Сретение Господне. "Это считается день, когда зима с весной встречаются". Так помечено в старом календаре. В численнике. Помните? На стене всегда красовался практически у каждого.
Нравилось всегда мне это слово. "Сретение". Протяженное такое, хочется, чтобы из уст оно не выходило, задерживалось, обволакивало питательностью своей. Произносишь и точно кто-то сразу сердце гладить незаметно начинает. Мне представлялось, в нем заложено что-то мягкое, располагающее, отогревающее. Казалось, радушие от него исходит. Зовущее каждого встречного к столу, к костру согреться, полакомиться. Еще бы породниться с ним.

Вглядывалась в него, рассматривала. Оказалось, что «сретение» – слово древнеславянское, которое значит на русском языке «встреча», а на сербском языке – «радость».

Пусть каждому доведется с Богом повидаться. Хотя бы мельком. Через человека, через обстоятельство, через слово, через помощь или поддержку, через понимание. Как угодно: косвенно или елезаметно.

За день столько всего случается всякого: трудного, изнурительного, тяжелого, суетного, изматывающего.

Подбирается вечер. Усталость одолевает. И силы заканчиваются.

Но вот перед сном кто-то берет тебя за руку.  Вы держитесь вместе. И вся тяжесть дня уже будто и улетучилась куда-то.

Конечно, сердцу большая радость иметь Того, кто может протянуть руку. Этой протянутой рукой может быть Бог или человек.

Довелось познакомиться с одним совершенно, на мой взгляд, выдающимся поэтом и лингвистом Юрием Викторовичем Казариным. Как же он образцово обладает словом! Необычайная редкость.

Мне казалось, что ныне слово удается лишь тем, кто уже не с нами. Ошибалась.

Юрий Казарин Роман Немтырь: https://magazines.gorky.media/ra/2023/5/nemtyr-2.html

В лифте часто сталкиваюсь с одной пожилой особой. Ей все время хочется заговорить со мной. О чем угодно: о соседях снизу, которые разводятся. Я, правда, их в глаза не видела, но киваю и слушаю, о соседе напротив, точнее о его двух псах, вечно лающих на лестничной клетке, о высоком атмосферном давлении, о новом законе, который вышел и ее ущемляет. Так сказать, из первых уст.
Я ее назвала "свежая пресса". Сегодня "свежая пресса" обратилась в грустную. От нее последовало лишь короткое "здравствуйте". Я от столь сжатой выжимки, несвойственной ей, даже решила поинтересоваться и впервые задала вопрос: "как ваши дела?" "Пресса" вздохнула и произнесла: "какие могут быть дела. Пойду вот на лавке посижу. Сына уже давно не видела. С месяц наверно". Я добавила: "ну ничего. Может быть вы ему позвоните и попросите заглянуть к вам".
Она для оправдания сына выделила: "Дел хватает ему. Не до меня ему сейчас. Занят сильно".
"Хорошего вам дня", - выпалила я с надеждой, что диалог завершится. Торопилась. А он продолжился.
"Да, не хочется мне дней больше. Так давно уже на этом свете живу. Так долго эта жизнь тянется. Устала я от нее. А все никак...".
Мне нечего было сказать, но пришлось: "У вас есть сын. Подали еще один день. К тому же такой солнечный. Не гневите Бога".

Про себя подумалось. Страшно. Только бы не досталась старость. Когда мечтаешь о смерти. А она все никак не
наступает.

Повод задуматься…Из дневника для друзей. А. Нуне вела дневник в 2010 году, когда работала в одном из хосписов Восточного Берлина
Несколько фрагментов из дневника:
I «К сожалению, жизнь так краткосрочна, а смерть там много времени длится», – изрекла фрау К.

I Буквально накануне смерти я с ним пообщалась. Я спросила, чем могу помочь, он ответил: «я боюсь!» и со страхом и вместе с тем с надеждой посмотрел на меня. Я собралась, чтобы прозвучать как можно убедительней в утверждении, которое не разделяю, и сказала: «вам нечего бояться». Кажется именно это он и хотел услышать: посмотрел внимательно, ожидая увидеть, что я дрогну, но я продолжала с убеждением повторять, и благодарно выдохнул: «ну, раз вы говорите…»

I Сейчас в личной переписке я написала, что разница с обитателями хосписа и знакомыми из остальной жизни в том, что в хосписе я при знакомстве с человеком первым делом узнаю о нем то, что он скоро умрет. И потом это знание всегда на первом плане, все остальное подчиняется ему.

I На примере находящихся в хосписе видишь: даны каждому условные четыре недели, как выразилась бывалая новенькая, которая сейчас слегла и перестала спускаться в столовую, она сейчас все время спит, обессиленная. Даны условные четыре недели, а как их провести – выбор каждого, весьма разнообразный. Но ведь жизнь наша – это те же условные четыре недели…

Весь день во мне билось желание позвонить кому-то. Мне хотелось набрать номер, чтобы разузнать у того, кто возьмет трубку на другом конце провода, все ли путем. Внутри на протяжении всего дня меня теребило сердце, оно требовало от меня что-то и рвалось наружу с  напоминанием  о том, что нужно кому-то совершить звонок. Оно колотилось настойчиво и бесперебойно. Мне никак не удавалось расслышать его, чтобы понять, кому оно просило так отчаянно дозвониться. Не унималось ни на минуту оно.  Я вслушивалась, но его сигнал никак до меня не доходил. Ум мой принялся перебирать всех близких, с кем необходимо было связаться. После неудачной попытки перебрался на не очень близких. И в этом списке не оказалось никого.

Я двигалась по дороге расстерянная и не владеющая тем, кому же все-таки требуется звонок от меня, кто нуждается в моем голосе. Кто сейчас нуждается во мне.

Вздохнула. Взглянула на молчащий телефон. Подняла глаза на небо. И поняла, что тем, кому нужно совершить звонок, недосягаемы. Связь там не ловит. До тех нездешних краев доходит лишь молитва. Из этого мира в другой пробирается поминовение, мысль и прошение.

Даже тем, кто там, требуется любовь.. Ее им не хватает. Молитвы не может быть с запасом, она должна всегда обрушиваться на них.