🛋️ Перечитываю Парфюмера в который уже (третий - точно) раз.

Хочу сказать, что сначала Господь дал нам всех остальных современных немецких авторов, и только потом - Патрика Зюскинда. В качестве извинения.

В городах того времени стояла вонь, почти невообразимая для нас, современных людей. Улицы воняли навозом, дворы воняли мочой, лестницы воняли гнилым деревом и крысиным пометом, кухни — скверным углем и бараньим салом; непроветренные гостиные воняли слежавшейся пылью, спальни — грязными простынями, влажными перинами и остро-сладкими испарениями ночных горшков. Из каминов несло верой, из дубилен — едкими щелочами, со скотобоен — выпущенной кровью. Люди воняли потом и нестираным платьем; изо рта у них пахло сгнившими зубами, из животов — луковым соком, а из тела, когда они старели, начинали пахнуть старым сыром, и кислым молоком, и болезненными опухолями. Воняли реки, воняли площади, воняли церкви, воняло под мостами и во дворцах. Воняли крестьяне и священники, подмастерья и жены мастеров, воняло все дворянское сословие, вонял даже сам король — он вонял, как хищный зверь, а королева — как старая коза, зимой и летом. Ибо в восемнадцатом столетии еще не была поставлена преграда разлагающей активности бактерий, а потому всякая человеческая деятельность, как созидательная, так и разрушительная, всякое проявление зарождающейся или погибающей жизни сопровождалось вонью. И разумеется, в Париже стояла самая большая вонь, ибо Париж был самым большим городом Франции. А в самом Париже было такое место между улицами О-Фер и Ферронри под названием Кладбище невинных, где стояла совсем уж адская вонь.
<...> И вот здесь, в самом вонючем месте всего королевства, 17 июля 1738 года был произведен на свет Жан-Батист Гренуй.

*?«Монах», Мэтью Грегори Льюис*: классический готический роман конца 18 века, повествующий о грехопадении похотливого аббата.

18+

Все мы знакомы с базовыми элементами готики: страшная тайна, гнетущая атмосфера, мрачные и величественные здания, проклятия, злые существа, истекающие черным воском свечи, пыльные бархатные балдахины, you name it.

Однако, по большей части все это мы знаем из книг с элементами готики. Однако ж, готика бывала и чистой, и откуда-то она началась.

Родительница жанра — безусловно, Анна Радклиф, которую читали так активно и почитали так широко и повсеместно, что любую мало-мальски похожую на «Тайны Удольфского Замка» книгу записывали её авторством для лучших продаж. Это же происходило с «Монахом» Льюиса, и только спустя какое-то время этот роман, написанный сыном близких ко двору аристократов, британским атташе в Гааге Мэтью Льюисом, станет одной из нескольких классических книг, на которых стоит жанр готики, и из которого растет бесчисленное множество других направлений, от ужасов и фэнтези до романов вообще — в том виде, в каком мы их знаем.

Тем удивительнее, что Льюис написал эту книгу за 10 недель в возрасте 19 лет! Читается роман еще быстрее, чем писался, так что если вы хотели быстренько освоить что-нибудь за 1796 год — самое то.

«Монах» — это история капуцина по имени Амбросио, аббата столь благочестивого и ослепительного, что только слепой и глухой мадридец мог не знать его и не слышать его популярнейших проповедей. Однако, себя Амбросио любит больше, чем Бога, и потому дьявол, подобравшийся к нему через эту слабость, довольно быстро преуспевает в низвержении монаха в греховные бездны, и — это готика, поэтому не спойлер — в конце концов Амбросио, обманутый дьяволом, погибает, разумеется.

Список преступлений, которые успел сотворить Амбросио за какие-то буквально месяцы, поражающе широк и включает в себя инцест, убийство, черную магию, сексуальные перверсии, изнасилование, матерегубительство и прочие абсолютно животные проявления.

