НЕТ ВОЙНЕ! ??

Милена Славицка «Она» (пер. с чешского Ольги Назаровой). М.: Носорог, 2022.

#новыечешскиекниги

Что общего между Кафкой, Беккетом, Генри Миллером, Кундерой, Томасом Бернхардом, Торгни Линдгреном и Уэльбеком? А то, что именно их тексты легли в основу сборника Милены Славицкой «Она», который вышел по-русски в издательстве «Носорог» (в переводе Ольги Назаровой).

Милена Славицкая, искусствоведка, специалистка по русскому неофициальному искусству, супруга Виктора Пивоварова, писательницей стала относительно недавно. В 2010 году у нее вышел сборник «Ямртальские рассказы» (Ямртал — народное название Нусельской долины в Праге), после него — роман «Хагибор», действие которого происходит в одноименном районе Праги, расположенном возле Ольшанского кладбища. Отложив в сторону работу над последней частью этой пражской трилогии, Славицкая взялась за книгу совершенно другого рода, назвав ее коротко — «Она».

«Она» — книга концептуальная. В культовой чешской радиопередаче «Либература» Славицкая рассказывала о замысле книги: «Саморефлексия женщин [в литературе] насчитывает лет сто пятьдесят — это очень короткое время. Но что если бы ее история была столь же продолжительна, как и история мужской саморефлексии?» Помимо эха феминизма, здесь слышатся в первую очередь отзвуки концептуализма с его призывом не производить искусство, а изучать его природу, и с его скепсисом по отношению к любым претензиям на власть. «Кто же мы [женщины] собственно? Оказывается, что ответ на этот вопрос дают, главным образом, писатели-мужчины», — говорит Славицкая в радиоинтервью.

Рассказы из сборника «Она» — это попытка изложить известные нам литературные сюжеты с точки зрения второстепенных героинь, тех, кто послужил для писателей-мужчин простым воплощением той или иной социальной роли. Впервые, по словам Славицкой, эта идея пришла ей в голову при чтении романа Беккета «Мерфи»: а что изменилось бы, если бы роман был написан от лица проститутки Селии?

После этого писательница в течение нескольких лет искала в литературе XX века других второстепенных героинь, которым были отведены стереотипные роли, и нашла в «Превращении» Кафки — сестру, в «Тропике Рака» Миллера — горничную, в «Вальсе на прощание» Кундеры — жену, в «Бетоне» Бернхарда — опекунш, в «Шмелином меде» Торгни Линдгрена — подругу и, наконец, в «Покорности» Уэльбека — мать. При этом, рассказывая истории с точки зрения этих женщин, Славицкая остается чувствительной к стилистической технике текста-прототипа и к его деталям. Если «Она» — это чешский концептуализм, то концептуализм бережный и изящный.

И столь же изящна и концептуальна обложка русскоязычного издания. Вот что рассказывают о ней в самом «Носороге»: «В „О“ виден профиль женщины, он взят из рисунка Одилона Редона „Броня“ 1891-го года. <…> На странице рисунка на сайте Метрополитен-музея предполагается, что эта черная оболочка „выражает подсознательный страх перед женской сексуальностью или, наоборот, служит символом женской плодовитости“. Сам Редон неоднократно появляется внутри книги Славицкой — речь о его тревожных видениях женского блуждает по лекции Алисы, героини рассказа „Мать“».

nosorog.media

Милена Славицка

Она

«Ach. Tolik pocitů jsem měla naposledy, když mi trhali osmičky» («Ах, столько эмоций я испытывала в последний раз, когда мне удаляли восьмерки»), — написала одна читательница в рецензии на одну книгу. Я бы точно так же ответила, если бы меня спросили, как мне понравился «Дневник священнослужительницы» (Deník farářky) Мартины Виктории Копецкой.

