Поговорили. Пока тизер, ну а в скором времени можно ожидать и полную запись разговора – кажется, получилось небезынтересно.

С целью приобщения к классике жена принесла в дом конфеты «Мишка на севере» производства кондитерской фабрики имени Крупской. Конфеты, надо сказать, внушают почтение: увесистые, хрустящие, в приятной шероховатой бумаге. Но слоган «качество с 1938 года» в нынешних…

Кстати, на днях подвернулся текст, сгенерированный ChatGPT – на том месте, где, по крайней мере, предполагался живой автор (анонс мероприятия).

И я отметил, во-первых, как быстро считываешь подделку. Достаточно один раз пробежать глазами по тексту, чтобы понять, что его писал не человек. И дело не в грамматических погрешностях и т.п., а как раз наоборот – текст прилизанный, стерильный, как больничная палата, и начисто лишенный индивидуальности. Все эпитеты, обороты стоят ровно на том месте, где их ожидаешь. Возможно, тут дело еще в том, что я знаком с манерой письма предполагаемого автора – довольно-таки неряшливой.

И второе: как только понимаешь, что текст написан нейросетью, тут же теряешь к нему малейший интерес. Будто схлопывается что-то: все понятно, говорить тут не о чем, просто не находишь для себя ответа на вопрос, зачем тратить на это время. Уж лучше бы был текст сколь угодно корявый, неказистый, но живой. Так что на перспективы, по крайней мере, интеллектуальной революции в области ИИ я пока смотрю скептически: все-таки текст – человеческое дело.

Тут, конечно, повод задуматься о постмодернистской «смерти автора». Сдается мне, что за красивыми академическими теориями стоит непроговоренное представление о том, что живой автор все-таки имеется. А вот когда наблюдаешь всамделишную смерть автора – то есть физическое его отсутствие в том месте, где наличие предполагалось – тут уже и текст умирает, потому что читать его становится попросту незачем.

Сколько живописнейших деталей, драматических ситуаций, какую россыпь характеров можно обнаружить, читая глубокой ночью отзывы на скотч.

Николай П.: «нормальный ско тч».

Жанна: «нужная вещь в хозяйстве!».

Игорь С.: «чудо чудное диво дивное».

Вячеслав Л. мыслит системно: «очень многоцелевой товар, держит соединение очень крепко, можно использовать многократно».

Иногда скотч даже слишком хорош. Светлана П.: «рамку к стене приклеила слегка криво. Снять, поправить уже не получилось».

Наталья Д. настроена философически: «пока все нравится, держит отлично, время покажет».

Но есть и критические наблюдения. Назар П.: «Ужасная лента , ничего не держит , превратилась в кошмар».

И совсем уж загадочное. Светлана Ш.: «липнет хорошо ребенок доволен».

Странное дело, но в бескрайней русскоязычной «литературе тридцатилетних» я пока не встретил романа, который зацепил бы по-настоящему – и это при том, что самому вот-вот тридцать. То есть прочесть, оценить слог, увлечься, в чем-то даже посочувствовать – да, но вот чтобы разглядеть в романе созвучное тому, что переживаю сам – такого ещё не случалось. В переводной прозе безо всякой претензии на «голос поколения» порой находишь гораздо больше ценного для себя, чем в самых откровенных исповедях детей девяностых.

В чем тут дело? Мелочность сюжетов, заурядные герои? Уважаемый Денис Драгунский на днях отпустил меткую остроту в адрес современной отечественной прозы: 27-летний Пьер Безухов от безысходности решает убить Наполеона и перевернуть ход истории, а 27-летний Паша Базыкин решает пойти к психологу и избавиться от комплексов. Но эта претензия мне не кажется справедливой. В конце концов, и в XIX веке хватало камерных сюжетов. Да и стоит ли требовать грандиозного эпоса от поколения, которое великие исторические события до недавнего времени наблюдало лишь по телевизору? Ну да, вот такие они, тихие драмы тридцатилетних – сплошь про психотравмы, дворовое детство и семейное насилие. Такой вот исторический опыт, рано или поздно завезут другой – да уже завезли, что уж там.

Лично мне в «литературе тридцатилетних» не хватает другого – эстетической дистанции. Да и вообще эстетического взгляда на действительность. Порой возникает ощущение, что, обложившись теорией, начитавшись Сьюзен Сонтаг и Ханны Арендт, молодые авторы стремятся концептуализировать все, что подвернется под руку. Дать не портрет эпохи, а ее, так сказать, лабораторное описание. Проблема даже не в том, что это невозможно сделать, находясь внутри эпохи – нельзя описать торнадо, вращаясь в его сердцевине. Проблема в том, что в попытках вывести теорию современной жизни порой напрочь теряется то, ради чего, на мой взгляд, существует художественная литература – восхищение перед прекрасным и попытка передать это художественным путем.

