В интернет-газете "Ваши новости" вышла моя рецензия на книгу Валерии Троицкой "Донецкое море" – важную и очень нужную сейчас "повесть о настоящем взрослении".

Мне кажется, я даже не дышу,
не слышу стрелок, слов, когда пишу
об этих соснах, уходящих в осень.
Об этой тишине, где домовина – дом,
где всё оставленное на потом
не сбудется и не случится. Бросим
слова на ветер, нежность – на закат,
всё догорающий, никак не выгорая.
Здесь где-то, кажется, была тропа другая,
ведущая не в смерть, а в детство. Наугад
иду – по ней ли? – но иду-бреду к тебе.
Туда, где снег лежит на синих ельих лапах,
где лето кружится кругами по воде.
Где существует это слово – "папа".

Под «Баттерфляй в Китае»
О. Каравайчука
он ласточек считает.
Иные облака

на Набережной Шмидта
/веночек за глаза/:
с оттенками графита
мешается зола

не потому, что вечер
и август над водой,
а — незачем и нечем —
ему на обходной

платить за столбик шота
/за грусть из ничего/.
Он важен для кого-то
на линиях В.О.

Под «Баттерфляй в Китае»
вся жизнь перетечет.
<...> но — облако узнает —
и ласточка не в счет.

27.08.24

"…Но радуюсь солнцу, как ещё одному "дню рождения" — и собственному, и всего вокруг, вернее — каждому солнечному дню, как дню рождения радуюсь. И небу с крутыми облаками, и земле с доверчивыми красками, и этому нежнейшему трепету листвы, и запахам — вянущей травы и цветов в апогее!" – писала об этих местах полвека назад Ариадна Эфрон, моя нежная любовь и непреходящяя боль.
Таруса – город рябин и колокольного звона. И в том, и в другом так много осени, что тарусский воздух кажется сотканным из прохладного, тихого и печального света.
А в Поленово (полчаса тихим ходом по Оке) – сосны до неба, разнотравье да разноцветье и бодрые дамы от проекта "Московское долголетие". Дамы восхищаются и наперебой бегают фотографироваться у большого камня, стоящего в центре главного двора. И практически никто не читает надпись на этом камне...
Осенью Тарусу заняли фашисты, и над Окой шла непрекращающаяся артиллерийская стрельба. А на реке переправщиком работал десятилетний Володя Кузьмин: перевозил на ту сторону и обратно наших разведчиков. Той же осенью Володя будет убит шальной пулей, в декабре 41-го врага отбросят от Тулы, а спустя 30 лет перед главным домом усадьбы, где мальчик был похоронен вместе с павшими в боях рядом с Поленовым минометчиками Кудрявцевым и Чашкиным и политруком Тарасовым, поставят камень с очень простыми, очень страшными (но одновременно радостными) и, пожалуй, главными сейчас словами: "Здесь был остановлен враг".
Лето скоро пройдёт, на старом кладбище наполнится дождевой водой корзина с еловыми шишками у креста Паустовского, сотрутся нежные цвета моего букетика на могиле Али, но "мудрый покой" этих мест по-прежнему будет лечить душу.

В новых фронтовых сводках увидела сегодня упоминание моего родного Беловского района Курской области. И сердце замерло, хотя там пока ещё относительно тихо.
Родного, потому что там, в селе Долгие Буды, родился мой дед. Там, пережив фашистскую оккупацию, почти сто лет прожила моя прабабка. Там моя двоюродная бабушка варила самую вкусную на свете "каву" и говорила на цветастом журчащем суржике.
В том поистине фантастическом видео, которое разлетелось по ТГ-каналам, водитель, ставший ангелом-хранителем Поддубного, спрашивает его: "Зём, живой?"
Раньше я терпеть не могла этого слова – "Зёма". Оно отталкивало меня своей фамильярностью, этакой нарочитой "гоповатостью". А теперь я чувствую, насколько точное и важное – особенно сейчас – это слово. Потому что именно так обращается суджанский водитель не к тому, кто, возможно, живёт с ним по соседству, не к белгородцу по рождению Поддубному, а к окровавленному русскому человеку, которому надо помочь.
И сердце болит за всех моих зём, всех моих курян, всех моих русских людей.
Она нам очень многое в себе объясняет, эта война. Только вот плату за это объяснение берет немыслимую.

НА СВАДЬБУ Д. И Т.
Что ни месяц, то космос
звёдной пылью богат:
она липнет на космы
петербургских наяд —
ну а мне только вдосталь
здесь стоять, наблюдать —
на Васильевский остров
я приду отдыхать.

На Васильевский остров
я приду гулевать:
здесь вольготно и просто,
есть чем душу занять,
по проекции линий
да на полном ходу
сквозь дома и машины
я пройду, проплыву —

прямо к ро‌дным и близким,
кто всегда — навсегда,
кто радеет отчизной
благородства стиха,
кто культурно пророс тут,
не отстав ни на ять...
Ведь Васильевский остров —
суть одна благодать.

На Васильевский остров
мне дорога одна,
как выцеживал Бродский
непростые слова:
если жизнь не по вкусу,
если выжить нельзя,
если вылечить душу,
значит, надо — туда;

где БГ или Майк,
где поэтов не счесть,
где блаженствует санкт-
ленинградская взвесь,
где повтор как традиция,
а симметрия — долг,
где на мраморе лица
вызывают восторг,

значит, надо туда,
где друзья обрели
благосклонность труда,
терпкий запах мечты...
и тогда — не коллос, но
по-другому нельзя —
на Васильевский остров
я приду к вам, друзья!

Я приду и замечу,
как повсюду блестят
обомлевшие плечи
петербургских наяд,
как играет на фоне
не какой-нибудь рок —
Городецкий, Мамонов
иль иной здесь пророк,

как за лоджией птицы
не поют — голосят,
обещая присниться
(но не снятся опять)...
Пока счёт идёт до‌ ста,
как в глубоком бреду,
на Васильевский остров
я приеду, приду.

8 июня 2024 года

ОЛЕГ ДЕМИДОВ

Там, где воздух пропитан порохом, солнцем, пылью,
Где слова горячи и сухи, точно ветер в саванне,
Где Харон перевозит кочевников в лодке по Нилу,
Его видели снова — в Нигере, Мали, Судане...

Его сразу узнают: «А кто ещё, правда, братцы!
Вот ведь чёрт! А подробности — ладно, неважно...
Да и в общем-то в чём здесь ещё разбираться,
Кто по городу ходит в пустынной спеце камуфляжной?»

Кто-то скажет, что жал ему руку, но сфоткать
Тот не дал. Зять Марины Петровны с «Промсвета»
Говорил: в Ялте пил с ним фруктовую водку,
Но вообще это всё под огромным, под страшным секретом!

Его снова увидят — под Харьковом, в Минске, Варшаве.
Да ты знаешь, недавно на Ваське: в метро, в перегоне,
Из-под кепки — глаза, взгляд, усталый, прямой и шершавый,
Показался мне просто до боли, до боли знакомым.

...Там, где воздух пропитан порохом, солнцем, серой,
Там сгоревшие звёзды мерцают над чёрной пустыней.
Так давно они умерли, что невозможно поверить,
И, наверное, вечно теперь уже светят — живые.

Евгению Викторовичу исполнилось сегодня 63 года. И никаких "бы". Никаких.