"Гегель как оружие"

Почему стоит изучать и Дугина, и Ильина? Почему многие современные левые - это правые, а правые - будущие левые? В чем оборотная сторона движухи, акционизма, кружковщины?

Друзья, этот разговор мы записали с социологом, кандидатом философских наук Мариной Бурик еще несколько месяцев назад, но сейчас, в связи с замедлением всего и вся, решили опубликовать здесь, в виде подкаста.

Чуть позже ссылка на незаблоченное видео появится в комментариях. Думаю, их будет немало.

Все-таки это не настолько бесчеловечно, как готовые внешние своды правил, будь то кодексы религиозной морали или “моральный кодекс строителя коммунизма”. Категорический императив — это внутреннее насилие, моральные кодексы — внешни, и это куда примитивнее. И там и там морализаторство, но у Канта хотя бы императив сам по себе не диктует никаких идеалов в готовом виде. Он — только “инструкция” по их изготовлению. 

Но если вся конструкция разумного человеческого действия держится на морали, на долге, который не является чем-то, что исполняется охотно, уж слишком она ненадежна и безрадостна. Да и какая же это свобода, если она диктуется моральным законом?.. Свободны ли мы по отношению к "моральному закону" как его творцы?  По Канту, однозначно нет, да и закон этот неизменен, внеисторичен, один и тот же на все времена. 

Гегель в этих вопросах куда убедительнее, так как у него есть движение, а мораль выступает как осознанная нравственность, в ее историческом развитии. Но мораль все равно остается формой насилия, отчужденной формой.

В марксизме дальнейшее историческое развитие предполагает снятие (преодоление) самой морали. 

И все опять же крутится вокруг свободы. Как тогда, так и сейчас философские споры ведутся относительно этого практически нерешенного человечеством вопроса.

Если пользоваться языком Канта, свобода не может не быть гетерономной (что Кант как раз и отрицает), то есть чувственной, не может не быть утверждением человека как чувственного существа в этом одном единственном мире (материализм в этом). А иначе:

— или возведение насилия (внутреннего или внешнего) в абсолют с требованием насильственного подчинения “свободе”; (На этой позиции по большому счету стоят все, кто считает себя вправе выносить суждения по поводу чьего-то там морального облика во имя “внешних” по отношению к чувственности правил и идеалов. Причем обычно о моральном облике рассуждают, когда хотят сделать какую-то гадость человеку или людям, оправдывая этими рассуждениями самих себя.)

— или вообще непреодолимый разрыв между субъективностью и миром ноуменов (субъект отдельно, мир отдельно);

— или, как у некоторых представителей современной философии, свобода намертво связывается со случайностью в противоположность необходимости, которая начинает “править миром” (вывернутое наизнанку кантианство).

Читать с начала

На полях “Критики практического разума”

Кант рассуждает о двух мирах: о чувственном мире и о чистом умопостигаемом (сверхчувственном). Он пишет: “Сверхчувственная же природа этих существ [разумных существ] есть их существование по законам, которые не зависят ни от какого эмпирического условия, стало быть, относятся к автономии чистого разума”. Человек живет в двух этих мирах одновременно. В чистом умопостигаемом мире он соотносит свою жизнь с моральным законом чистого практического разума, и в этом его свобода. Моральный закон не зависит от эмпирических условий в чувственном гетерогенном мире, в котором человек — один из ноуменов. В мире ноуменов он должен жить, тем не менее не только считаясь с ноуменами, но и опираясь на моральный закон чистого практического разума.

Вся эта конструкция с двумя мирами держится на непознаваемости природы априорности и при этом на невозможности отрицать априорность, опираясь на разум. Дескать, познать природу этой способности (чистого разума) мы не можем, и лезть туда не надо. Но поскольку мы априорно имеем моральный закон, то мы выходим в умопостигаемый мир и связываем его через нас с миром ноуменов. Мы можем "работать" в априорности, опираться на нее.

Костыли: априорность и ее непознаваемость. Признаем априорность — вся конструкция стоит. Не признаем — все рушится сразу. Но Кант уверен, что невозможно доказать отсутствие априорности при помощи разума.

Что интересно, он критикует Локка и эмпиризм. А Локк посвятил внушительную часть своих “Опытов о человеческом разумении” доказательству того, что нет никаких врожденных идей и нет никаких врожденных моральных принципов. Но это доказательство недостаточно убедительно для Канта.

