Таня Скарынкина

За 10 метров до зги

Мы в ясли никогда не заходили
в здание на краю нормального садика
мы даже близко к нему не подходили
кто его знает что там внутри у него делается

оттуда всегда крики плач доносятся
лучше не рисковать
стараться не обращать внимания
громче играть с нормальными ровесниками.

Источник: Полутона

Сергей Соловьёв

Тесла стоит в зигзицах,
как святой Себастьян.

Маленькие, человечьи
лица —
здесь, там —
прикрыть бы, да нечем.

Авраам
с зарезанным сыном домой вернулся.
На нём и храм.

Пятки в Мекке, в сердце — Бенарес,
а глаза — Таруса.

Dolce —
über alles.

Девочки — на вес,
мальчики — на сантиметры.

Снег сплывает с небес,
как титры.

Источник: Журнал Воздух, 3-4/2015

Никита Рыжих

Разрешён только секс с оружием
Разрешён только поцелуй с оружием
Разрешено только оружие

Мы увидимся
Мы ещё обязательно встретимся

Ты не произнесёшь ни слова
Ты станешь словом на тишине кладбища

Могила без цветов
Цветы без могил

Осенний дождь
Опустится на похороны

Осенний дождь
Пойдёт на кладбище

Осенний дождь
Опять пойдёт на кладбище

Осенний дождь
Опять пойду на кладбище

Осенний дождь
Опять упадёт упаду на кладбище

Я ничего не вижу
Я даже не знаю как выглядит кладбище

Клещи кладбища
Под кроватью

Клещи ничего
Под кроватью

Ничего
Под кроватью

Ничего
Нигде

Прости
Прощай

Источник: ROAR // Номер четырнадцатый / пятнадцатый

Анна Горенко

Несколько смертных строк смертному телу
столько же светлых мук светлому взгляду
бедный твой город: картонный, а белый белый
белой гостиной славный фонтаном садом
скаредный всхлип а выдох на всё согласный
сводной одной минутой явился скудный
смутный вид сбоку сиял красотой напрасной
ссадиной рта простудной
так проплывая слои атмосферы серной
мягкие ткани памяти проникая
вслед тебе льется лес ели и желны
достигая тебя зеленея вовсе смывая

Арарат Мкртумян

Перевод Слави Арутюняна и Николая Милешкина

Отцу

Майский дождливый вечер.
В одиночестве
шагая взад-вперёд
перед родильным отделением,
ты думал, что детям
мужского пола
не следует рождаться во время дождя,
иначе они слишком полюбят солнце,
иначе… они сгорят.

Ты один,
Священная Гора далеко,
и вдруг ты подумал,
что у твоего сына обязательно будет
имя Горы.
И осознаёшь с грустью,
что и он будет одинок…
Как ты.
Как Гора.

…Ты рядом с сыном,
а у отца твоего сына
не было отца,
и перед родильным отделением,
шагая взад-вперёд
и вглядываясь в глаза ребёнка,
ты понял,
что и он тоже хочет многого:
чтобы у его сына был отец.

Дарья Серенко

Стихи для следователя

мой следователь — молодая миловидная женщина
скорее всего она прочтёт этот текст
засидевшись допоздна на работе

на столе у нее — образцовый порядок
бумаги разложены в нужной последовательности
крем для рук, кружка из дома
открытка с 8 марта
от дорогих коллег

она очень старается, женщин в коллективе немного
к ней добродушны, хотя и не без иронии
такая вы еще девочка, Мария Викторовна
а у девочки висяков меньше
чем у каждого на этаже

она регулярно смотрит мои соцсети
составляет фактуру для нового дела
что выбрать на этот раз —
дискредитацию армии?
оправдание терроризма?

она листает мои полуобнаженные фотографии
читает по долгу службы мои интервью
что-то там про права женщин
на рабочем месте
про равную оплату труда

голова раскалывается под вечер
из-за этой иноагентской заразы
находить время для личной жизни
становится все сложней

при трудоустройстве спрашивали
замужем ли она
не планирует ли детей
ага запланируешь тут
того и гляди
как станешь Марией Викторовной
навсегда

она читает про мою депрессию
про мою эмиграцию
про мою любовь — чаще всего про любовь
за эти тексты мне хорошо заплатили на западе
бесплатно такое не пишут

в конце дня Мария Викторовна
отрывает голову от бумаг
и смотрит куда-то вдаль
её глаза приобретают нездешнее выражение
будто где-то прямо сейчас
она живет свою лучшую жизнь

вот же она, бежит в белом платье к морю
сжимая в руках цветы
со свернутыми хрупкими шеями
и искры песка разлетаются из-под ног

любимый зовет её
«маша, маша,
смотри скорее»
и все протоколы
обращаются в горстку пепла

Сергей Золотарев

мы не станем стоять
над душой при её расставании
с оболочкой — застелим кровать
благо даже матрац в целлофане

постепенно стечёт
по щеке её лишняя влага
капля это дичок
не живаго ещё не имаго

капля это курган
усыпальница захороненье
поклоненье кругам
бесконечному множеству мнений

каплю можно проткнуть
и увидеть как лопнувший холмик
потеряв свою суть
не лишается связей искомых —

это капли душа
расставаясь с тугим натяженьем
своё Я ощущает как шар
вычитаемый телосложеньем

у ядра — вакуоль
и у точки есть координаты
эта жизнь — лишь фантомная боль
от внесённого кем-то доната

и когда завернём
в пеленальную жидкость ресничное тело
все виденья будут при нём
как того ты хотела

я пишу на мёртвом языке.
мне его дала зубная фея.
тот, что там, вдали, на волоске
родины — паук на потолке —
тот ещё мертвее.

и конвертом машущий старик
в форме почтальона ли, медбрата —
смерти осторожный ученик —
гриб последний, старый боровик
в мире пубертата.

сядем с ним, и я ему налью
в благодарность за доставку почты:
как нашёл он комнату мою? —
видимо, высокое айкью —
адрес был неточный.

там внутри — не пепел, не алмаз,
не приказы, отданные смершем —
пара слов несвязных, не про нас
сказанных, живущих посейчас
в языке умершем.

Геннадий Каневский

Линор Горалик

Патриотический вальс

Есть кто живой? – не я, не я
я – это вогкая простыня
под дрожащей рукою Родины не такой.
Что она водит по мне, по мне,
что она ловит в складках меня,
каких предсмертвующих бесенят
она вытягивает из меня
артрозными пальцами в перстенях
с чеканкой «Спаси или сохрани»? –
да таких: чернявых с известной звездой,
с папиным носом, с демкиной бородой,
и ночное радио «Мой полицай»
у них из ушек ей страшно поет
о цене любви на живца.

Есть кому жить? – не мне, не мне
с этой ни мертвою и ни-ни,
под которую как ты ни подстелись,
она собьет тебя в липкий ком
под испачканным животом –
а я страдал, что лежу пластом,
что вечно лежу под нею пластом,
и про кто ж ей под старость стакан воды,
и про что я ей за ее труды
и за пятна следов от её трудов,
запекающиеся на спине.

Кем ей живиться? – не мной, не мной,
вот я и вырос её чужой,
страшный, ни мертвый и ни большой,
с радио, хлещущим из ушей,
и черной дрянью копыт;
И что я вижу с адских высот? –
волчаливый сучий тамбовский взгляд,
рудоносных пролежней затхлый пот
да стакан с зубами её ребят –
и тлеет вогкая простыня,
не способная для огня.