Репрессии как сигнал обществу

Тут в AJPS два месяца назад вышла статья 🔑 про новую функцию государственных репрессий. Авторы полагают, что репрессии в автократиях – это не попытка точечно наказать активистов и даже не способ запугать людей, а объяснить, какое поведение является нежелательным, чтобы так больше не делали. Так граждане, гражданки и все остальные понимают, чего от них точно не хочет государство.

Исследователи использовали интересный дизайн: обеим группам были представлены 6 случаев действий граждан, после каждого из которых задавался вопрос: были ли граждане арестованы за своё поведение? Тритмент-группе сказали, что все 6 случаев спровоцировали арест, контрольной группе не стали раскрывать эту информацию, после чего в обеих группах + порядок случаев был рандомизирован (вопросы задавались в случайном порядке).

Последующих вопросов тоже было 6, и приводить все результаты было бы слишком громоздко, поглядите сами, но в общем в тритмент-группе по всем вопросам наблюдается большая уверенность в том, что похожее поведение будет наказуемо и его следует избегать, так что гипотеза вполне подтверждается.

В авторитарных режимах законодательство часто обновляется, а доверие к его исполнению низкое, поэтому люди не всегда понимают, что можно, а что нет (тем более, эти грани "можно-нельзя" постоянно меняются). С помощью репрессий-сигналов общественность может обновлять свои убеждения и перестраивать своё поведение на лояльное.

Что происходит с российской оппозицией за рубежом?

За последние несколько лет значительная часть оппозиционных сил оказалась в эмиграции. Вместо консолидации мы наблюдаем фрагментацию и вечные конфликты, что многих разочаровывает. Давайте разберемся, почему так происходит.

Еще несколько лет назад у политических организаций внутри страны даже в условиях недемократии были довольно очевидные маркеры поддержки: отдельные электоральные успехи, наличие разветвленной политической инфраструктуры в регионах, эффективно работающая финансовая модель по привлечению ресурсов через фандрайзинг и краудфандинг. Однако государственная репрессивная активность во многом свела на нет эти явления: многим политическим проектам пришлось покинуть страну и перестроить принципы работы.

Во-первых, многие привычные способы политического участия оказались для них больше недоступны — следовательно, сложно понять, насколько те или иные организации реально пользуются поддержкой россиян. Косвенным маркером могут служить разве что данные по охватам и подпискам в соцсетях — что характерно скорее для оценок эффективности медиа, а не политических организаций.

Во-вторых, из-за разных нехороших статусов и политических потрясений сломалась привычная финансовая модель. С одной стороны, люди внутри страны не могут столь активно финансово поддерживать организации, как это было раньше. С другой стороны, уехавшие граждане постепенно ассимилируются и отрываются от российской политики (подробнее о российской диаспоре можно почитать тут, тут, тут, тут, тут). В результате организациям приходится привлекать иностранное финансирование — как я уже ранее писал, кроме позитивных эффектов в виде, собственно, наличия денег, это несет в себе и негатив: обострение конкуренции друг с другом за ресурсы, а также смещение фокуса на выполнение обязательств перед донорами, а не на расширение аудитории. Таким образом, в среде оппозиции за рубежом не формируются стабильные горизонтальные связи.

В-третьих, наблюдается обострение поляризации, хотя этот тезис сложнее всего подкрепить количественными данными. В эмиграции многие структуры, а также сами люди, начинают выражать более радикальные позиции, что отторгает значительную долю умеренной аудитории. В чем-то это напоминает кейс венесуэльской оппозиции в изгнании после 2019 года.

В-четвертых, не стоит запоминать и о психологических факторах. В работе "The Activist Personality: Extraversion, Agreeableness, and Opposition Activism in Authoritarian Regimes" (2023) Ян Матти Доллбаум и Грэм Б. Робертсон пишут о том, какие личностные качества побуждают людей становиться оппозиционными активистами в условиях риска репрессивного и социального давления. Исследование показало, что сочетание экстраверсии (общительность, энергичность) и низкой дружелюбности (готовность к конфликтам), делает людей более склонными к оппозиционной деятельности в авторитарных режимах. Первая черта помогает активистам преодолевать страх перед репрессиями, тогда как вторая позволяет им справляться с социальным осуждением и изоляцией. Несложно догадаться, что ровно эти же качества могут мешать им выстраивать широкие коалиции и обращаться к массовой аудитории.

Поэтому нынешнее положение российской оппозиции в изгнании скорее является нормальным и закономерным, а не чем-то необычным. Надеюсь, этим постом я закрою эту для кого-то токсичную тему и больше не буду к ней возвращаться.

Военные перевороты и почему они возникают

В связи с последними событиями в Сирии попалась статья с орным названием "How to Keep Officers in the Barracks" (2018), где на примере 400 военных переворотов в разных автократиях исследователи показывают, что перевороты элитных (входящих в выигрышную коалицию) и боевых офицеров включают в себя принципиально разные процессы и, в свою очередь, требуют отличительных стратегий защиты от переворотов.

Перевороты элитных офицеров в значительной степени обусловлены политическими амбициями высших офицеров и внутренней динамикой авторитарных режимов. Следовательно, только высокие военные бюджеты и организационный противовес кажутся эффективными стратегиями для удержания их в казармах. Политическая либерализация побуждает элитных офицеров организовывать оборонительные перевороты, чтобы восстановить свою власть и положение.

Однако боевые офицеры похожи на обычных граждан. Увеличение социальных расходов решает некоторые из их мотивов для планирования переворотов. В отличие от элитных офицеров, которые, как правило, обладают значительным богатством и доходом, боевые офицеры получают значимые экономические выгоды от общих расходов на социальное обеспечение. Политические реформы в направлении более либерального государственного устройства также снижают риск переворотов боевых офицеров.