У немецкого классика ноумен и феномен (мир за пределами сознания и мир в сознании) в конце концов “примиряются” благодаря моральному закону. Этот закон для него является причинностью через свободу, которая дополняет независимую от человека физическую причинность Если подумать, тут даже не два, а три мира получается: мир ноуменов (вещей в себе), мир феноменов (вещей для нас), и чистый умопостигаемый мир. Но Кант говорит, что в практической жизни мы воспринимаем феномены как ноумены, а потому можно от этого отталкиваться и в практической философии. Свобода, по Канту, проявляется и осуществляется в действиях в соответствии с априорным моральным законом, в любой эмпирически-данной ситуации (то есть независимо от ситуации). Этот закон определяется объективной "конструкцией" чистого практического разума. Хоть мы и определяем максимы своей воли, но критерий (схема) их определения задана нам. Эта схема определения моральных максим не может определяться нами, мы зависим от нее, а не она от нас. Сама она — божественна. 

У Локка моральные установления тоже в конце концов определяются богом и в конце концов заключается в соблюдении гражданских законов. Но там мы можем до них дойти, пользуясь своим разумом. А можем, кстати, и не дойти, если употребляем его неправильно. Тут же мы имеем априори способ, которым они устанавливаются. 

Бог "сидит" внутри нас и диктует нам нашу мораль. В конце концов моральность выступает как служение долгу. Долг же — это насилие личности над собой. Это подавление своей чувственности, своих желаний и склонностей. Если человек поступает правильно, но из любви к кому-то или потому что это действие самоценно для него, он еще не действует морально, а значит и свободно. Долг — это не то что люди делают охотно.

То, что отличает разумных существ, то есть делает человека человеком, а человеческую жизнь — именно человеческой, держится на морали, а мораль — на насилии над собой. Человек, живущий одновременно и в чувственном, и в умопостигаемом мире, по Канту, просто обязан себя насиловать как чувственное существо. Он должен подавлять свои желания и склонности. И эта бесчеловечность возводится в ранг добродетели. Он настаивает на долге и на том, что служение долгу — это принуждение, и оно не имеет ничего общего ни с чем приятным, ничего общего с нашими склонностями и с деятельностью, которая представляет ценность сама по себе.

Читать дальше

Часть аудитории, очевидно, не читала книгу, а без этого непонятен контекст ведущегося здесь спора с собой и не только с собой.

Что такое пролетариат?
Найти ответ на этот вопрос можно в предложенной статье:

Часть 1
Часть 2

Также на этом сайте есть много хороших и нужных книг.

Думаю, стоит напомнить об этих статьях.

Применение этого арсенала не ведет к желаемому результату: не формирует историческую субъектность пролетариата, не способствует становлению его классового сознания, его культурной гегемонии, а победы пролетариата тут же превращаются в его же поражения. Если смотреть по результатам  —  буржуазия как класс оказывается сильнее и умнее не только когда пролетариат вообще не борется, но и когда он активно ведет борьбу. 

—  диктатура пролетариата далеко не обязательно “составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов”, она, как мы видели и по истории СССР, и по современному Китаю, может быть переходным периодом к новому капиталистическому витку, развитию и укреплению экономического господства буржуазии и, соответственно, к политической диктатуре буржуазии, а вовсе не к бесклассовому обществу.

Это опять же не значит, что не нужна диктатура пролетариата (отмечаю для тех, кто участвует в конкурсе на сочинение наиболее бредового тезиса, приписываемого Бурик). Это означает, что имеются серьезнейшие проблемы не только с тактикой, но и со стратегией пролетариата.

На языке Гегеля это можно сформулировать так: капитализм оказывается более действительным, чем пролетарская борьба с ним. И как тут не вспомнить тезис о том, что все действительное разумно, а все разумное  действительно.