Да, кстати, о 18 веке. Автор — англичанин. До середины 19 века в Англии не использовали даже слово «ноги» по причине его невообразимой порочности. Почти столь же часто не использовалось слово «штаны», потому что в штанах что? А? Что в штанах-то? Ноги в штанах. Кошмар какой.
А Льюис жил за 50 лет до этого, и у него в романе… ну, не только ноги. Язык повествования при этом нормальный, то есть и высокий, на уровне 18 века, и неожиданно легко читаемый из 2024 года — но очень откровенный. От упоминания ног Льюис не смущался.

И это британский атташе, представьте себе, и это 1796 год. Даже до викторианского периода еще целых три правителя. Джейн Остин 21 год, она не написала пока ни одного большого романа, Шарлотта Бронте вообще еще не родилась. В общем, «Монах» для своего времени текст поразительно вольный. Впрочем, Льюису на момент написания 19 лет, чего тут удивляться.

При этом авторский гений не простирался над самыми черными проявлениями души человеческой. Дьявол развел его «повсеместно известного», «почти святого» Амбросио просто на пальцах, как ребенка, главный герой даже и не сопротивлялся всерьез.

Но ведь это готика, здесь главное — атмосфера, саспенс, страх, мистическое оцепенение. А моральное усилие, духовный рост и прочий психологизм — это для Льюиса будущее, это про литературу 19 века, про Теккерея и про Достоевского.

Кстати, в детстве наш Федор Михайлович слушал читаемую вслух готику "разиня рот", и она повлияла на него так же, как на многих других, от Гоголя до Кубрика.
И за это спасибо Анне Радклиф в первую очередь, и Мэтью Льюису — все же, наверное, не во вторую, но и не в последнюю.

? Пока мне не пишется, потому что ничего нового не читается, но прерву молчание ради пары мыслей по поводу топа Нью-Йорк Таймс.

Во-первых, и это немного в сторону, я не очень понимаю, почему у нас в переводе пишут "Элена" Ферранте. На своем опыте скажу, что никто в англоязычном мире Елену (Elena) не назовет Эленой; либо Илэна, либо Илэйна. Может быть, разве что, Елэна - это если Jelena в прописи. В общем, как-то непонятно с этим.

Во-вторых, очень сильно удивил Уайтхед с его Подземной Железной Дорогой на седьмом месте. Хотя Уайтхед, конечно, молодец, и книгу он написал важную (вот рецензия), но как-то совсем она не тянет на топ-7 из 100. Может быть, по уровню общественной/исторической значимости освещаемой темы, но точно не по качеству исполнения. Это очень простенькая книжка, местами даже сыроватая.

К Ани Эрно и иже с ней отношусь как к необходимому, но чужому. Я миллиарды раз пыталась понять это направление, последний заход был буквально пару недель назад, когда я взяла в библиотеке её Simple Passion, но даже в пятидесятистраничной книжке на меня опять с первого параграфа вылили порнографическое описание секса. Зачем мне это было надо, и к чему мне об этом рассказали, я не поняла в очередной раз, так что все, с автофикшном окончательно умываю руки.

Еще очень расстроило, что в списке не оказалось Салмана Рушди - его Джозефа Антона (2012 г) легко могли бы включить. При всем уважении к Уайтхеду, три раза упомянутой Эрно и дважды упомянутой Ферранте, Рушди заслужил одно из их мест. Как и Янагихара (хотя я не фанат).

Но! Очень порадовало, какая тонна нечитанного в этом топе оказалась. Даже если из этой кучи книг половина окажется явно конъюктурными/плохими по исполнению/просто неинтересными, что-то все-таки обязательно найдется. И это ура!

? В порыве какой-то буйнопомешанности освоила все 300 страниц «Серебряного герба» и первые 250 страниц дневника Корнея Чуковского за один вчерашний день.Впереди еще 1300 страниц первого тома дневника, и, наверное, 1500 страниц второго - но рецензию напишу раньше, а сам дневник еще потяну, это приятное чтение.