Перевороты элитных офицеров, как правило, приводят к смене руководства, но не к существенным сдвигам в авторитарных институтах. Однако перевороты боевых офицеров, как правило, вызывают более существенные политические переходы в форме и содержании авторитарных режимов.

Авторы акцентируют внимание на том, что перевороты боевых офицеров следуют иной логике, чем перевороты элитных офицеров не вписываются в существующие рамки, такими как та, что содержится в известной работе Асемоглу и Робинсона, где анализируют армию как корпоративную организацию, по сути представляющую интересы элиты в борьбе за распределение экономических благ. Это безусловно верно для высших эшелонов офицерского корпуса, но не для лейтенантов, полковников и даже более высокопоставленных офицеров без политического влияния. Короче, топовый ресёрч, жаль, не нашёл в открытом доступе.

На мой курс в Свободном пришло 126 заявок (больше в этом семестре было только у Дмитрия Львовича Быкова). Это очень ценно! И тем тяжелее мне было выбрать всего 25% от этого количества.

Однако для тех, кому политическая философия интересна больше, чем анализ данных, я могу порекомендовать курс своего товарища по учёбе в ЕУСПб Сергея Коретко «Политическая философия XX века»

Это более 40 часов лекций и семинаров по политической истории и философии + исходя из мотивационных писем Сергей распределяет три бесплатных места, а ещё делает скидки за хорошие заявки.

Подробности (включая всю информацию о курсе и лекторе) в посте по ссылке.

Дедлайн: 14 октября

Ошибки быть не может
Сегодня опять без сносок на исследования, сорян, но считаю важным слегонца побомбить касательно восприятия научного знания.

То, что ни одна статистическая модель не выдаёт железных 100% предсказаний, вроде уже стало понятно. Однако из этого почему-то делают вывод, что нужно полагаться именно на самый вероятный исход.

Скажем, страна А с 80% вероятностью автократизируется, а с 20% – демократизируется. Значит ли это, что нужно готовиться только к автократизации? Нет. 20% – вполне вероятный исход, и о нём надо говорить, о его последствиях надо думать.

Только когда популяризатор:ки начинают этим заниматься, людьми это воспринимается как обещание. Следовательно, если демократизации не происходит, их начинают обвинять (абсолютно несправедливо) в несбывшихся прогнозах и некомпетентности.

«Когда в России в таком-то году произошло событие X, я сразу понял:а, к чему всё идёт» – так говорят люди, совершенно не понимающие, как устроены любые социальные процессы. В их представлении одного или нескольких условий достаточно, чтобы на 100% предопределить любой исход.

Но это не так: политическое меняется каждый день, каждые несколько лет образуются крупные развилки, и их итог никто не в состоянии предвидеть.

Когда у нас есть 200 стран, манёвр для прогноза больше, это заложено центральной предельной теоремой: страны распределятся более-менее равномерно вероятностным прогнозам.

Когда у нас всего одна страна, мы можем знать только то, что с очень высокой вероятностью не произойдёт + шансы разных исходов, но никогда не их результат. В голове это держать полезно.

«Всё не так однозначно. Всей правды мы никогда не узнаем»

Новая статья ? Завадской и Алюкова подтверждает эмпирически то, что цель авторитарного режима не в том, чтобы насадить свою точку зрения гражданам, а в том, чтобы окончательно отбить у них желание разбираться в событиях.

3k опрашиваемых из РФ разделили на несколько групп:

- одним дали прорежимные новости и антирежимное опровержение, а другим наоборот:
- антирежимные новости и прорежимное опровержение.

А ещё было две контрольных группы, которым опровержения не показывали. После этого все 4 группы (на самом деле больше, там было ещё две темы + контрольная, кому вообще ничего не показывали) попросили рассказать, на кого они возлагают ответственность за происходящие события (было две темы: военные действия и инфляция). И вот неожиданность, в группах с опровержением процент определившихся был гораздо ниже, чем в контрольной группе.

Получается, что использование дезинформационного дискурса (так этот процесс называют автор:ки) как со стороны пропаганды режима, так и со стороны оппозиционных СМИ снижает воспринимаемую достоверность разоблачаемых новостей и повышает вероятность того, что субъекты откажутся возложить ответственность за вторжение на какую-либо из сторон.

Дезинформационный дискурс представляет собой эффективный ответ на угрозу, исходящую от авторитарного правления со стороны избранной медиа-среды. Хотя авторитарный режим может эффективно контролировать крупные национальные телевизионные сети и ключевые интернет-СМИ, граждане по-прежнему сталкиваются с информацией, которая бросает вызов режиму через социальные сети или более мелкие средства массовой информации, которых слишком много, чтобы их можно было контролировать.

В таком насыщенном медиапространстве авторитарная пропаганда не может полагаться только на предоставление неверной информации или цензуру. Дезинформационный дискурс — это следующий шаг в эволюции пропаганды, позволяющий автократам реагировать на вызовы перенасыщенного медиапространства.

Авторитарная пропаганда, упреждающе опровергая альтернативную информацию, может снизить ее авторитет и ввести в заблуждение, а лавина противоположных утверждений и обвинений в дезинформации, опровергающих эти утверждения, снижает способность граждан брать на себя ответственность за политику режима, как в соответствии со стратегической идеологией режима, так и против нее.

Ssrn

‘It's Not that Simple, We Don't Know the Whole Truth’: The Effects of Disinformation Discourse in Wartime Russia

Following the rise of disinformation spread via social media, references to disinformation have also become a ubiquitous feature of elite discourse. From Donald