Хуже всего, если автор откровенно пытается «уловить дух времени», следовать каким-то трендам – в пределе это порождает откровенно политизированные агитки, сотканные из разного рода клише, которые и литературой-то назвать нельзя – так, пена на гребне эпохи, о которой через пару лет никто и не вспомнит. Но и в литературе более высокого качества порой чувствуется это засилье теории. Быть может, если бы на авторов не давил сложившийся вокруг них дискурс «голоса поколения» – хорошей прозы было бы больше.

Вот-вот начинаем большой разговор о К. Барте в арт-библиотеке БФУ - всех приглашаю подключиться к трансляции

на уход винила.

девицы из южных штатов,
ослицы из эмиратов -
на поливинилхлориде
расчерчен шелковый путь.

несут нам волхвы с востока
гниль лондона, дым вудстока,
бредет караван пустыней -
дойти бы куда-нибудь.

.

иголка бежит по кругу,
гитара звенит упруго,
сверкает прохладной гранью
виниловая луна.

милей нам созвучья джаза
далёких садов шираза,
нам слаще том йорк лукавый
гранатового вина.

.

а мне что восток, что запад,
ходжа насреддин, фрэнк заппа -
мне дедова магнитола
единственный муэдзин.

мерцают огни стамбула
за спинкой кривого стула
и комната, что пустыня,
не ведала русских зим.

Подумал попутно – и об этом напишу, пожалуй, здесь – что в восприятии рок-музыки для меня всегда было важным то, что она на другом языке. Английским я владею, но не настолько бегло, чтобы нельзя было отвлечься. Я никогда не вслушивался в тексты, меня вообще мало интересует, «что хотел сказать автор». По-моему, музыка говорит сама за себя. И даже если отыскать потом текст в интернете (что бывает нередко) и что-то оттуда запомнить, он все равно остается другим, далеким от повседневности. Это не тот язык, на котором размышляешь о тщетности бытия, пока чистишь зубы.

И именно это, по-моему, открывает огромный простор для воображения, что-то вроде текстовой игры со свободными правилами, потому что отдельные фрагменты сознание все же выхватывает. В композиции Jethro Tull «Thick as A Brick» текста на целую книжку, но я бегло вспоминаю из нее только одну строчку: «the poet and the painter casting shadows on the water». И мне этого хватает за глаза – вспыхивает целое созвездие образов, которые можно интерпретировать как угодно. Про искусство, про блики на воде, про длинную тень, что тянется за каждым, будь ты хоть художник, хоть поэт... Текст становится чем-то вроде сновидения – текучей, зыбкой реальностью, живущей по собственным законам, не знающей земных ограничений. Дальше при желании можно заняться его юнгианским толкованием – вышеуказанной строчки хватит на целый том – но это лишь опция, можно все оставить как есть. Хирургический свет чистого разума в этой комнате включать не обязательно. Если бы речь шла о литературе, такой подход, пожалуй, можно было бы назвать антинаучным и обскурантистским. Но это музыка, так что извините.

Подозреваю, что такое восприятие западной музыки вполне типично для постсоветского человека, каким себя осознаю. Для советского, пожалуй, в еще большей степени. В замечательной книге А. Юрчака о последнем советском поколении много места уделено тому, какую роль в 70-х и 80-х гг. играли пластинки Pink Floyd и King Crimson в формировании образов «воображаемого Запада». Но для советских людей это был воображаемый Другой, все еще претендующий на принадлежность нашему земному миру – вот же он, за забором, только руку протяни. Для нас же, тех, кто слушает эти пластинки спустя полвека, рок окончательно оторвался от текущей повестки и перестал быть «актуальным», перешел в область чистой игры художественного воображения, что, по-моему, идет ему только на пользу. Ведь как раз худшее, что может произойти с искусством – это подчинение его «актуальному», сиюминутным лозунгам, прямолинейным высказываниям и расхожим мнениям, что забудутся уже завтра.

И между делом подумал, что русский рок не состоялся как музыкальное явление (что признают и сами русские рокеры) – именно потому, что он русский. Важнейшие из русских рокеров и сами это прекрасно понимали, и пытались как могли противостоять диктату текста – щедро пересыпая его метафорами и аллегориями, нарочито избегая прямых высказываний об «актуальном». Но в некотором смысле русский рок был с самого начала обречен стать тем, чем он стал – либо стихами под гитару, непокорным пасынком советской бардовской песни, либо бесхарактерным подражанием западным трендам. Потому что от великого-могучего, если уж взялся на нем петь, никуда не денешься.

Трансляция тоже будет - так что всех, кто не сможет быть очно, приглашаю присоединиться по ссылке:

https://www.youtube.com/watch?v=KdzKKPZnPN0

YouTube

Бог Авраама или Бог философов и учёных? Религия и иррационализм Нового времени.

Цикл лекций "Переосмысляя Бесконечное. Религия и философия в эпоху модерна и постмодерна." Лекция Никиты Валерьевича Калинина, священника, аналитика Академии Кантианы БФУ им. И. Канта. Наши соц. сети: Официальный сайт — https://lib.kantiana.ru ВКонтакте…