. Но почему?

А потому, ответил Ратцингер, что философия стремится к истине, а религия исходит из нее.