Зачем я все пишу такие деморализующие посты? — спросит читатель. Да еще и критикую Маркса за оптимизм, на который, согласитесь, он имел полное теоретическое право. Почему вместо пропаганды марксизма критика? Потому, что именно ее марксизму и не хватает для того, чтобы теория реально способствовала тому, чтобы переломить ситуацию. Если Маркс имел право на такой оптимизм, это не означает, что на него имеем право мы. И это вовсе не означает, что открытия, сделанные им, о которых тут идет речь, перестали быть актуальными. Или что Маркс не учитывал, что возможны откаты, отступления и поражения в этой борьбе. В конце концов, он сам был свидетелем как побед так и крупнейших поражений пролетариата. Однако,нам следует признать, что у нас есть все основания полагать, что для того, чтобы обеспечить пролетариату как могильщику капитала в этой борьбе реальную победу того, что у него есть и в практическом, и в теоретическом арсенале недостаточно. Что у современного капитализма есть что противопоставить борющемуся пролетариату, при чем часто гораздо более эффективное, чем его борьба и то, что он в этой борьбе в состоянии сейчас противопоставить капитализму. И если мы сознательные сторонники пролетариата, то должны отдавать себе отчет, что борьба пролетариата может приводить к далеким от желаемого результатам и закончится вовсе не бесклассовым обществом, а допустим, полным уничтожением всякого общества на Земле.

Вот на это я и пытаюсь обратить внимание людей, которым не все равно. В частности, я пытаюсь обратить внимание на ограниченность теоретического подхода, на котором основано это да и любое другое “необходимо ведет”, а то может же и не привести, причем, с не меньшей необходимостью… Такая критика марксизма, а для меня это - в первую очередь самокритика, будет куда большим марксизмом, чем очередное повторение хорошо известных марксистских формул, тем более, что в реальной борьбе их повторение мало что дает, а повторяющие их регулярно оказываются по разные стороны теоретических и практических “баррикад”.

Читать с начала

Марксизм, или оптимизм

“Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов”. (К. Маркс. Письмо Иосифу Вейдеймейеру)

Маркс был очень оптимистичным человеком. Оглянувшись назад мы сейчас понимаем, что есть довольно веские доводы против оптимизма по второму и третьему пункту. 

Можно с уверенностью сказать:

— классовая борьба далеко не обязательно необходимо ведет к диктатуре пролетариата. В современных условиях классовая борьба пролетариата часто укрепляет позиции буржуазии как класса. Она сама является условием и необходимым контекстом воспроизводства господства буржуазии. Буржуазия давным-давно научилась, не только канализировать, но и продавать пролетариям их же протест, извлекая из него прибыль и даже сверхприбыль, научилась использовать протестно-настроенные массы в своих целях. Борьба пролетариата стала условием воспроизводства господства капитала. Игнорировать этот факт значит подыгрывать буржуазии.

Это не означает, что не надо бороться (подчеркиваю специально для любителей  приписывать мне бредовые тезисы и потом их победоносно разбивать). Это означает, что весь имеющийся тактический арсенал в этой борьбе нельзя считать удовлетворительным.

Читать дальше

О смелых и умных

А вы знаете, что читать Ильина нельзя? Он же фашист! Кстати, Гегеля тоже лучше не читать, он — идеалист. А знаете почему их нельзя читать? По той же причине, почему нельзя дураку молиться. Ведь известно, если ты вдруг откроешь книгу, которая не благословлена Марксом, то тебя ждут умственные проблемы. Ты, прочитав её, заразишься вражескими мыслями и превратишься в их апологета. Особенно опасно читать слова «Дух» или «Бог». Они оскверняют материалистическое понимание мира и порой заставляют испытать веру в Создателя, надеть рясы, халаты и начать бодать пол. А этого допустить нельзя!

Мы знаем, что за всякими авторами водятся грешки, стало быть нам, умным и просветлённым, нечему у них учиться. Был Маркс и он во всём разобрался. Вот и читаем Маркса! Правда, сейчас мне самому некогда его читать. Но в целом его читать надо! Не забываем эту мысль.

Ленин, когда писал, что мы должны все стать материалистическими друзьями гегелевской диалектики, очевидно не думал, что мы вдруг начнём и вправду читать Гегеля! Он явно хотел познакомить нас с Корнфортом или на крайняк с брошюрой Сталина. Ленин не хотел же, чтобы мы вдруг стали действительно осваивать «первый источник» — немецкий идеализм.

Ни в коем случае даже не прикасайтесь к книгам идеалистов! К ним можно прикасаться только для того, чтобы бросить их в костёр. После чего необходимо тщательно промыть руки спиртосодержащим раствором, а если были произнесены слова из этих книг, то — и горло. Пусть книги врагов не колеблят вашего ума, но согревают ваше тело. Именно через это (плюс книгу Корнфорта) вам откроется путь в истинный коммунизм-марксизм-материализм.

Нас часто спрашивают, с чего начать изучение диалектики? Вот с этого!