В статье о Чехословацкой гуситской церкви в Википедии сообщается, что «на сегодняшний день из 266 клириков церкви 130 составляют женщины». Одна из этих женщин — Мартина Виктория, которая служит в главном гуситском соборе — церкви Святого Николая на Староместской площади в Праге — и представляет гуситов во Всемирном совете церквей. А еще она ведет передачу на чешском телевидении и свой блог (из которого и выросла книга), пишет для чешского Vogue, а в прошлом году даже участвовала в танцевальном телешоу StarDance, безумно популярном в Чехии. Из «Дневника» мы узнаем, что Мартина Виктория вне церковных стен носит красную помаду, красный маникюр и туфли на каблуках, а еще любит вино и кубинские сигары.

Не знаю, что вы подумали, читая предыдущий абзац, но готова поспорить, что кто-то из вас уже занес руку для фейспалма. Вот и у меня тоже первоначальный скептицизм по мере чтения книги сменился неприязнью и недоумением. OMG, зачем столько фотографий в духе «Я и Папа Франциск», «Я в Нью-Йорке», «Я в Индонезии»? Это же вроде книжка, а не Инстаграм-аккаунт! Скромнее надо быть, девушка! Но в какой-то момент вдруг доходит, что эти претензии больше говорят не о Мартине Виктории, а тебе самой. Чтение книги постепенно превращается в исследование своих собственных границ и предрассудков, про которые думаешь, что их нет.

Постепенно авторку книги перестаешь обвинять в излишней самовлюбленности и начинаешь ценить ее за искренность, за то, что она равна самой себе, и честно идет по своему духовному пути. И пусть фрагменты из проповедей, приводимые в книге, не производят особого впечатления, а некоторые рассуждения кажутся совсем уж тривиальными (мол, у каждой женщины внутри — команда мечты: заботливая мать, любящая фея и служительница культа), видимо, Мартина Виктория выполняет важную функцию — создает образ церкви с человеческим лицом. «Моя деятельность в лоне церкви мне кажется, прежде всего, доказательством того, что у Бога отличное чувство юмора, раз уж Он призвал меня к служению. С другой стороны, я думаю, что чем больше разнообразие духовных служителей, тем более широкие круги общества мы можем охватить своим словом».

«Дневник священнослужительницы» выстроен в соответствии с церковным календарем: первые его записи относятся к периоду рождественского поста, потом наступает Рождество, Великий пост, Пасха, Троица и снова рождественский пост. И хотя в каждой из глав Мартина Виктория много рассказывает про свои путешествия, комментирует Библию, приводит отрывки из своих интервью, все-таки самые интересные (жаль только, что при этом самые редкие) фрагменты — те, в которых говорится о церковной среде, своего рода бытовые зарисовки. Например, о том, сколько времени требуется, чтобы написать проповедь, о том, что самым внимательным прихожанином оказался иностранец, который ни слова не понимал по-чешски, о том, как проходит подготовка к венчанию.

В книге, явно ориентированной на самую широкую аудиторию и потому громкой, публичной, ценно то, в чем публичности мало: тихие бытовые этюды, некоторые толкования евангельских эпизодов и возможности самопознания, которые рождаются в пространстве между читателем и авторкой дневниковых записей.

#литературноебрно

7 февраля родился не только Чарльз Диккенс, но еще и чешский поэт Ян Скацел, которому, кстати говоря, сегодня исполнилось бы ровно сто лет.

Если вы бывали в Брно, то наверняка слышали это имя: стихи Скацела опоясывают фонтан на центральной брненской площади, c холма Шпильберк на город смотрит голова поэта, собранная из металлических трубочек, чуть дальше от центра, возле одного из домов на улице Котларжска, в память о Скацеле установлена мемориальная доска, а другая брненская улица, упирающаяся в совершенно парижскую Славянскую площадь, названа в его честь.

Скацел, однако, поэт не только и не столько брненского, но общечешского масштаба. Он вообще один из крупнейших чешских лирических поэтов второй половины ХХ века, чьи стихи не превратились в пыльную классику, а до сих пор живут и проживаются.

Вот здесь можно почитать стихи Скацела в переводе Сергея Скорвида, но если вы хотите послушать, как они звучат по-чешски, то первое стихотворение из этой подборки не раз было положено на музыку. Вот так оно звучит в исполнении чешско-британского композитора Александра Голдшайдера.