Вообще, я часто переключаю центр своих симпатий между современной иностранной литературой и русской литературой начала 20 века (иногда современной, но очень редко средне- и позднесоветской). Когда я читаю иностранных авторов, я думаю, ох, вот как писать надо, вот это движение идей, вот это я понимаю. Потом начитываюсь, беру русских, и думаю уже наоборот, что нет, вот так писать надо, вот где настоящая полнота мысли, вот где сила языка.

Это, думаю, нормально для обычного читателя. В противном случае, если бы фокус интереса был определенным, надо было бы идти за кандидатской.

*? Уильям Теккерей, «Из записок Желтоплюша».*

Короткая, в 90 страниц, повесть «отца реалистической прозы» Теккерея, в крайне язвительной форме высмеивающая быт и нравы английских аристократов 19 века.

Повествование ведется от лица того самого Желтоплюша – лакея в форменных желтых штанах по имени Чарльз Фицрой, слуги достопочтенного Элджернона Перси Дьюсэйса, пятого сына лорда Крэбса.

Элджернон Дьюсэйс – погрязший в долгах, типичный молодой аристократ: стройный, алигантный, руки белые, лицо бледное, глаза черные и пронзительные <…> Говорил тихо и деликатно, всегда при этом следил за собеседником и всем говорил одно только приятное. Лакей вздыхает: хозяин держал кеб, ездил к Олмэку и к Крокфорду, вращался в самых высших аферах, а в судебные книги, по правде сказать, заглядывал очень редко. Знатные господа умеют добывать деньги на всякий манер, иной раз так, что простым людям и не приснится.

И действительно, очень скоро все разрешается – хорошо для аристократа, плохо для всех остальных. По соседству с Дьюсэйсом селится мистер Докинс, имеющий шесть тысяч в ценных бумагах сын сыровара и одногруппник по Оксфорду другого соседа, мистера Блюита. Дик Блюит – сын богатого сквайра из Лестершира, человек, стоящий на классовой лестнице так далеко от лорда Дьюсэйса, что до появления состоятельного простолюдина, связанного знакомством с Блюитом, они даже не здороваются.

Достопочтенные господа, Дьюсэйс и Блюит, прекрасно все знают друг о друге, и знают, что каждый прицелился на деньги мистера Докинса. Обычно велеречивые и приятные, договариваются они в совсем не великосветских выражениях: слушай-ка, Блюит. Я тебя тоже знаю за величайшего мошенника и вора <…> Знаю, что ты уже обставил мальчишку на двести фунтов и подбираешься к остальному. Давай пополам, иначе ни гроша не получишь.

Забегая вперед, никакой половины Блюиту, конечно, не светит. Жернова классового общества сработают, как в антикапиталистической методичке. Сын сыровара потеряет все, Блюит получит немного, остальное заберет Дьюсэйс. Если эта повесть не издавалась в СССР, это было их серьезным идеологическим упущением.

Дальше первого эпизода спойлерить не буду, скажу только, что «на всякого хитреца найдется свой хитрец».

«Записки» – это повесть скорее о преступлении, чем о наказании. Морального слома в героях не случится, просто кое-кто не преуспеет, но несколько, не менее неприятных, преуспеют вполне. Автор не предлагает нам решения, он только описывает механизмы классового общества, и намекает, что слепая очарованность титулами, внешностью и умением деликатно общаться, приводит к плачевным результатам.

Повесть я порекомендую – это классика, и это классик. Но пока вы доберетесь до разрешения, где хотя бы немного будет наказан хотя бы один негодяй, есть риск стать коммунистом.

?️ Роулинг раздала криейтив райтинг базы в новом интервью, которое любезно перевели девочки-переводчицы из канала Denmark St.

Я честно пытаюсь сократить количество постов про Джоан и Гарри Поттера: к примеру, я не поздравила вас с днем Гарри Поттера, не рассказала, что на этой неделе угрожавшего Роулинг парня отправили под стражу, и молчу о том, что начала играть в Hogwarts: Legacy.

Но интервью получилось действительно классное. Мне особенно понравилась её увлеченность схемами, да и метафора про хижину и озеро звучит волшебно.